Начальник азиатских дел предлагал ждать до тех пор, пока «глупый хан» не поумнеет. Как долго ждать? «Рано или поздно» хан возьмется за ум. Но не мог же тайный советник Стремоухов не знать историю русско-хивинских отношений? Ему наверняка было известно, что русские торговые люди требуют гарантий безопасности, которую российский МИД не в состоянии им обеспечить. Единственное, что он мог им предложить, – это «вооружиться терпением и дать обстоятельствам более обрисоваться». Каково было получить этот совет могущественному Кауфману? Хан не отвечает, хан дерзит, хан безобразничает, а вы терпите. А как же авторитет державы, его, Кауфмана, собственный авторитет, наконец? Плохо, видимо, знал Азию главный специалист по азиатским делам.
Вскоре Министерство иностранных дел заробело еще больше и убедило Императора отсрочить высадку десанта из состава войск Кавказского наместничества на восточном побережье Каспия, которая первоначально была намечена на август 1869 г. Стремоухов и Горчаков испугались не только Англии, которую боялись всегда, еще им представилось, что к протестам британского кабинета добавится гнев Персии, с которой в то время велись торговые переговоры.
Наместник Кавказа Великий князь Михаил Николаевич и К.П. фон Кауфман были возмущены: оба направили свои возражения на Высочайшее имя, правда в разных выражениях. Резкое письмо брата Царя возымело действие – Император разрешил десантировать войска в ноябре 1869 г. 5 ноября отряд под командованием полковника Н.Г. Столетова высадился на побережье Муравьевской бухты Красноводского залива, где и было основано укрепление Красноводск. Протесты были, но их легко удалось отвести. Мидовские страхи оказались преувеличенными.
Узнав об успешном завершении Красноводской операции, Кауфман отправил в Хиву послание с требованием полного содействия русско-хивинской торговле и допуска в ханство российских купцов. Генерал-губернатор обвинял хана в подстрекательстве казахских племен к неповиновению российским властям, требовал отказаться от вмешательства во внутренние дела казахских жузов. Хан не удостоил начальника Туркестанского края ответом. В это время у него были основания вести себя вызывающе – волнения среди казахов усиливались, казахи просили у него помощи и даже прислали ему богатые подарки: 50 соколов, 100 иноходцев, 100 верблюдов, 50 белых войлоков.
В качестве ответных мер на высадку отряда Столетова и постройку Красноводска в самой Хиве соорудили башню с 20 пушками; перегородили плотиной и развели по арыкам главный фарватер Амударьи Талдык, чтобы русские пароходы не могли войти в него из Аральского моря; близ мыса Урге на Аральском море выросла новая крепость Джан-Кала; еще одно укрепление начали строить в урочище Кара-Тамак. Для поддержания боевого духа своего ополчения хан воспользовался появлением в степях Хивы некоего турка, которого объявил официальным послом султана Османской империи, прибывшего с предложением союза и помощи от Блистательной Порты.
Кауфман был опытным государственным деятелем и хорошо знал нравы и обычаи правительственных сфер. Он последовал совету Стремоухова «вооружиться терпением и дать обстоятельствам более обрисоваться». Более того, генерал-губернатор Туркестанского края, генерал-адъютант, облеченный особым доверием Его Императорского Величества, среди среднеазиатских народов известный как «полуцарь», согласился унизиться. Он вступил в переписку с хивинским диван-беги (нечто вроде министра иностранных дел), отправив ему 25 марта 1870 г. письмо с выражением удивления по поводу уклонения хана от непосредственных сношений. Требования предъявлялись все те же. Ответ последовал дерзкий.
«Видя из тона письма, что обаяние Красноводского отряда уже ослабело, – пишет Терентьев, – и что наша настойчивость и угрозы без поддержки их вооруженною рукою ничего не стоят в глазах хивинцев, генерал Кауфман представил военному министру свои соображения относительно совместных действий против Хивы со стороны Туркестана и Кавказа, чтобы решительным ударом низвести Хиву с того пьедестала, на котором она стоит, кичась своей недоступностью и нашими прежними неудачными попытками вразумить ее»[211].
В случае с Хивой снова и особенно наглядно проявились две противоположные тенденции российской колониальной политики. Центральные ведомства, МИД прежде всего, чьи чиновники полагали, что на берегах Амударьи к международной торговле и международным трактатам относятся так же, как на берегах Невы, Темзы и Сены, стремились обеспечить русские торговые интересы в Азии с помощью привычных договорных формулировок. Составили договор, определили ответственность сторон, – и можно жить спокойно. МИД, Министерство финансов и другие ведомства в Петербурге не желали территориальных приращений, зная, как дорого и хлопотно содержать колонии. Торговля, экономическое проникновение на новые рынки – да! Завоевание новых земель, их обустройство – нет! Так хотели бы вести дела в Петербурге. Практики колониализма на местах знали, что без вооруженного насилия азиатские рынки не удержать и безопасность отечественной торговли не обеспечить. К тому же надо иметь в виду, что директивы, как жить и что делать, сочиняли на брегах Невы люди сугубо штатские для людей сугубо военных, каковыми были наместники и генерал-губернаторы. Взаимопонимания не было.
«Расправа с Хивой» в 1871 г., как это намечали в Ташкенте и Тифлисе, не состоялась не только потому, что ждали реакции хана на строительство Красноводска, но и в связи с отвлекшей силы и средства от основного похода экспедицией в Китайский Туркестан. Восстание тюркских племен против китайских властей, начавшееся еще в 1864 г., грозило перекинуться на вновь присоединенные к России области, что заставило туркестанского генерал-губернатора выслать весной 1871 г. карательную экспедицию во главе с военным губернатором Семиреченской области генерал-лейтенантом Г.А. Колпаковским в район Кульджи. Вмешательством во внутренние дела Китая это вторжение можно считать лишь условным, поскольку китайские власти эвакуировали из района восстания этнических китайцев и не принимали никаких мер, чтобы сохранить за собой мятежный регион. С взятием Кульджи покорилась Российской империи и вся Куль-джинская область, возвращенная Китаю только через 10 лет. Такое продолжительное присутствие в Кульдже дало русским возможность ближе познакомиться с этой страной и с соседними с ней китайскими владениями к северу от Тянь-Шаня.
В течение трех лет (1870–1872) не прекращался активный обмен письмами между наместником Кавказа, двумя генерал-губернаторами – туркестанским и оренбургским – и петербургскими министерствами. Кауфман писал Д.А. Милютину о необходимости поставить хана «в положение от нас вполне зависимое и тем положить прочное основание нашему полному господству в Средней Азии». Военный министр склонялся в пользу «энергического» поступка, полагая, что необходимо нанести «решительный удар, который мы так давно стремимся отсрочить даже в ущерб достоинству государства»[212]. В то же время Стремоухов не только увещевал Великого князя и генерал-губернаторов ждать, когда хан все поймет и осознает, но и разъяснял Милютину, что хан не так уж плох, а сообщения о враждебных действиях хивинцев во многом преувеличены и ложны. Под воздействием тех или иных влияний менялись и мнения Царя.
В конце концов пять лет спустя после вступления К.П. Кауфмана в его новую должность ему удалось получить Высочайшее разрешение на снаряжение антихивинской военной экспедиции, которая с самого начала стояла в плане его действий как начальника вновь завоеванного края.
Произошло это не случайно, а после тщательной дипломатической подготовки, в чем, надо отдать должное, была заслуга российского МИДа. Поняв, что Императору более импонируют силовые решения азиатских проблем, нежели долгие переговоры, Горчаков начал торг со своими постоянными партнерами и оппонентами из МИДа Ее Британского Величества. Главы дипломатических ведомств двух великих империй сторговались за счет «глупого хана» (выражение Стремоухова). Петербург признал за покровительствуемым британцами афганским эмиром Шир-Али право владеть провинцией Бадахшан, а Лондон, в свою очередь, согласился с российскими притязаниями в Средней Азии, и в низовьях Амударьи в том числе. Хан Хивы искал защиты у британской администрации в Индии, но там ему посоветовали удовлетворить требования русских и не раздражать их. Понял ли хан, что его участь решена?
И тогда в начале декабря 1872 г. в Петербурге собралось Особое совещание руководителей центральных ведомств с участием начальников Туркестанского и Оренбургского краев, наместника Кавказа и самого Государя. Пришли к выводу: Хиву наказать. Исполнителем приговора вызвался быть Великий князь Михаил Николаевич. Он резонно заявил, что снаряжение экспедиции с восточного берега Каспия обойдется дешевле, чем из Оренбурга и Ташкента. Сначала совещание с этим доводом согласилось, но опытные генерал-губернаторы обратили внимание Царя на большой риск такого предприятия: кавказские войска не имели опыта степных (скорее, пустынных) переходов и могли не дойти до Хивы. Ради полной гарантии успеха решено было наступать с трех сторон силами трех военных округов.
Каждому из трех наместников хотелось возглавить экспедицию, так как необходимо было общее командование над тремя отрядами. Пользуясь своим великокняжеским статусом, наместник Кавказа заявил о намерении быть главнокомандующим экспедицией. На том и порешили.
Кауфмана обидели. Хива была азиатским, а не кавказским государством; все эти годы бросала вызов ему, а не Михаилу Николаевичу, сидевшему за морем; примыкала непосредственно к его владениям. То был его законный трофей, и он не хотел его упускать. Когда Главный штаб составил план операции, Константин Петрович сделал несколько замечаний. В числе прочих было два, недвусмысленно подводивших Царя к мысли назначить Туркестанский отряд главным (два других вспомогательными), а командующего Туркестанским округом – главнокомандующим всей экспедицией.