Это была последняя грамота военно-политической тематики. В дальнейшем, до окончания войны, монархи информировали друг друга исключительно о делах семейных (бракосочетания, кончины) и издавали верительные или отзывные грамоты своим послам. Тем временем сложилась альтернативная практика информирования о совместных победах.
Обмен поздравлениями по случаю совместных побед между Марией Терезией и Елизаветой Петровной (1757–1759)
Перекрестные визиты. Победы австрийского и русского оружия стали поводом для «перекрестных» визитов австрийских и российских старших и высших офицеров, не только проводивших совещания с военным командованием союзника, но и передававших императорские грамоты, получавших аудиенции и подарки при дворе.
В начале 1757 г. в Санкт-Петербург прибыл генерал Адольф Николаус Букков (1712–1764), удостоенный пышного приема. Но, как заметил Франц Сабо: «Он настолько разошелся во мнениях с ведущими российскими министрами и генералами, что к концу марта 1757 г. взмолился об отзыве»[350]. Под благовидным предлогом, что цель миссии достигнута и русское войско «как того важность дела, и наступающая опасность требовали, сухим путем и водою против неприятеля немедленно действовать и в зловредных его предприятиях препятствовать в состоянии»[351], Букков был в мае отозван, а в июне покинул Россию с почестями и подарком в 3 тыс. руб. из английских субсидных денег[352]. Оперативные вопросы были в ведении генерала барона Фридриха Даниэля Сент-Андре (1700–1775), находившегося с февраля 1757 г. при русском войске. При австрийской армии в 1757 г. состоял граф Захар Григорьевич Чернышев (1722–1784). В мае он удостоился аудиенции, запись о которой сохранилась в церемониальном протоколе венского двора[353]. Его сменил полковник Иван Иванович Шпрингер (1713–1771), переживший неудавшуюся осаду пруссаками Праги, о чем сохранился журнал боевых действий. По итогам проигранного сражения он писал: «О таком уроне вельми знатной армии едва ль в какой-нибудь гистории упоминается, кроме Полтавской баталии причем инако и быть не могло, ибо где твердой нет диспозиции, дабы каждой знал, как ему во всяком случае поступать, и никто своей должности надлежаще не исполняет, так и от него не может ничего доброго происходить»[354]. В 1759 г. готовилась замена Шпрингера на генерал-поручика Ивана Львовича Баумана, однако Конференция при Высочайшем дворе рассудила оставить при австрийской армии Шпрингера, и верительная грамота Бауману отложилась неотправленной в архиве коллегии[355].
Замысел с демонстрацией особых отношений двух государынь в личной переписке не был оценен в Петербурге по достоинству, но в Вене, похоже, параллельно нашли иной канал коммуникации с российской самодержицей. В октябре 1758 г. в российской столице побывал полковник граф Карл Пеллегрини (1720–1796) с известием о победе при Хохкирхе 14 октября 1758 г. и письмом от фельдмаршала графа Леопольда Дауна (1705–1766), адресованным лично Елизавете Петровне: «Всемогущий Бог благословил и укрепил вчерашнего дни вооруженные за общую победу императрицыны-королевины войска божественным своим вспоможением только много, что как я до рассвета с вверенною мне армиею на неприятеля в лагере его при Гох-Кирхене нечаянно напал, то оной не токмо твердостью и храбростью здешних войск с места баталии збит, но и принужден был, весь свой лагерь до последней палатки оставя, в бегство обратится, следовательно и одержана над ним совершеннейшая победа. Из взятых у неприятеля знаков победы находится теперь у нас, сколько известно, более 80 больших и малых пушек, 30 знамен и эстандартов и около 1800 военнопленных. Здешней урон убитыми и ранеными простирается до 3000 человек, на против чего надобно неприятельской по крайней мере в 7000 щитать»[356].
Императрица, отменившая из‐за плохого самочувствия официальные появления при дворе, в знак особого расположения приняла полковника вместе с послом Эстерхази в приватных покоях дворца, уделив им два часа и расспросив о деталях славной баталии и о здоровье фельдмаршала, «не забыв ничего, что могло бы возвысить подвиги этого великого генерала». Победу над пруссаками Елизавета сравнила с дорогим букетом, преподнесенным фельдмаршалом императрице-королеве к именинам (15 октября – день св. Терезы Авильской). Графу Эстерхази показалось, что российская самодержица «получила от этого гораздо большее удовольствие, чем если бы победа была одержана ее собственными войсками»[357]. Именем императрицы было составлено ответное письмо, датированное 14 декабря 1758 г. и переданное Пеллегрини для вручения адресату. К письму прилагалась украшенная драгоценными каменьями шпага. В благодарственном письме фельдмаршал назвал послание Елизаветы Петровны «собственноручным»[358], но было ли оно в самом деле таковым – до обнаружения оригинала сказать невозможно.
В конце зимы – весной 1759 г. в России для согласования операционного плана совместных боевых действий в Силезии находился генерал барон Иоганн Антон Тилье (1722–1761)[359]. В декабре того же года с детальным описанием новой победы – в сражении при Максене 20 ноября 1759 г. – прибыл полковник маркиз Ботта д’Адорно, племянник бывшего посланника при санкт-петербургском дворе. Эмиссар привез новое письмо фельдмаршала Дауна, в котором тот живописал пленение прусского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Фридриха Августа фон Финка (1718–1766)[360]. Маркиз был принят при дворе с приличествующими почестями и даже в частном разговоре подробно ответил на вопросы канцлера Воронцова о состоянии здоровья дяди, который в 1744 г. по настоянию Елизаветы Петровны полгода провел в заточении в Граце.
Генерал Антон Иоганн Непомук Гамильтон (1722–1776) побывал в Санкт-Петербурге дважды: в марте 1751 г. он в статусе кавалера посольства привозил рекредитив посланнику Йозефу Карлу Антону Бернесу (1690–1751)[361], а в ноябре 1760 г. передал императрице Елизавете Петровне и великому князю Петру Федоровичу грамоты о заключении брачного союза между эрцгерцогом Иосифом и принцессой Изабеллой Пармской. Первой остановкой на пути следования была Варшава, где генерал известил короля (покойная королева-курфюрстина Мария Йозефа (1699–1757) доводилась жениху двоюродной теткой) о свершившемся таинстве[362]. В Санкт-Петербурге генерал был радушно принят в доме у канцлера Воронцова, получил аудиенцию у императрицы, посетил молодой двор. По всей вероятности, генерал не владел французским языком, о чем свидетельствуют сохранившиеся в фондах АВПРИ копии текстов речей: все написаны (и произнесены?) на немецком. Ответы на них были, в соответствии с заведенным при русском дворе порядком, на немецком языке от имени императрицы и на французском от великокняжеской четы и шестилетнего цесаревича.
Эстерхази в одном из донесений писал, что первая официальная аудиенция, в которой лично участвовал цесаревич Павел Петрович[363], была отпускная генерала Гамильтона, пробывшего в Санкт-Петербурге из‐за нестабильного здоровья императрицы до июня 1761 г. В столице он попрощался с Елизаветой Петровной и цесаревичем[364], от имени которого на французском языке генералу было поручено, «чтоб он по возвращении своем обнадежил их величества римского императора и императрицу-королеву о почтительной его высочества преданности к ним»[365]. Поскольку молодой двор к тому времени уже переехал в Ораниенбаум, для прощания с Петром Федоровичем и Екатериной Алексеевной был выбран другой день. Эстерхази особо отметил, что при русском дворе завели обычай произнесения речей, и испросил в коллегии иностранных дел копии текстов, чтобы отправить в Вену. Речи, судя по сохранившимся спискам, носили более чем формальный характер и содержали отсылки к поводу чрезвычайной миссии и заверения в приязни со стороны монарших особ и «высокопочитании» со стороны генерала. Эстерхази (который с нетерпением ждал собственной отпускной аудиенции) счел подарки – усыпанный бриллиантами перстень и медали стоимостью 1 тыс. дукатов – слишком скромными, в чем винил канцлера Воронцова и фаворита Шувалова[366].
С ответным визитом в Вену должен был отправиться молодой барон Александр Сергеевич Строганов (1733–1811), женатый на дочери канцлера Анне Михайловне (1743–1769). Это назначение, объяснявшееся, скорее всего, вмешательством супруги канцлера Анны Карловны (1722–1775), двоюродной сестры императрицы, вызвало у Эстерхази немалую озабоченность. Ему, по его словам, предстояло убедить свой двор, что скромный чин камер-юнкера, аналога которому в Вене не знали, не был жестом неуважения к принимающей стороне. Понимая, что молодая чета Строгановых плохо подготовлена к безупречному с точки зрения соблюдения нюансов церемониала поведению при венском дворе, Эстерхази попросил жену, жившую все время его службы в австрийской столице, дать им по прибытии уроки этикета. Возможно, Эстерхази сознательно сгущал краски, повышая свою роль «спасителя ситуации». Как и ранее, в верительных грамотах других камер-юнкеров, отправлявшихся к иностранным дворам, молодой барон был назван «камер-юнкером» по-русски и «камергером» (Cubicularius) на латыни