сии в первой половине 1762 г., несколько затмили внешнеполитические обстоятельства. Для тех же, кто находился в Заграничной армии, собственно война не закончилась, так как началась подготовка к походу на Данию, а Чернышевский корпус и вовсе перешел в распоряжение недавнего противника. В этих обстоятельствах в повседневной жизни рядового офицера, не склонного к рефлексии по поводу решений командования и не имеющего возможности выйти в отставку (такого, как, например, Хомяков), ничего не изменилось.
В то же время даже на столь небольшой выборке видно, что Семилетняя война стимулировала стремление к фиксации повседневной жизни в дневниковой форме. Болотов в годы войны вел несохранившийся «Журнал походу нашему»[968], Прозоровский начал вести дневник сразу после окончания Семилетней войны и сожалел, что не делал этого раньше. Судя по той подробности, с которой Хомяков перечисляет все движения своего полка, он тоже не мог обойтись без записей. Наконец, генерал-майор С. И. Мосолов, мемуарист более позднего времени, пишет, что его отец, капитан артиллерии, владевший немецким языком, оставил ему некоторые свидетельства своего участия в Прусской войне: «Отец мой всю войну служил Семилетнюю против Пруссии и был в разных баталиях и походах, о чем мне мать после часто говорила и отдала мне все книги военные и тетради его руки»[969].
Поэтому в известном смысле можно говорить об эффекте отложенного действия. Не случайно ни одна из ключевых фигур Семилетней войны с российской стороны: П. С. Салтыков, В. В. Фермор, З. Г. Чернышев, П. А. Румянцев, П. И. Панин, В. И. Суворов и т. д. – не написала мемуаров[970]. Вероятно, им просто не приходило это в голову, в том числе и потому, что иногда их образование и кругозор были недостаточными. Зато об этом задумалось следующее поколение, те, кто, почувствовав себя участником мировой истории, попытался этот момент зафиксировать, а впоследствии осмыслить, подводя итог прожитой жизни.
Приложение. Публикация документов
Письмо российского представителя на планируемом Аугсбургском мирном конгрессе графа И. Г. Чернышева канцлеру графу М. И. Воронцову от 3 ноября 1761 г. о своей поездке в расположение русского корпуса при австрийской армии
№ 1
Сего 24‐го числа я из армии господина Лаудона возвратился, пробыв там несколько дней лишнева перед тем, что я вашему сиятельству в последнем моем письме от 27‐го числе доносить честь имел. Но оное было от так несносной дурной дороги, какой я нигде никогда вообразить себе не мог. Ибо как здесь почты хорошие не учреждены, однако я более 8-ми, а иногда и 6 миль в сутки сделать не мог. Отчего слишком вдвое в дороге пробыл, нежели пробыть щитал.
Причина оным дурным дорогам не токмо одно поздное осеннее и трехнедельное сряду дождливое время, отчево вся земля распустилась. Но более всего к тому способствует несказанное множество подвозок на фурах в армию сена и соломы, которую по оной же дороге из серкла[971] Кенигграц и Часлау[972] возить принуждены. Оные два серкла из близ к ним прилегших маетностей[973] должны в нынешнее время, а именно: в октябре и ноябре по 30 000 центнеров, то есть 75 т. пудов на месяц привезти. В протчие, то есть в зимние, по 50 000 центнеров с лишком, так, чтоб вся поставка, состоящая в 300 000 центнерах, то есть в 75 000 пудах в марте кончена была[974].
Число так знатной суммы сена и соломы и в такое дурное и для перевозок совсем неспособное время, конечно, удивить всякого должно, а притом имущество крестьян и изобилие оной земли доказывает; только притом и то надобно сказать, что оные серклы так разорятся; что в целой век поправиться не могут. Ваше сиятельство сами рассудить изволите, 1-е, как бы земля ни изобильна была, хотя бы то были наши украинские степи, такого числа сена и соломы за своим расходом сыскать трудно, не для того, чтоб оного в поле не было, но накосить за другими столь же надобными для крестьянина работами время достать не может, их же крестьяне столь скотиною, а особливо лошадьми заводны, что и для содержания оных немало им самим надобно. Перевезти же их и для того не можно, что они оную поставку на своих лошадях и быках чинить должны из домов своих в Фрейбург и Швейдниц, которые миль тритцать и более от оных городов жительство свое имеют. А дорога толь дурна, как я выше донесть честь имел, что и в почтовой колясочке, в какой я ехал, с трудом проехать можно. Кольми же паче таким большим фурам, в которых по 40 и 50 пуд сена лежит, чево жалостные следы ежечасно и видны: ибо не проедешь 50 сажен. Чтоб не наехал или лошадь, или быка мертвого, или нога переломленная, или фура изломанная, или фура на боку, которую, чтоб поднять, выгружать должно, и великим множеством людей опять подымать. Места же оные столь гористы, что и простую фуру четыре лошади никак на гору взвести не могут. Для чего то и дело, что от одной к другой на помочь лошадей перепрягать надобно: что же горчае всего для крестьян, что они оное делав, надежды к заплате никакой не имеют, кроме квитанций в приеме сена, ничего не получают. Знаю, милостивый государь, что война не для обогащения народов, но для разорения, для чего наказанием божеским и называют. Однако ж разумные правители государств стараются о приуготовлении всех надобностей к продолжению оной в запас и исподволь, чем много разорения обывателей уменьшается, что мне кажется здесь непохвально проранено[975] было. Ибо из учрежденного прошлого году плану военных операций видить можно было, что все силы не токмо здешние, но и армий всемилостивейшей нашей государыни в Шлезии агировать[976] должны. Одним словом, Шлезия театром войны и местом, где наизнатнейшим происшествиям быть должно было; а тут никаких приуготовлений для содержания армии во время глубокой осени и зимы сделано не было, которые мне кажутся необходимыми были, хотя бы удачливая или неудачливая кампания была: ибо как в первом для продолжения операций, так и во втором для удержания этих гор. Коими одними в Богемию проход есть, снабдены быть должны. Чтобы в хорошее годовое время и исподволь без всякого изнурения крестьян сделать было можно. Ныне же армия вся и корпус войск всемилостивейшей государыни бедным фуражированием себя содержат, правда, хотя бы оного и запасено было, соединенная бы армия за крайне дурными деньгами и грязью никакого движения сделать не могла. Но ежели бы то было можно, то бы та же самая инакция[977] была, как и теперь, ибо ни несколько шагов за недостатком оного почти сделать не могут.
Отчего король прусский надо всеми воюющими державами всегда поверхность иметь будет: ибо нет у него ни одного города, который бы не только довольно снабден не был провиантом и фуражом, так что он месяца по два всю свою армию содержать может. Доказывает то стояние его у Швейдница, ибо имеет тут со 150 эскадронов. И наконец по окружению его соединенными армиями не имев никакого способу оный доставать из земли[978]. Одними заведенными во оном магазейнами себя содержал. По взятии которого Лаудоном хотя крайне мало, однако и сена достали, то действительное изобилие его магазейнов доказывает. Овса же столь много, что и поныне цесарская армия оным содержится и еще недели две содержаться может.
Правда, мы таких больших магазейнов иметь для нашей армии не можем. Ибо все на походе, в неприятельских землях, и не имев ни одной крепости, и за 1000 верст от своих границ воюем. Цесарцы же не в том состоянии. Ибо никогда от своих границ очень удалены не бывают. Нынешняя же их позиция, то есть во Фрейбурге, не далее 5, 6 и 7 миль от их границы находится, где хотя городов очень укрепленных и нету. Но положением места оные без всякой опасности. Почему бы, конечно, оные заведены быть могли.
Приедучи же во Фрейбург, где гаупт-квартира как господина барона Лаудона, так и подле его дому квартира брата моего графа Захара. Господин Лаудон, как скоро о оном сведал, тот же час с большею половиною всего генералитета и полковников ко мне пришел и представя их всех мне, о квартире моей, где я стану, спрашивал, дабы мне караул прислать. На что я ему сказал, что жить я буду с братом. За караул же поблагодаря, сказал ему шуткою, что я тем, который у брата стоит, пользоваться буду.
Перво, нежели что-нибудь мне о войске их описывать, не лутче ли будет, милостивый государь, чтоб я вашему сиятельству командующего оным генерала Лаудона описал, который столь в нынешнюю войну такими знатными делами прославился, и который с начала нынешней войны, то есть в конце 1757 года из подполковников кроацких, не имев ни протектора. Ни знатного имени, ни родни, ни хорошей фигуры, ни чрезвычайного разума в 1760‐м году в генерал-фельдцейхмейстеры не токмо не по старшинству, но и в предосуждение множеству, таковых самых знатных фамилий генералов обошел, которые выше недостаточными в Лаудоне описал.
Ростом он невелик, с брата графа Захара, таков же тонок, только не так худ. Волосы рыжи, и убирает оные в одну буклю, так тонкую, как трубочку, верх пострижен очень коротко. И как он очень много пудрится, так рыжина волос его и не видна. Но скрыть не можно. Бровей, которые по несчастию не токмо столь же рыжи, но и очень густы. Глаза преизрядные карие и умные, губы не очень малы. Что же до всей фигуры корпуса его принадлежит, я более сказать не могу, как токмо то, что ево узнать тотчас можно, что он бедный лифляндский офицер, который не токмо чину большего получить надежды не имеет, но и нигде в хорошем сообществе не бывал.