[367]. В церемониальном протоколе венского двора и в официальной газете Wienerisches Diarium он соответственно назван «камергером». Подобно своему предшественнику, чрезвычайному послу барону Сиверсу, посетившему в 1755 г. Вену с известием о рождении великого князя Павла Петровича, Строганов получил от императора Франца I титул графа Священной Римской империи, каковой с разрешения Елизаветы Петровны с благодарностью принял[368].
В контексте обмена знаками дружбы заслуживает упоминания прошение З. Г. Чернышева о награждении его Военным орденом Марии Терезии – главным воинским знаком отличия, основанным после победы при Колине. Статут ордена прямо запрещал вручать его кандидатам, уже имеющим другие ордена; исключение делалось только для кавалеров ордена Золотого руна. Как писал послу Эстерхази государственный канцлер Кауниц: «Поскольку генерал Чернышев во время пребывания в императорской и королевской армии показал совершенно исключительные образцы храбрости и опыта ведения войны и, таким образом, безусловно заслуживает быть награжденным Военным орденом Марии Терезии, против этого не было бы возражений, если бы прилагаемый статут не противоречил этому». Можно сказать, что отказ вызвал не меньшее огорчение у венского двора, чем у честолюбивого русского генерала[369].
Наконец, список контактов не будет полным, если не упомянуть, что российские аристократы, дипломаты или придворные с дипломатическими поручениями, проезжавшие через Вену, получали приватные аудиенции у римско-императорской четы и старших эрцгерцогов. Это было не что иное, как демонстрация «дружебных обязательств» между двумя дворами. Известно, что в июне 1761 г. радушного приема удостоился проезжавший через Вену в Мадрид полномочный министр в Испании князь Петр Иванович Репнин (1718–1778)[370].
В 1761 г., когда казалось, что мирный конгресс в Аугсбурге начнется со дня на день, в конце августа (но новому стилю – в сентябре), после многомесячного томительного ожидания отпускной аудиенции у тяжело больной императрицы, Россию покинул посол Николаус Эстерхази. Находившийся в начале 1762 г. в Вене З. Г. Чернышев, не зная, по-видимому, о кончине Елизаветы Петровны, доносил в Петербург об аудиенции в Шенбрунне: «Ея величество неоднократно выговаривать изволила благодарность свою Вашему императорскому величеству за наисильнейшее содействование всей войне»[371]. В известительных грамотах Петра III о кончине Елизаветы Петровны, заготовленных заблаговременно и подписанных в день кончины государыни-тетки, 25 декабря 1761 г. по старому стилю, император дважды напоминал об особых отношениях династий («по имеющей с моими императорскими предками дружбе») и дворов («что до постоянного, и непоколебимого продолжения и вящего утверждения между обоими дворами счастливо обращающейся дружбы»)[372]. В тот же день были подписаны рекредитивы для Г. К. Кейзерлинга и верительные грамоты для отправлявшегося ему на смену Дмитрия Михайловича Голицына (1721–1793)[373]. До выхода России из войны оставалось четыре месяца.
Уже не будучи формально союзниками, два двора продолжали обмениваться нотификационными грамотами и чрезвычайными посольствами: в конце 1762 – начале 1763 г. по случаю восшествия на престол Екатерины II в Вену отправился камергер граф Дмитрий Михайлович Матюшкин, а в Санкт-Петербург приехал сын государственного канцлера граф Андреас Доминик Кауниц. Екатерина II в грамотах продолжала называть себя «искреннейшей союзницей и совершеннейшей приятельницей»[374]. Возведение Матюшкина в графы Священной Римской империи и отправка в Россию столь «знакового» эмиссара должны были недвусмысленно сигнализировать о готовности венского двора спасти альянс. Молодой Кауниц был принят весьма радушно, но возврата к союзническим отношениям не последовало. Намеки на сближение прозвучали лишь в конце 1770‐х гг., кстати в бытность посланником графа Йозефа Клеменса Кауница – младшего сына канцлера[375].
В годы войны межгосударственные отношения оставались сложными, в том числе из‐за не прекращавшейся, вышедшей из-под контроля сербской эмиграции на юг России[376]. Более того, впервые в истории двух держав их армии и военное командование столь тесно взаимодействовали, неизбежно вступая в конфликты из‐за по-разному понимаемых целей и задач войны. Как следствие звучали обвинения австрийцев – в высокомерии, русских – в упрямстве и нередко непрофессионализме. Эстерхази, а после его отъезда Мерси д’Аржанто регулярно передавали канцлеру копии писем командующих австрийской армией, подобные тому, которое 8 сентября (28 августа) 1760 г. написал фельдмаршал-лейтенант Эрнст Гидеон Лаудон (1717–1790) вскоре после сражения при Ландесхуте (ныне Каменна-Гура в Польше): «За благосклоннейшее ваше поздравление с полученными над неприятельским генералом Фукетом в 23 день июня выгодами всепокорнейше Вам благодарствую, токмо сожалетельно, что такою щастливо начатою кампаниею не воспользованось. Ибо естьли господин фелтмаршал граф Салтыков с армиею своею из Познании хотя несколько поспешил, или б только велел генералу лейтенанту графу Чернышеву с корпусом, как я ему не однократно о том представлял, наперед к реке Одеру не токмо поспешным маршами идти, но и со мною соединится, то выгодами, бывшими в руках наших по случаю Ландсгутской акции и взятья Глаца, можно было пользоваться, и дела ныне совсем иной бы вид имели»[377].
На этом фоне коммуникация династий и дворов выполняла функцию сглаживания противоречий и неудобных ситуаций, хотя из‐за разницы в политических культурах не всегда приводила к желаемому результату. Мотив дружбы по-прежнему встречался на страницах монарших грамот («дружебные намерения», «дружеские известия», «дружебная благосклонность») и в речах нарочных персон, посещавших союзные дворы. Именно настойчивое и регулярное поддержание контактов, продолжившееся и после выхода России из Семилетней войны, позволило пережить десятилетия разрыва и вернуться к идее возрождения альянса в новых условиях в начале 1780‐х гг.[378]
Павел Михайлович ДемченкоОПАСНАЯ ТОРГОВЛЯ МЕЖДУ БАЛТИКОЙ И АТЛАНТИКОЙКоммерческое судоходство в российские порты на Балтике и реалии торговли во время Семилетней войны
Обычно представления людей о прошлом основаны на их опыте. С одной стороны, многие ученые изучают прошлое с использованием источников, созданных государственными институциями, что вынуждает их исследовать свою тему через призму оптики государства. Первым шагом к преодолению национальной оптики стала социальная история[379]. Приверженцы этого подхода игнорировали феодальные границы, после того как Фернан Бродель представил новую основу всей «мир-системы», определяемую экономическими и географическими факторами. С другой стороны, историки-марксисты критиковали прежнюю государственническую историю своим вниманием к классу, определенным социальным группам и трудовым отношениям. Такой подход позволял писать историю классов и сословий, несмотря на «границы», выстроенные национальными историографиями. Весьма значительный вклад внесли и ученые, изучавшие средневековые коммерческие сети и торговые сообщества. Исследователи средневековых городских общин не ограничивались в своих работах дихотомией Востока и Запада, изучая коммерческую деятельность Ганзейского союза или региона в целом. Главными акторами в их текстах обычно были городские учреждения, такие как магистраты, гильдии или купеческие общины. История купечества из‐за многочисленных и разнообразных связей едва ли умещается в «национальные границы». Чаще деловая активность купцов формировала собственную географию, в которой работали коммерсанты. По этой причине для изучения торговли прекрасно подходит акторно-сетевой анализ. Он фокусируется на сетях доверия и сотрудничества, внутри которых акторы взаимодействуют между собой. Тем не менее оптика национального государства и ее ограничения сохранялись из‐за наследия нарратива и происхождения множества источников.
Идея данной статьи заключается в преодолении сконструированной дихотомии Востока и Запада в балтийской торговле. Из существующей историографии можно представить разделение ее на разные воображаемые границы[380]. Границы, установленные современными государствами, до сих пор принимаются как объекты для анализа, но они никогда не были прочными и непроницаемыми. Вместо этих границ лучше исследовать сети акторов, чтобы понять ограничения и возможности каждого из них. Задача данного текста – показать разные практики коммерсантов в российских портах, которые не разрывали связи со своими торговыми партнерами даже во время войны и сопутствующего ей произвола на море. В морской торговле было задействовано множество действующих лиц – моряки, купцы, таможня, прочие представители государства, и все они были переплетены и связаны друг с другом. С помощью источников, содержащих количественные данные, таких как Sound Toll Registers[381], Galjootsgeldregister[382], «Санкт-Петербургские ведомости» и ряд архивных дел[383], я показываю, как торговые отношения между различными европейскими портами оставались устойчивыми и менялись с течением времени. В рамках акторно-сетевого подхода я рассматриваю всех акторов как равных вне иерархии власти.