итингах участвует более 10 % взрослого населения страны. Для России это 7–10 млн человек. Во вчерашних митингах участвовало от 50 000 до 100 000 по разным подсчетам — по всей стране. Это гораздо ближе к 7 диссидентам на Красной площади в 1968 году, чем к изменениям в стране.
С 2012 года число участвующих в митингах в регионах выросло с почти нуля до чуть больше нуля, а в столицах упало, и значительно. «Революция норковых шуб» 2012 года сменяется «революцией школьных ранцев». Состав участников митингов сильно изменился — значительно меньше «рафинированных», большое количество совсем молодых и людей из нижней части среднего класса и широкой публики, которые вполне готовы драться с провластными маргиналами (последние традиционно храбры только с женщинами и интеллигентами). Вот уже они выгоняют НОД и «Молодую Гвардию Единой России» с их же проплаченных митингов.
При этом повестка митингов и тема протестов, в 2012 году конструктивная и сложная, в 2017-м становится примитивно-простой, оппозиционная дискуссия стремительно «украинизируется» (да простят меня украинцы), ограничивая себя предметом, понятным школьникам, — коррупцией, которая на деле — пятнадцатое по проблемности следствие, и лечить его — все равно что сбивать температуру больному: создает иллюзию улучшения, но ненадолго, при этом не лечит и даже разрушает организм. Отсюда же требования сменить персоналии, а не систему.
Что тут следствие, а что — причина? Скорее всего, именно намеренная примитивизация повестки позволяет мобилизовать новых участников митингов, и это привлекает организаторов, ищущих поддержки широких масс. Похоже, именно этого добивается и тактически сильно поумневшая с 2012 года власть — в крайнем случае поменять некоторые персоналии, не меняя сути системы и не уходя от кормушки, они как-нибудь смогут. При этом все мы проигрываем стратегически, потому что дискуссия о том, как спасать безнадежно отстающую от «локомотива истории» страну, уже не ведется вовсе — ее подменяет «революционный лозунг» и борьба за власть между мало отличимыми друг от друга личностями. Чтобы увидеть их похожесть, не надо сравнивать, что они говорят сейчас, — надо сравнить, что каждый из них говорил (говорит) до прихода к власти.
Наконец, #околокремля, похоже, расширяет ассортимент средств подковерной борьбы в преддверии карго-выборов. Уличные протесты теперь будут тщательно направляться и использоваться не только для выпуска пара, но и в качестве оружия в дворцовых интригах. Нет никаких прямых доказательств, что прошедшие митинги — это следствие борьбы внутри власти за место премьера. Но удивительна сфокусированность на одном персонаже, за чье место явно уже идет борьба на самом верху (по иронии судьбы это тот самый едва ли не единственный персонаж, с которым «шубы» некогда связывали надежды на перемены и модернизацию). Удивительная узость тематики — коррупция, но не произвол, не силовое подавление тех же митингов, не конфликт с развитым миром, не война на Украине, не рост налогов, не сокращение расходов на медицину и образование. И, конечно (мы это хорошо знаем), регионы не могут, не хотят и не будут разрешать митинги без согласия из центра; такое мозаичное «разрешаем там, где без разрешения не придут, запрещаем там, где придут все равно» наводит на размышления.
При этом действия силовых структур показывают, что протест будет жестко регулироваться по размеру и типу (и по тематике), а его потенциальный актив будет тщательно выявляться (за счет тех же митингов и задержаний) — «на всякий случай» и просто чтобы нейтрализовать самых активных в общественном, карьерном и информационном плане. Не знаю, решит ли власть уже сейчас, что «пора напомнить, а то с 2012-го забыли», и организует ли показательные посадки или отложит это до более серьезных выступлений. Но такая возможность явно есть, и результат ее использования будет таким же, как и в 2012 году — еще одна волна будет погашена, а активность замрет на несколько лет. Ну а если отложит — значит есть на то причина, и митинги сегодня кому-то #околокремля нужны. Одно совершенно ясно — нет и не может быть в современной России ни быстрого роста гражданского движения, ни смены настроений в силовых структурах, ни стремления власти прислушаться к протестам.
В плане перемен мы еще даже не в начале пути, а только пробуем подходы. Но уже вырисовывается грустная картина: не удается сохранить и развить зародившуюся было интеллектуальную оппозицию, которая могла бы, когда придет время, предложить эффективную альтернативу и нынешнему режиму (вполне уже брежневскому в социальной и политической, но значительно более продвинутому в экономической области), и опасным ультраправым и ультралевым его девиациям. «Яблоко» и прочие себя дискредитировали безнадежно, до горькой усмешки. «Новая» оппозиция совсем про другое — про власть, про влияние, возможно, про выгоду, но не про развитие. Российский мир становится все более черно-белым, а просматриваемое будущее России — все более «аргентинским», с уходящей за горизонт чередой «великих лидеров», приходящих во власть на крыльях народного протеста против коррупции и ничего не меняющих, кроме фамилий у кормушки и количества репрессированных оппозиционеров. Аргентина заплатила за 100 лет такого развития, в котором митинги были постоянными, а борьба с коррупцией — основной повесткой, половиной своей доли в мировом ВВП и более чем 20 000 жизней оппозиционеров. Хорошая новость в том, что это все же не Венесуэла и не Иран.
А пока — одна из моих дочерей оканчивает институт в России, и почти весь ее курс ищет работу за рубежом. И это тоже сближает нас с Аргентиной XX века.
ПДД Камбоджи
Эта статья была опубликована в Slon 28 февраля 2014 года.
Чтобы лучше понять свою страну, надо много путешествовать. Вот, например, дорожное движение в Камбодже: знаков почти нет, правил никто не соблюдает, все движутся на запредельной скорости, преимущество у того, кто больше и быстрее. По сравнению с Камбоджей в России законопослушные водители и отлично организованное дорожное движение. Но, по официальным данным, в России на дорогах гибнет в 1,5 раза больший процент населения.
Водитель-камбоджиец, который половину нашего пути по стране ехал по встречке, отчаянно сигналя, объяснил: «У нас все знают, что правил нет». Все готовы к тому, что встречная машина вылетит на твою полосу. Мотоциклисты готовы к тому, что автомобиль их подрежет, пешеходы — к тому, что их не пропустят. Предупрежден — значит вооружен: я видел много раз, как машины и мотоциклы на дороге быстро смещались к обочине, когда на встречку без предварительных сигналов вылетал очередной «саньенг» 1980-х годов выпуска.
В России наши ожидания от водителей и пешеходов завышены: мы едем на зеленый свет, не глядя вправо или влево; идем по переходу, не обращая внимания на машины; едем в левой полосе, не ожидая выхода встречной машины на таран. Поэтому мы совершенно не защищены от эксцесса — пьяного водителя, случайной ошибки, лопнувшего колеса. В итоге жертв больше, и наше ощущение от ситуации на дорогах, мягко говоря, негативное.
Похожим образом относится к России существенная часть ее населения — современные либералы, к которым я причисляю и себя. Ожидания у нас крайне далеки от реальности. Мы ждем швейцарской демократии, скандинавской социальной системы и американской мощи и значимости в мире; немецкой экономической модели, но китайской скорости роста и развития. Мы хотим, чтобы элита в России была подобна британской (сплошь благородные лорды ездят на работу на велосипеде), а народ — японскому (все трудолюбивы и 24 часа в сутки куют экономическое чудо). Нам нужно, чтобы власть была народной (чего у британцев нет) и сохранился «особый русский характер» (с чем у японцев не очень), чтобы мы были «многонациональными и мультирелигиозными», но «сплоченными и патриотичными».
Мы отказываемся принимать полууспехи и ведем себя так, будто идеальный мир должен был быть построен еще вчера. Мы отторгаем от себя «нейтральное» население, которое искренне не может понять, почему мы «ругаем все русское». Разницу между «все плохое в русском» и «все русское» в исполнении либералов понять действительно сложно. Олимпиада тут отличный пример: мы ругаем ее, потому что там «много украли» и «могли бы потратить деньги на больницы», но отлично ездим по МКАД, невзирая на ее завышенную в 10 раз себестоимость. При этом МКАД для обычного русского человека — это «московский шик», а Олимпиада — действительно праздник, редкое доказательство того, что Россия «может не хуже».
Мы не в состоянии ничего сделать, хуже того — мы, кажется, и не хотим ничего сделать: критика ради критики, требование идеального здесь и сейчас, стремление видеть только плохое и даже расстраиваться, если что-то хорошо, стали составляющими либерального взгляда в России.
Мы похожи на плохих родителей: кричат, ругаются, требуют заведомо невозможного, игнорируя желания ребенка. Происходит это, конечно, от любви, но у страны, как и у подростка, возникает ступор и жесткое отторжение ко всему, что ей говорят в такой унизительной форме. Страна, испытывая к своей либеральной интеллигенции и любовь, и ненависть, идет и голосует за «своих пацанов» с голым торсом на стерхе: они не ругают, а в буквальном смысле предлагают «выпить, покурить и Олимпиаду посмотреть», с ними чувствуешь себя частью великой нации, всех других — козлами, и хорошо понимаешь, что не ты сам виноват в своих проблемах, а враги.
Любые разумные действия должны иметь цель. Критика ради критики слишком похожа на поливание грязью — здесь «патриотические» оппоненты правы. Часто провозглашаемая цель либералов — обеспечить сменяемость власти — не только не может быть достигнута нынешними методами тотальной критики и поддержки маргинальных действий, она вообще сегодня не может быть достигнута. Может быть, получится сменить одни персоны на другие. Но изменить власть сегодня невозможно — ее формы и методы не являются продуктом злой воли или глупости, они следствие экономической модели страны — архаичной, феодальной (только вместо земли — нефть), где у власти неизбежно окажется самый сильный представитель самой сильной феодальной группировки, которая подомнет под себя экономический ресурс и обеспечит свое правление на время, пока ресурс не исчерпается.