Я расплодил, может быть, лишнее о внешности фигуры ево, и тем, милостивый государь, много читанием сего скуки вашему сиятельству нанес. Но оное я для того только сделал, чтоб опосле сказать, что сих двух причин ради, а именно: незнатностию фамилии и гнусностию фигуры он у подчиненных ему знатных фамилий генералов в непослушании, да несколько и в пренебрежении, а в совершенном непочтении. Да на ту беду по нещастию и он то и видит, да сделать себя почтительным не смеет, да и не умеет. Что он мне несколько и сам сказал. Ибо рассказывая про многие свои неудовольствии, способным себя малого корпуса командиром находит, сиречь партизаном, а не командующим армиею, которому несколько политики знать надобно, чево он совершенно не знает. До он же мне притом, не обинуяся и то сказал, что он знает, сколь много он имеет неприятелей. А не знает, имеет ли он хотя одного себе заступника, а притом будучи чужестранный, не имеет и родни знатной, ниже[979] протектора у двора. Может ли он командировать армиею, наполненную людьми таких знатных и сильных фамилий. Каковые здесь в службе.
Сожалению достойно, милостивый государь, что человек такого великого в военном деле искусства, такой подпоры не имеет, какую ему иметь надобно. Отчего он действительно в предприятиях своих слабеет. И не имеет той отваги, которою он большую честь и славу себе и оружию здешнему приобрел. Ревность же генерала Дауна, кредит друзей его наиболее всех ему в приобретении большей славы помешательств приключает. Да что более всего сожалительно, это что он знает, что и его величество императрица с сожалением на приобретенную славу в предосуждение господина Дауна смотреть изволит[980]. В таком случае, милостивый государь, робость, я чаю, простительна быть может. Когда полной доверенности к себе не видишь. Оттого то родилось и то, что подчиненные ево, знав, что не от нево благополучие их зависит, в немалое непослушание пришли. Имея притом подпору здесь по знатности своих фамилий. Ежели бы у него не было чужестранных офицеров в армии, не знаю, с кем бы он свои отважные предприятии исполнить мог: ибо примечаю достойное, все четыре атаки над городом Швейдницом не токмо чужестранными командированы были. Но и англичанами, а именно: полковник Валис, подполковники Девинс, Калвих и Линке, субординация же и всякий военный порядок столь мало у них наблюдаем бывает, что генерал Лаудон не обинуясь корпус войск нашей государыни имев, пример представляет, на который всю надежду свою полагает и неоднократно брату говорил, когда какое-нибудь движение король сделает, которое дело предвозвещать может: «Ich hofe bruder das sie verden Mich nicht ferlassen»[981].
Такой предводитель, каков господин Лаудон, и имев бы такую армию, какова нашей всемилостивейшей государыни, много бы славного и знатного сделать мог.
Отвага персоны его и храбрость так велика, что за порок почтена быть должна. Ибо не уступит в том ни одному гренадеру. Не меньше же в нем и любовь к своему отечеству, то есть к Лифляндии, видна, а по оной и по известной ему храбрости нашего войска и к российским солдатам.
По отвычке говорить по-русски он несколько способности для целого разговора лишился. Однако что говорит, то так хорошо, как русский, только самым простым и подлым наречием. Себя же всегда русским называет.
Буде бы он не столь же полезен для интересов нашей всемилостивейшей государыни был, будучи в службе здешней, то бы он и у нас не испортил.
[982]Письма мои к вашему сиятельству по сие число не нумерил. Ждал приезда моего в Аузбурх[983], откуда оное порядочно делать думал. Но, не видя теперь началу оного [конгресса. — М. А.], с сего моего письма начинаю.
Во всегдашнюю протекцию и милость себя препоручая, с крайним почтением пребываю
вашего сиятельства
милостивого государя
всепокорный и всепослушный слуга
Гр. И. Чернышев
Вена 3/12 ноября[984] 1761
P. S. И хотя намерен был сие мое письмо с курьером послать, но боюсь, что оный долго не будет. И для того на обыкновенной почте оное послать рассудил.
Пометы на 1‐й с.: Получено 21 ноября. По разобрании с цифирь прислать обратно.
АВПРИ. Ф. 32. (Сношения России с Австрией). Оп. 32/1. 1761 г. Д. 10. Л. 251 – 256 об.
Письмо командующего русским корпусом генерал-поручика графа З. Г. Чернышева российскому посланнику в Варшаве Ф. М. Воейкову (?) от 8 октября 1760 г. о результатах Берлинской экспедиции
Хотя ваше превосходительство, уповаю, уже известны о благополучном произшествии Берлинской экспедиции от других рук, следовательно, не столь обстоятельно, а может быть, не столь и правильно, как в самом деле оное продолжалось; то я за должность считаю вашему превосходительству порядочно о всём дать знать, что бы всеконечно не преминул учинить и гораздо прежде, но крайние недосуги мне в том совершенно препятствовали; [192 об.] а теперь следующее сообщить честь имею.
Когда армия вся была при Королате, то положено было, чтоб графу Тотлебену одному, придав ему артиллерию и пехоты, поручить взятие Берлина, а мне с корпусом моим следовать на Франкфурт и Фирштенвальд, тут остановиться с тем намерением, чтоб в удачном случае взятое все из Берлина отправить дале, а в несчастливом его укрепить.
И так 16‐го отправился я от Королата и с такою поспешностью следовал, что без наималейшего отягощения людей не отставал от легких войск.
Получа от разных мест и команд моих известии, что неприятельския малыя и отдельныя корпусы все с поспешностию сбираются [193] к Берлину, которых всех вместе число столь было велико, что корпус графа Тотлебена далеко превосходило; следовательно, ему, графу Тотлебену, одному никакой удачи в предпринятом деле ожидать не оставалось, тем наиболее, что я по прибытии моем в Фирштенвальд получил верные ведомости, что неприятельские корпусы, о которых выше упомянул, все действительно собрались, и что граф Тотлебен, уже подходя к городу, принужденным нашелся отступя, у Кепеника позицию свою взять; то в таком случае пошол я сам с корпусом своим к Берлину, в виду которого по сю сторону под немалою пушечною пальбою не токмо по желанию моему расположился лагарем, но и неприятельскую главную батарею збил, с которой неприятель, оставя две пушки, [193 об.] с великим беспорядком бежал; в случае сем получил я много пленных, а неприятельскую артиллерию на конец дня к молчанию привел. Граф Тотлебен в самое то время по приказу моему стал по ту сторону города, сие было 26‐го числа.
А 27‐го прибыл ко мне в команду генерал-порутчик Панин с несколькими пехотными полками, который стал ко мне в линии и занимал лагирь свой под пушечной пальбою, а лехкие мои войска с таким авантажем с неприятельскими перестреливались, что я множество пленных и в сей день получил.
Получа уведомление, что граф Лассий с корпусом своим уже в близости от Берлина находится, неприятель же, город обороняющий, хотя и весь почти на моей стороне был; однако не столь страшен, [194] чтоб на него покушения никакого зделать не сметь, и так собрал я весь бывший у меня генералитет и, учиня диспозицию, твердо предпринял оного атаковать, храбрость войска и охота к сражению ответствовали мне в удаче предприятия.
А чтоб граф Лассий о том же известен был, то дал я ему знать, а к графу Тотлебену послал ордер, чтоб он несколько легкого войска и драгун на мою сторону переслал, чтоб в удачном случае гнать неприятеля.
Хотя граф Лассий к сему тотчас склонился, однакож около полуночи как оный, так и граф Тотлебен писали ко мне, чтоб я предприятие сие на один день отложил; но я, ответствуя графу Лассию, что пришед уже все мы в таких великих силах к городу, то не только [194 об.] наш вид состоять в том должен, чтоб город взять, но и все неприятельские силы истребить всеконечно или в полон побрать, да и без отлагательства; и так я предприятую атаку не отменил.
28‐го числа в положенный к атаке час получил я известие, что неприятель, узнав моё намерение, лагерь свой оставил и повернулся к стороне Шпандау, потому от меня тотчас для разбития его ариергарды командировано войско, которое с такою удачею, гнав неприятеля до самого Шпандау, возвратилось, что до тысячи человек пленных и две пушки я с ними получил, а побито у неприятеля по меньшей мере столько же.
[195] Тотчас после помянутого за неприятелем в погоню отправления, получил я от графа Тотлебена уведомление, что город оружию ея императорского величества сдается, и что он в договор с комендантом и мещанством уже вступил.
Несколько время спустя приехал ко мне граф Лассий, с которым вместе я в город поехал и нашел уже все посты войском нашим заняты, но, как и графа Лассия ставя в деле сем некоторым образом участником, то приказал я дать ему двое ворот, также и войско, под командою его находящееся, включил я в часть к получению дусергельд.
29‐го числа получил я известие, что король пруской из Шлезии со всею армиею в марш вступил, [195 об.] ис котораго ясно видеть можно, что намерение его было, чтоб не токмо избавить Берлин, но и меня от армии нашей, которая в то время при Франкфурте находилась, отрезать; и так я с 30‐го на 1‐е число октября отступил от Берлина, условясь в том с графом Лассием, который пошел к Трибелю, а я с такою скоростию маршировал, что 2‐го числа уже к армии соединился, взятая ж добычь следовала при графе Тотлебене, которой делал мою ариергарду.
Сия столь удачливо окончанная экспедиция как к славе оружия ея императорского величества всемилостивейшей нашей государыни служит, так и к великой пользе, а неприятелю к несказанному вреду; ибо [196] кроме великой контрибуции, что в Берлине взята, и кроме того, что неприятель от города отогнан, потеряв до тысячи пятисот человек на месте, и такого ж числа в плен; выключая гарнизону, литейной и пороховые домы разорены, цейхгауз, в котором по меньшей мере на двадцать тысяч человек мундирного прибору было ж, в добычь получили; сверх же всего и высоким нашим союзникам великую таковым неприятельским вредом пользу принесли; ибо король пруской единственно для спасения столичного своего города из Шлезии, оставя армию ея величества императрицы королевы, вышел, и людей своих и лошадей тяжкими и великими маршами изнурил, следовательно, в несостояние приведен оной ни малейшего вреда причинить, [196 об.] а фельтмаршалу Дауну открылся тем способ спокойно войтить в Саксонию и короля тамо встретить; ибо его величество, дошед до Губена и увидя, что никакого средства выдумать не м