Такие проблемы становились содержанием записок, направляемых руководству страны. Снабжал ими ИМЭМО рабочие группы при Брежневе, а во время Горбачева прорывался с записками на самый верх. Но часто это происходило поистине в карикатурных формах. Уже в годы перестройки Николай Иванович Рыжков, тогдашний председатель Совета министров, понимая важность производственно-организационного преобразования подшипниковой промышленности для развития отечественного машиностроения, собрал у себя совещание производственников и ученых. Мы в ИМЭМО серьезно подготовились к этой встрече, изучив опыт Швеции, ФРГ. Были на совещании в Кремле во всеоружии, предложив схему создания четырех научно-производственных объединений и подробно показав их структуру. На вопрос, как распределится между ними качественное производство подшипников, ответили, к удивлению многих присутствующих, что все четыре объединения будут выпускать однотипную продукцию – так мы обеспечим конкуренцию. Тогда взял слово министр автомобильного транспорта и, обращаясь к председателю Совмина, сказал: «Я обещаю прорыв в подшипниковой области, мне для этого нужен еще один заместитель министра, вот его „объективка“».
Будучи умным человеком, Николай Иванович прервал заседание, сказав министру: «Вы явно не готовы к обсуждению». Но в Кремль по этому вопросу нас больше не звали…
Помню, как еще во времена Брежнева академик Н. Н. Иноземцев пригласил меня к себе домой поужинать. Он был явно взволнован. Сказал, что впервые предложили ему, тогда кандидату в члены ЦК КПСС, выступить на пленуме Центрального комитета. «Не будьте „белой вороной“, напишите текст», – посоветовал я. «Не могу, буду выступать без бумажки».
Я оказался прав – уже одно это вызвало неудовольствие многих присутствовавших в зале. Еще больше покоробило содержание выступления. Иноземцев возразил против монополии на внешнюю торговлю даже не государства, а, как он справедливо сказал, Министерства внешней торговли СССР. Кроме того, Иноземцев говорил о необходимости целенаправленной работы для обеспечения наилучших результатов на прорывных направлениях научно-технического прогресса. И все бы ничего, но академик Иноземцев привел в пример капиталистическую Японию, которая сконцентрировала средства через Министерство промышленности и торговли, чтобы помочь частному бизнесу вырваться вперед в производстве компьютеров. После успешного освоения этих средств и выхода на показатели нового поколения компьютерной техники компании снова «разбежались» по своим «квартирам» и продолжили конкуренцию за рынки.
Николай Николаевич был очень удручен, когда ему передали реплику одного из руководителей, сказавшего в своем кругу: «Вы разве не видите, он нас пытается поучать!» А бессменный помощник нескольких генеральных секретарей, безусловно очень остроумный, едкий человек, А. М. Александров-Агентов сказал Иноземцеву: «Николай Николаевич, после вашего выступления стало ясно, что мы стоим перед дилеммой: либо нужно выводить из ЦК интеллигентов, либо делать ЦК интеллигентным».
Кстати, когда я в единственном числе уже на XIX партконференции выступил против антиалкогольной кампании, которая осуществлялась чисто административными мерами и привела прямо-таки к плачевным результатам в экономике, нанесла вред здоровью людей (начала развиваться, пожалуй, впервые в таких масштабах в России наркомания, токсикомания, исчез сахар – гнали самогон, вырубили виноградники и т. д. и т. п.), тот же остроумный А. М. Александров-Агентов, который в то время еще оставался помощником теперь уже у М. С. Горбачева, отвел меня в сторону и спросил:
– Любите Гашека?
– Конечно, его герой Швейк – один из самых моих любимых.
– Так вот, – продолжал Александров, – помните, как в кабаках висели портреты Фердинанда, обсиженные мухами? Теперь и ваши портреты в таком же виде будут висеть во всех советских пивных.
После того как перестал существовать Советский Союз и изменились политические и экономические режимы в странах Восточной Европы, дискуссии по проблемам конвергенции между двумя общественно-политическими системами стали принадлежностью истории. По сути, конвергенция уже сыграла свою роль: социалистическая экономика превратилась в рыночную, а государственное регулирование, планирование на уровне крупных монополий прочно вошли в практику современного капитализма. Изменения произошли в результате главным образом внутреннего развития мирового социализма и мирового капитализма. Но свою роль сыграло и обоюдное влияние, испытываемое двумя общественно-политическими системами в процессе их соревнования.
Реальный социализм – так в советский период определялся строй в СССР и тех других странах, которые входили в мировой социалистический рынок, – этого соревнования не выдержал. Однако мировой социализм не канул в Лету. Он сохраняется в виде распространенных по всему миру социалистических идей, основными носителями которых ныне выступают социал-демократические и социалистические партии, взявшие на вооружение идеологию либерализма, и ряд компартий, в том числе Коммунистическая партия Китая, по существу, во многом тяготеющие к конвергенции марксизма и либерализма.
Марксизм образовал почву, на которой взросло социалистическое движение в XIX веке, да и в XX веке. Нельзя, как представляется, отрицать и то, что идеи социализма распространялись также немарксистскими авторами. Разница – в интерпретации этих идей. Марксисты-ленинцы накрепко связывали их с победой над капиталистическим способом производства, над «лжедемократией» капиталистического общества, с социальной революцией трудящихся. Немарксистские социалисты в настоящее время, за исключением единиц, тоже видят серьезные противоречия, явно отрицательные черты в капитализме, но делают ставку на эволюционные изменения, а в тех странах, где образуют правительства, прилагают немалые усилия для таких изменений. Примером могут служить социалистические партии в странах Скандинавии, где достигнут высокий уровень социальной защиты.
Идеология либерализма имеет за своими плечами столетия. За это время мало изменилась политическая доктрина либерализма: провозглашались свобода личности, в том числе право владеть собственностью, демократические преобразования, включая разделение ветвей власти, контроль над ней со стороны общества. Что касается экономической доктрины либерализма, то в XX веке она была далека от стабильности. Ее основной постулат – рынок единственный регулятор экономики, и основное требование – минимизировать государственное в ней участие – оказалось несостоятельным. Во время Великой депрессии 1929–1932 годов родился «новый курс» Ф. Д. Рузвельта, основывающийся на роли государства как регуляторе рыночных отношений.
Поворот в экономической доктрине либерализма был связан с именем Дж. Кейнса – автора одной из самых значительных экономических теорий XX века. Кейнсианство, отстаивающее необходимость государственного вмешательства с целью ликвидации неравновесий и рыночных перекосов при капитализме, стало вплоть до 70-80-х годов лидирующей школой экономической науки на Западе.
Смена вех произошла на гребне критики кейнсианства. Особенно отличились в этом плане лондонская школа экономики и чикагская школа, которая выдвинула таких лидеров, как М. Фридмен, Ф. Найт и др., провозгласивших необходимость сокращения государственных расходов, в том числе социальных, всемерное поощрение собственников, частного предпринимательства, усиление роли рынка. Представители этих школ выступили против государственных действий, направленных на ограничение экспансии монополий, прогрессивных ставок подоходного налогообложения, государственного контроля над ценами. Фридмен и его сторонники развили концепцию, согласно которой деньги играют главную роль в развитии капиталистической экономики. Эта концепция получила название монетаризм. Ее сторонники считают, что причина инфляции – в избыточном росте денежной массы, что происходит в результате дефицитного кейнсианского метода финансирования с целью регулирования экономики.
В капиталистическом мире во второй половине XX века кейнсианство оказалось вытеснено школами неолиберализма, монетаризма, неоклассики.
Характерно, что тупиковая ситуация развития этих школ обозначилась в связи с новым мировым кризисом 2008 года. Антикризисные меры, предпринимаемые в США, странах ЕС, во многом базировались на идеях кейнсианства – усилении регулирующей роли государства, потеря которой явно стала одной из причин глубины разразившегося мирового финансового, а затем и мирового экономического кризиса.
Широко известно, что те, кто оказался у руля экономической политики России в начале 90-х годов прошлого века, величали себя либералами. К ним значительно больше подходит название псевдолибералы или неолибералы. Главное направление их деятельности заключалось в ликвидации всего, что было связано с социалистическим общественным устройством. Ради этого они готовы были принести в жертву и интересы большинства населения России, и демократию там, где она мешала такой разрушительной деятельности. На словах выступая против роли государства в экономике, утверждая, что все должен решать рынок, на деле они использовали государственные механизмы для обогащения горстки олигархов, получивших в свои руки несметные природные богатства страны.
Мне кажется, мягко говоря, несправедливо восхвалять тех, кто стоял у экономического штурвала при «переходе» от Советского Союза к Российской Федерации. Сочетающий в своем творчестве черты видного историка и превосходного публициста, Рой Медведев подробно описывает в ряде работ практику приватизации, осуществленной в России в 1993–1994 годах. Приведу выдержку из одной его книги: «Многие апологеты либерализма писали о необходимости „сбросить с плеч государства“ ответственность за управление неэффективными предприятиями. Но главной целью приватизации было скорейшее образование класса или слоя частных собственников, которые могли бы стать прочной опорой создаваемого в стране нового режима. Подобного рода приватизация ни по целям, ни по масштабам, ни по срокам ее проведения не имела прецедентов в экономической истории. В течение 3–4 лет предполагалось акционировать, продать или просто распределить между гражданами страны большую часть государственных предприятий, которые были созданы в России не только за 74 года ее советской эпохи, но и за весь период ее индустриального развития еще с 70-х годов XIX столетия. Одновременно должен получить завершение начатый в конце 1991 года переход к капиталистической рыночной экономике. Ни эффективность управления, ни модернизация, ни бюджет не являлись в первые годы „реформ“ целью приватизации»