Чаадаев пишет о Петре, который взял чистый лист бумаги и начертал на нем слова «Европа» и «Запад»; в России, по мнению философа, не было глубоко укоренившихся учреждений и институтов, поэтому Петр не колебался в своих преобразованиях. Он вывел подданных «из тесной ограды родной страны», и Россия появилась «на широкой арене человечества».
Константин Батюшков, современник Пушкина, в работе «Вечер у Кантемира» вложил в уста одного из героев потрясающую речь о плодах петровских реформ: «Не прошло пятнадцати лет – и великий монарх наслаждался уже плодами знаний своих сподвижников: все вспомогательные науки военного дела процвели внезапно в государстве его. Мы громами побед возвестили Европе, что имеем артиллерию, флот, инженеров, ученых, даже опытных мореходцев. Чего же хотите от нас в столь короткое время? Успехов ума, успехов в науках отвлеченных, в изящных искусствах, в красноречии, в поэзии? – Дайте нам время, продлите благоприятные обстоятельства, и вы не откажете нам в лучших способностях ума». Чуть раньше персонаж Батюшкова добавляет: Петр вылечил русских «от болезни невежества».
Свой труд о первом императоре силится начать и Пушкин. Играя на бильярде, он обмолвился: «Удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей „Истории“, говоря об Игоре, Святославе. Это героический период нашей истории. Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову – пером Курбского». Александр Сергеевич внимательно изучал источники, в том числе и секретные: «С усердием перечитал он все документы, относящиеся к жизни великого нашего преобразователя, все сочинения о нем писанные». При Николае I труд первого поэта так и не была напечатан, хотя император внимательно следил за тем, как продвигается работа. «В нем много прапорщика и немного Петра Великого», – писал Пушкин в дневнике о своем главном цензоре, русском императоре.
Белинский отдает Петру должное. Россияне привыкли к своей силе, к победам своей армии, но ведь подобному могуществу чуть больше ста лет (Белинский начинает отсчет возраста новой России от битвы при Лесной 1708 года). Европеизация в России началась сверху, и царь был центральной шестеренкой этого процесса. «Петру некогда было медлить: ибо дело шло уже и не о будущем величии России, а о спасении ее в настоящем. Петр явился вовремя: опоздай он четвертью века, и тогда – спасай или спасайся, кто может!» Белинский рисует, как вставал народ «с печей и полатей», но писатель не склонен демонизировать XVII век. К началу 1840-х годов, когда Белинский писал свою статью, историческая наука продвинулась вперед, и Виссарион Григорьевич признает: «Потребность преобразования сильно обнаружилась еще в царствование Алексея Михайловича». Еще Карамзин выделил Петра как фигуру, совершившую переход от «средней» к «новой» России, а Белинский пошел еще дальше. «Петру Великому мало конной статуи на Исаакиевской площади: алтари должно воздвигать ему на всех площадях и улицах великого царства русского», – писал критик, мало отличаясь от петровских обожателей XVIII века.
В статье для «Москвитянина» историк Михаил Погодин решил показать читателям, как велико влияние петровских преобразований на Россию середины XIX века: «Мы просыпаемся. Какой ныне день? 1 Января, 1841 года. – Петр Великий велел считать годы от Рождества Христова, Петр Великий велел считать месяцы от Января. Пора одеваться – наше платье сшито по фасону, данному Петром Первым, мундир по его форме. Сукно выткано на фабрике, которую завел он, шерсть настрижена с овец, которых развел он. Попадается на глаза книга – Петр Великий ввел в употребление этот шрифт и сам вырезал буквы. Вы начнете читать ее – этот язык при Петре Первом сделался письменным, литературным, вытеснив прежний, церковный. Приносят газеты – Петр Великий их начал… За обедом, от соленых сельдей и картофелю, который указал он сеять, до виноградного вина, им разведенного, все блюда будут говорить вам о Петре Великом. После обеда вы идете в гости – это ассамблея Петра Великого. Встречаете там дам – допущенных до мужской компании по требованию Петра Великого. Пойдем в Университет – первое светское училище учреждено Петром Великим. Вы получаете чин – по табели о рангах Петра Великого… Вы вздумаете путешествовать – по примеру Петра Великого; вы будете приняты хорошо – Петр Великий поместил Россию в число Европейских Государств и начал внушать к ней уважение».
Исследователь О. А. Тапехина отмечает, что образ Петра приобрел новое звучание во второй половине XIX века, когда Россия вновь столкнулась с необходимостью модернизации. Первый император стал символом борьбы «старого и нового, традиционного и прогрессивного, национального и заимствованного». Много материалов о Петре Великом печатали в журналах «Русский архив» и «Русская старина». Александр Пыпин в 1886 году отмечал, что представления о Петре «…сводятся к двум основным взглядам – или к восхвалению личности Петра и возвеличиванию реформы, нередко терявшему всякие пределы, или к осуждению этой реформы и к проклятиям самой личности». Но если в 1840–1850-е годы о методах и цене петровских реформ спорили представители довольно узкой университетской и литературной прослойки, то в годы правления Александра II относительная демократизация общества способствовала увеличению числа дискуссионных площадок.
Николай Устрялов в 1858–1863 гг. публикует несколько томов «Истории царствования Петра Великого». Историку не удалось реализовать все задуманные планы, но, в частности, шестой том своего повествования Николай Герасимович посвятил судьбе царевича Алексея. Михаил Семевский в то же время печатает ряд своих беллетризованных исследований о петровской эпохе, частенько освещая и ее изнаночную сторону. Семевский много писал о пытках, доносительстве, атмосфере страха, он даже призывал составить список всех лиц, «наказанных разными способами и за разные преступления с 1689 года сентября по 1725 год январь». Впрочем, Семевского обвиняли в том, что «за пьянством и казнями автор проглядел истинного Петра». В обсуждение включился и А. И. Герцен: «Петр I – самый полный тип эпохи или призванный к жизни гений-палач, для которого государство было все, а человек ничего, он начал нашу каторжную работу истории, продолжающуюся полтора века и достигнувшую колоссальных результатов». Иван Забелин называл первого императора «самым жестоким и беспощадным западником». Деятели 1860-х годов критиковали Петра с позиций своей эпохи, когда вновь стали говорить о гуманности, цене человеческой жизни, свободе. Примерно в таком же ключе бранили царя мыслители екатерининской эпохи, отталкиваясь от представлений «мягкого» и «галантного» века.
В 1872 году Россия широко отмечала 200-летие со дня рождения Петра. В Москве провели Политехническую выставку, готовились открывать Исторический музей на Красной площади. Свое слово замолвили и люди искусства. Николай Ге свидетельствовал: «Я чувствовал везде и во всем влияние и след петровской реформы». Художник откликнулся на юбилей картиной «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе». На суд зрителей он представил ее на первой выставке Товарищества передвижников. Салтыков-Щедрин, внимательно осмотревший экспозицию, писал, что фигура Петра, по-видимому, была чрезвычайно симпатична художнику. Петр у Ге «…суров и даже жесток, но жестокость его осмыслена и не имеет того характера зверства для зверства, который отличает жестокие действия временщиков позднейшего времени». Во взгляде Петра Салтыков-Щедрин не нашел презрения и ненависти. Хоть мнения современников и разделились, Николаю Ге приходилось не покладая рук выполнять авторские копии. Одним из повторений картины обзавелся Александр II.
На той же выставке 1872 года появилась картина Мясоедова «Дедушка русского флота». Сюжет ее прост и занимателен – Франц Тиммерман объясняет Петру устройство знаменитого измайловского ботика. Лицо Петра полно восхищения и любопытства; но гораздо показательнее два боярина в высоких шапках. Один из них излучает благосклонность и доброту («его румяное, улыбающееся лицо, с великолепной седой бородой до пояса, так, кажется, и говорит: не понимаю, но препятствовать не намерен, потому что в науках вреда не вижу», – находим у Щедрина). Второй бородач смотрит на юного царя и злополучный ботик с нескрываемым скептицизмом.
В 1881 году к теме русской истории обращается и Василий Суриков, он «как гром грянул» полотном «Утро стрелецкой казни». На картине заметны только семь глав храма Покрова на Рву (всего в комплексе собора их девять), но им соответствуют семь зажженных свечей в руках приговоренных к смерти бунтовщиков. «Думаю, что всю дорогу они ехали с горящими свечами», – ответствовал Суриков на вопрос Льва Толстого о том, как он представлял себе стрельцов, отправлявшихся на место казни. Правда, классик одернул его, что тогда у персонажей все руки должны были быть закапаны воском. Но мелкие детали не портили общего впечатления от работы Сурикова, представленной на очередной выставке передвижников. «Да все порядочные люди тронуты картиной», – откликнулся Репин.
В опере Модеста Мусоргского «Хованщина», повествующей о событиях 1682 года, сам десятилетний Петр на сцене не появляется, но из уст князя Хованского звучит фраза: «Страшен царь Петр! Идите в домы ваши, спокойно ждите судьбы решенье!» Вместо самого юного царя перед зрителем предстают его «потешные». Мусоргский хотел показать переход всей полноты власти в руки нового правителя, в реальности же эти события растянулись на несколько лет. Великий композитор вынашивал идею оперы с юбилейного 1872 года, хотя первая постановка «Хованщины» состоялась только в 1886-м. К сроку успел Чайковский, посвятивший 200-летней годовщине со дня рождения Петра свою кантату.
В 1870-е годы в обсуждение петровского наследия включаются новые люди. Н. К. Михайловский призывает не преувеличивать степень петровского деспотизма, но в то же время не разглядывать в нем «систематического либерала нынешнего чекана». Историческая задача Петра – «разбудить личность, сбросить с нее старые стихийные оковы, но немедленно же указать ей новые границы». Михайловский считает, что Петр при необходимости вводил в стране зачатки самоуправления, но он «…слишком хорошо знал современное ему русское общество, чтобы возвести в систему такую ошибку, как конституционная программа XIX века в грубой и неразвитой России XVIII века». Теоретик народничества говорит: задача Петра была настолько исполинской, а его деятельность столь многосторонней, что любой современник, интересующийся политикой, «может не без успеха навязать ему свое учение». Шагал ли русский народ в сторону западной цивилизации? Безусловно. Но к 1870-м годам и определение народа, и понятие западной цивилизации слишком усложнились, они «подлежат новому пересмотру», пишет Михайловский. Не без иронии ученый отмечал, что все авторы юбилейных брошюр предлагают идти по «следам Петра», хотя и сами не очень представляют, что же это за следы. Не зная броду, как говорится, не суйся в воду. Михайловский приводит пример подобной полуграмотной книжки, где Петра рисуют «безалаберно странствующим пиротехником», и призывает россиян вслед за первым императором «жечь фейерверки, тем более что это весело и к нашему теперешнему настроению подходит».