Полноценная реконструкция неформальных отношений среди правящей элиты и связанных с ней военных на протяжении всей Семилетней войны является темой сколь обширной, столь и непростой из‐за нехватки источников. Правительственные учреждения генерировали постоянный поток официальных документов, которые затем сохранялись в правительственных же архивах, что существенно облегчает реконструкцию формальных аспектов формирования и реализации правительственной политики. В то же время неформальные отношения по своей природе далеко не всегда предполагали регулярное создание письменных документов. Да и в случае их появления уровень их сохранности, зависевший от прихотей судьбы частных архивов, уступал документам государственных учреждений. Правда, придворные отношения находились под постоянным вниманием иностранных дипломатов, которые в своих депешах и иных документах приводили ценные наблюдения и сведения. Однако они, подчас будучи внешними наблюдателями, опирались на источники разной степени достоверности, так что их наблюдения и сведения все равно нуждаются как в проверке, так и в дополнении другими источниками. С учетом такой специфики и наличия выявленных источников в настоящей работе, посвященной проблеме влияния неформальных отношений на принятие российским правительством военных решений в годы Семилетней войны, основное внимание будет сосредоточено на вопросе подготовки осады и взятия русской армией Кольберга в 1761 г.
Итак, в Конференции с точки зрения неформальных отношений Н. И. Панин отводил важное место фавориту и дерзновенному Волкову. Фаворит – это Иван Иванович Шувалов. Будучи с начала 1750‐х гг. фаворитом Елизаветы Петровны, к середине 1750‐х гг. И. И. Шувалов, не занимая каких-либо значимых правительственных должностей (только 4 июня 1760 г. он станет генерал-адъютантом императрицы), напрямую участвовал в выработке важных внешнеполитических решений[620], и ему с 1756 г. регулярно писали находившиеся в действующей армии представители русского генералитета, как прося содействия по разным вопросам, так и в некоторых моментах отчитываясь перед ним, а также снабжая его информацией о положении дел[621].
Следует отметить, что все же до начала 1758 г. нельзя говорить об исключительной роли И. И. Шувалова, так как должность канцлера и члена Конференции продолжал занимать граф А. П. Бестужев-Рюмин. Граф А. Р. Воронцов в мемуарах отмечал: «Бестужев уже не пользовался прежним доверием Императрицы и не имел на нее прежнего влияния, потому что надоел ей безпрестанными интригами и наветами; но так как она была высокого мнения о его способностях, то и продолжала оказывать ему доверие в том, что касалось государственных дел, и можно сказать, что он не переставал руководить политикой нашего кабинета до той самой минуты, когда он впал в немилость»[622]. Длившееся с середины 1740‐х гг. противостояние Бестужева-Рюмина с вице-канцлером Михаилом Илларионовичем Воронцовым, которого стал поддерживать И. И. Шувалов, было системообразующим противостоянием для партий при дворе Елизаветы Петровны. Однако в феврале 1758 г. оно закончилось поражением Бестужева-Рюмина с его последующим осуждением и ссылкой[623].
С одной стороны, бестужевское поражение привело к фактическому исчезновению такого противостояния хорошо очерчиваемых «партий», после чего придворные «партии» стали иметь ситуативный характер. По этой причине австрийский посол в Петербурге Ф. Мерси д’Аржанто в 1761 г. был вынужден констатировать, что «каждый держится особой и своеобразной политики». С другой стороны, это привело к усилению влияния на политику И. И. Шувалова. Тот же Мерси д’Аржанто заявлял: «При вышеуказанном хаосе лиц и обстоятельств, граф Иван Шувалов пользуется таким могуществом и влиянием, которых истинное значение трудно определить, как по отношению их силы, так и общих зависящих от графа правительственных распоряжений»[624]. В немалой степени возросшее влияние И. И. Шувалова базировалось на том, что он исполнял важную роль посредника между придворными и серьезно больной императрицей. При этом он совершенно не желал занимать какой-либо значимой государственной должности и, например, стать членом Конференции. И. И. Шувалов предпочитал продолжать действовать на неформальном уровне, не сковывая себя формальными процедурами. Мерси д’Аржанто так излагал результаты своего общения по этому вопросу с канцлером М. И. Воронцовым: «Он, граф Воронцов, много раз не только предлагал Шувалову или самому занять место в министерстве или не извращать постановленные решения; но так как он не мог добиться исполнения такой простой просьбы, то часто находится в сильном и тем более ощутительном затруднении, что иногда по целым неделям ему не удается говорить с государыней»[625].
В связи с этим остановимся также на мемуарах князя А. А. Прозоровского, на которые довольно редко обращают внимание при изучении работы правительства периода Семилетней войны, хотя они весьма интересны для данной проблематики, так как в них запечатлена обстановка при дворе Елизаветы Петровны глазами штаб-офицера, прибывшего в столицу с войны.
А. А. Прозоровский, отличившийся в 1760 г. при взятии Берлина, вспоминал, что он затем был отправлен «в Петербург со знаменами, серебреными и прочими вещьми, взятыми в цейхгаузе в Берлине, кои невеликой важности стояли, к высочайшему двору». Прибыв в столицу, «явился я к вицеканцлеру графу Воронцову и, нашедши его больным, принят был со всею ласковостью, которой приказал мне ехать к Ивану Ивановичу Шувалову. И как я имел депеши от генерала Фермора… велел вицеканцлер вручить мне депеши или Ивану Ивановичу Шувалову или Дмитрию Васильевичу Волкову». После этого Прозоровский отправился к И. И. Шувалову, где вручил ему депеши и «особенно им обласкан был». При этом Прозоровский желал отправиться из Петербурга в Москву, так как «с 1755 году матери своей не видал». Однако «Иван Иванович удерживал меня, давая чувствовать, что буду пожалован полковником». Пожалование же задерживалось, так как Елизавета Петровна практически не знала его, «ибо выехал я из Петербурга весьма молод и чину порутчичья, а протектиров я не имел» в отличие от двух других офицеров, которых также представляли к званию полковника. Раз так, то он опасался, что если императрица укажет подать доклад «обо мне, а от конференции подадут о всех трех», то она «увидит о трех, не опробировав его бросит». В итоге Прозоровский был вынужден остаться: «Я же между тем поелику всякий день и час назначаемы мне был ездя вседневно во дворец к Ивану Ивановичу Шувалову и от него бывая в конференции, езживал часто мимо покоев ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА, где был примечен и, по особливому ЕЯ благоволению, приказано было камер-юнкеру князь Михаил Михайловичу Голицыну спросить меня о нуждах, чрез которого и донес я об оных ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВУ, как и после в течении времени чрез Михайлу Михайловича Измайлова докладывал же по обстоятельствам моим. Почему и благоволила она напомнить Ивану Ивановичу Шувалову, чтобы постарался судьбу мою решить, во уважение столь хорошей рекомендации о службе моей, донесенной ей от них же самих». Как результат, «на другой день» (15 февраля 1761 г.), как вспоминал Прозоровский, «пожалован я один в полковники и отпущен в Москву увидеться с матерью»[626].
Итак, согласно мемуарам А. А. Прозоровского, на конец 1760 – начало 1761 г. канцлер М. И. Воронцов испытывал проблемы со здоровьем, в связи с чем адресовал его или к Д. В. Волкову, или к И. И. Шувалову, хотя последний не был членом Конференции. И Прозоровский выбрал именно И. И. Шувалова. Скорее всего, это было связано с тем, что он был фаворитом Елизаветы Петровны, так что знакомство с ним могло в перспективе обернуться для штаб-офицера значимой выгодой, ведь в силу близости к императрице он оказывал непосредственное влияние на политику, включая и чинопроизводство. Для европейских монархий Старого режима, включая Россию, влияние фаворитов правителей на политику было частым явлением[627], так что такое положение и поведение И. И. Шувалова едва ли стоит воспринимать как что-то необычное.
Однако как свое влияние в Конференции приобрел другой персонаж панинской записки – дерзновенный Волков, человек недворянского происхождения и непридворной жизни? Что примечательно, в первоначальном варианте своей записки Н. И. Панин даже назвал Волкова дерзким[628], что указывало на действительно необычное воздействие человека секретарского статуса на политику.
Сын подьячего Дмитрий Васильевич Волков сделал блестящую «подьяческую», т. е. связанную с делопроизводственной работой, карьеру в Коллегии иностранных дел, став одним из ее секретарей в 1749 г. При создании Конференции он был определен руководителем ее делопроизводства, в связи с чем$19 октября 1756 г. ему был дан чин конференц-секретаря с рангом подполковника. Современники отмечали большие способности Д. В. Волкова по составлению разного рода бумаг, которые проявились затем и во время его работы в Конференции[629]. По наблюдениям В. П. Наумова, «все черновики протоколов Конференции написаны рукой Д. В. Волкова. Ему же принадлежит окончательная формулировка практически всех исходящих документов, в том числе именных указов, издававшихся по решению Конференции. Лишь в некоторых наиболее сложных случаях проекты документов посылались им для согласования М. И. Воронцову, который утверждал предложенный текст или давал указания о внесении изменений. Еще реже Воронцов сам давал Волкову готовый текст исходящего документа. Такой случай отражен в сохранившейся переписке только один раз»