Ближе к нашим дням пример действия национальной элиты против своей страны дает опыт Японии конца 8о-х – начала 90-х годов. Тогда в мире было два «финансовых пузыря»: в Японии и США, – один из них надо было «прокалывать», и именно японская элита приняла решения, приведшие к «проколу» японского, а не американского «пузыря», от чего японская экономика толком не оправилась и по сей день. Причина – не только глубочайшая интеллектуальная зависимость от США, но и глубина проникновения японских капиталов в американскую экономику. Освоив американский рынок, японские корпорации справедливо считали ключевым фактором своего успеха процветание не Японии, а именно США, на рынок которых они работали, получая за это мировую резервную валюту.
Не менее масштабный и шокирующий пример противодействия национальной элиты, находящейся под внешним воздействием, интересам своего общества дала война США и их сателлитов против Югославии.
Ее стратегической целью, как и целью всей американской политики на Балканах с 1990 года, представляется подрыв экономики Евросоюза, стратегического конкурента США, превращение руин некогда процветающей Югославии в незаживающую рану на теле Европы. В частности, агрессия 1999 года, насколько можно судить, была направлена на подрыв евро как потенциального конкурента доллару.
Тогда европейские лидеры поддержали США, несмотря на резкий протест не только европейской общественности, но и среднего звена их собственных политических структур. Повестка дня для Европы после Второй мировой всегда формировалась под интеллектуальным влиянием США, и привычка к этому превратила тогдашних руководителей Европы в могильщиков ее стратегических перспектив. Из-за войны евро рухнул почти на четверть, лишился возможности «бросить вызов» доллару, а европейская экономика окончательно стала простым дополнением американской.
Это же качество европейской элиты проявилось и после 11 сентября 2001 года, когда Европа, спасая доллар, показала, что рассматривает американскую экономику не как конкурента, а как структурообразующего лидера мирового порядка, в котором исчезла сама идея «европейства». Формирование сознания европейской элиты американцами примирило Европу с положением, при котором в то самое время, когда падение евро оказывалось для американцев маленьким конкурентным удовольствием, симметричное падение доллара представлялось перепуганным европейцам концом света.
Еще более яркий пример предательства национальных интересов – «казус Милошевича»: ключевой причиной парадоксального и катастрофического «непротивления злу насилием», за которое он заплатил в том числе и собственной жизнью, представляется вероятное размещение материальных активов его окружения в странах-агрессорах и в их валютах. Ответные удары Югославии, на которые она была вполне способна, попросту обесценили бы их.
Перечень подобных примеров можно приводить бесконечно – и, чем ближе к нынешнему дню, тем чаще с ними приходится сталкиваться.
В свое время Горбачёв дал нестерпимо соблазнительный пример того, что сотрудничество с Западом против своей страны обеспечивает личное благополучие и полную безнаказанность. Однако последние полтора десятилетия показали: ситуация изменилась. Лишившиеся власти лидеры: от Пиночета до Милошевича, – идут под суд или прямо на тот свет, а сдавшим своего руководителя в руки «мирового сообщества» приближенным вместо всех земных благ публично отрывают головы (как это было с окружением Саддама Хусейна).
Но круг представителей элит, убеждаемых этими трагедиями, по-прежнему поразительно узок.
Почему?
Почему элиты незападных стран, как лемминги к краю пропасти, бегут на Запад?
Самый простой ответ, лежащий на поверхности, – перерождение элит в силу торжества рыночных отношений и, соответственно, рыночных идеалов.
Практический критерий патриотичности элиты прост до примитивизма: размещение её активов. Вне зависимости от мотивов отдельных своих членов, как целое элита обречена действовать в интересах именно собственных активов (материальных или символических: влияния, статуса и репутации в значимых для нее системах, информации и так далее). Если критическая часть этих активов (которую члены элиты не могут позволить себе потерять) контролируются конкурентами этого общества, элита поневоле служит их интересам, становясь коллективным предателем.
Отсюда, в частности, следует не только обреченность «исламского вызова», лидеры которого хранят средства в валютах своих стратегических конкурентов и потому не могут последовательно противодействовать последним, но и ограниченная адекватность риторики о «поднимании с колен» в неупоминаемую позу, популярной среди отечественной «офшорной аристократии». Ведь эта часть российского управляющего класса по-прежнему, несмотря на развязанную против нас «холодную войну», держит на «проклятом Западе» все свои активы, до семей включительно.
Логика представителей «офшорной аристократии» строга и по-своему безупречна: они служат личному потреблению (неважно, материальному или символичному), ощущая Россию как «трофейное пространство», вместе с населением подлежащее переработке в имущество, расположенное в фешенебельных странах, или же в, пусть и временное, но ощутимое уважение со стороны представителей этих стран.
Солнце для них восходит на Западе, и они молятся этому черному солнцу наживы, уничтожая ради нее свои народы.
Однако этот ответ, при всей его актуальности, даже не претендует на глубину.
Ведь рыночные отношения развиваются на протяжении столетий; почему же именно сейчас, когда деньги теряют значение, уступая ключевую роль в жизни развитых обществ технологиям, а стратегические решения все более принимают нерыночный характер, – почему вдруг именно сейчас рыночные отношения начинают доминировать в сфере ценностей?
Почему людей, которые вслед за генералом Торрихосом не хотели входить не то что в собственный замок на Лазурном берегу, но даже в историю, а стремились «всего лишь» в зону Панамского канала, в массовом порядке сменяют совершенно иные лидеры, рассматривающие свои страны как «трофейные пространства», а себя в роли наместников оккупационных армий?
Что ломает ценности элит?
Глобальная конкуренция ведется, прежде всего, между цивилизациями – на основе их ценностей и вытекающего из них образа действия.
После поражения и уничтожения советской цивилизации наиболее предпочтительно положение Запада, чей образ действий – финансовоэкономический – наиболее универсален. В отличие от идеологической, религиозной или, тем более, этнической экспансии финансовая экспансия сама по себе никого не отталкивает a priori, поэтому круг ее потенциальных сторонников наиболее широк. Конечно, ужесточение глобальной конкуренции, лишая многих возможностей успешно участвовать в экономической жизни, решительно сужает этот круг. Именно этим вызваны исламский и, отчасти, китайский вызовы Западу. Но принципиально ситуация пока не меняется: Запад остается носителем наиболее универсальных и общедоступных ценностей.
В силу своего образа действий проводником финансовой экспансии Запада в цивилизационной конкуренции объективно служит почти всякий участник рынка. Он может ненавидеть США, быть исламским фундаменталистом и даже финансировать террористов, но сам его образ действий объективно превращает его в проводника интересов и ценностей Запада. Граница между сторонником и противником той или иной цивилизации пролегает не по убеждениям, а по образу жизни. Финансист принадлежит незападной цивилизации не когда он дает деньги борцам с Западом, а лишь когда он отказывается от использования финансовых рынков и переходит к образу жизни представителя незападной цивилизации, то есть как финансист совершает социальное самоубийство.
Универсальность и комфортность западных ценностей особенно важны при анализе элит погруженных в нее стран.
Поскольку с началом глобализации конкуренция ведется прежде всего в сфере формирования сознания, важнейшим фактором конкурентоспособности общества становится то, что формирует сознание его элиты.
Дружба бывает между отдельными людьми и даже народами, а между странами и, тем более государствами, наблюдается только конкуренция. Формирование сознания элиты извне – слегка завуалированная форма колонизации, внешнего управления.
Система, находящаяся под таким внешним управлением, утрачивает адекватность (достаточно посмотреть на историю нашей страны с 1987 года): ценности, идеи, приоритеты элиты отвечают интересам его стратегических конкурентов и разрушают общество. Элита, сознание которой сформировано стратегическими конкурентами ее страны, имеет к своей стране то же отношение, что охранник к заключенным.
Но даже слабость или отсутствие внешнего управления не гарантируют ориентации элиты на национальные интересы. Ведь её члены в силу своего положения располагают значительно большими возможностями, чем рядовые граждане. Глобализация, обостряя конкуренцию, разделяет относительно слаборазвитые общества, принося благо их элитам и проблемы – рядовым гражданам. С личной точки зрения членам элиты таких обществ естественно стремиться к либерализации, дающей им новые возможности, но подрывающей конкурентоспособность их стран и несущей неисчислимые беды их народам. При этом уровень конкуренции, необходимый представителям элиты просто для того, чтобы держать себя «в тонусе», может быть абсолютно непосилен для основной части их обществ.
В слаборазвитых обществах традиционная культура, усугубленная косностью бюрократии, отторгает инициативных, энергичных людей, порождая в них обиду. А ведь именно такие люди и образуют элиту! Отправившись «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок», они воспринимают в качестве образца для подражания развитые страны и пытаются «оздоровить» свою Родину механическим насаждением их реалий и ценностей. Подобное слепое культуртрегерство разрушительно в случае не