[319] О том, были ли дети у четы Адалимовых, в документах не упоминается.
Зафиксировав показания Авдотьи, служащие Трубчевской воеводской канцелярии, аккуратно сделали касающиеся пасквилей выписки из 149 статьи 18-й главы Артикула воинского 1715 г., согласно которым пасквилянта следовало наказывать так, как если бы он сам был виновен в том, в чем обвинял адресата пасквиля. Сам же пасквиль следовало сжечь под виселицей.[320] Хотя картина в документах и названа «пасквильной», применить эту статью в данном случае было, наверное, не просто, поскольку никакого конкретного обвинения в картине не содержалось, как не было его и в стихотворном варианте. Скорее речь тут могла идти о бесчестье. Впрочем, замедление дела произошло по другой причине. И тут следует объяснить, почему разбор этого дела вообще производился в Трубчевске, а не в Брянске. Дело в том, что еще раньше Лутовинов обратился в Севскую провинциальную канцелярию со стандартным прошением, в котором писал о своем «подозрении» на Брянскую воеводскую канцелярию и просил перенести рассмотрение их семейного конфликта в другое учреждение. Это, кстати, объясняет и то, почему ранее по поводу поэтического пасквиля он обратился в магистрат, а не в воеводскую канцелярию. Из Севска разбирательство конфликта Саловой-Лутовиных-Адалимовых распорядились поручить Трубчевской канцелярии. Однако и там заниматься этим явно не желали. Сославшись на отсутствие в Трубчевске товарища воеводы, что, по мнению местных чиновников, не позволяло надлежащим образом допросить гостей Адалимовых, а также горемыку художника, решено было дело отослать губернатору Давыдову. Скорее всего, это была, конечно, отговорка и мелким чиновникам попросту не хотелось ввязывать в столь скандальный конфликт между господами. Причем, помимо уже отмеченных эпизодов этого конфликта, в нем имели место и обвинения в незаконном винокурении, и в незаконной сдаче в рекруты и т. д. По всем этим поводам в Суздальцево постоянно направлялись чиновники сперва Брянской, а потом Трубчевской воеводских канцелярий, но без какого-либо видимого успеха.[321] Впрочем, расставаться с произведением живописи в Трубчевске тоже явно не спешили и отослали картину в Белгород лишь в сентябре, а Авдотью переправили к коллегам в Брянск.
К сожалению, нам слишком мало известно о жизни Гаврилы Адалимова до описанных здесь событий и вовсе ничего неизвестно о его жене Елизавете. Если Адалимов был несомненно человеком грамотным, то получила ли какое-то образование его жена, мы не знаем. Однако несомненный интерес представляет то, что в своей
борьбе за собственность с ближайшими родственниками эта семейная пара среди прочего прибегала к помощи искусства. И, если сам имущественный конфликт, как уже говорилось, был вполне заурядным, то примененные в нем средства несомненно могли появиться лишь во второй половине XVIII в., когда искусство и литература стали частью дворянского быта. Сами Адалимовы наверняка получали удовольствие от своей изобретательности и в этом проявлялось их своеобразное чувство юмора, причем характер этого юмора был таков, что в качестве гипотезы можно предположить, что у Гаврилы Адалимова гораздо больше, чем у его несчастного однофамильца, шансов претендовать на авторство «Госпожи и парикмахера», тем более, что в этом сочинении также просматриваются определенные социальные мотивы, которые должны были быть близки нашему герою:
«Тут нет любовничьих чинов ниже приятных слов.
Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков.
Но только ли того бывает вся суть в мире —
Пол женский жертвует венериной кумире
и утешает жен не муж, а кто иной,
хороший и дурной:
боярыню – чернец, француз – графиню
иль скороход – княгиню.»[322]
Выходец из солдатских детей выслуживший дворянство и женатый на дворянке, которая скорее всего была его значительно моложе, вполне мог подписать под этими строками.
Нам неизвестно, чем закончилась имущественная тяжба Лутовиновых-Адалимовых и как в дальнейшем сложились судьбы ее участников. Лишь об Иване Герасимовиче сохранились сведения, что с 1779 до 1785 г. он служил заседателем в Орловском верхнем земском суде, в 1782 г. участвовал в определении границы между Курской и Новгород-Северской губерниями, а в 1786 г. стал заседателем 2-го департамента Харьковского верхнего земского суда. Два года спустя Екатеринославский, Таврический и Харьковский губернатор светлейший князь Г. А. Потемкин самолично просил Сенат «наградить его чином, заслугам его соответствующим».[323] В 1807 г., когда его двоюродный брат Федор Степанович хлопотал о записи в губернскую родословную книгу, Иван Герасимович еще был жив.
Глава 5Семья в вихре перемен Петровского времени
Петровские преобразования, охватившую все первую четверть XVIII столетия, как известно, привели русское общество в движение, сделали его более динамичным, усилили социальную и географическую мобильность, способствовали появлению новых социальных групп. Все это не было, конечно, целью преобразований, но скорее их побочным результатом. Государство, озабоченное главным образом собираемостью податей, напротив, стремилось упорядочить структуру русского общества, сделать ее более стабильной и постоянной. Ветер перемен, однако, против воли людей подхватывал их, придавая судьбам индивидов и целых семей подчас самые неожиданные изгибы. При том что каждая такая судьба уникальна, она содержит характерные черты эпохи, столь необходимые для понимания сути произошедшего в эпоху петровского переворота. Примером такого рода является история семьи Бахметевых, сведения о которой сохранились в одном из дел московского Судного приказа.
20 апреля 1733 г. Татьяна Васильевна, жена стольника Ивана Васильевича Кожина подала в Судный приказ довольно обычную для того времени челобитную. Прежде чем обратиться к ее содержанию отметим, что стольник И. В. Кожин имел полученный им в 1719 г. чин обер-комиссара, а в середине 1720-х гг. был асессором Московского надворного суда, однако его жена явно предпочитала называть его старым чином стольника. Сама же Татьяна Васильевна Кожина в ряде генеалогических справочников фигурирует в качестве жены стольника же князя Семена Юрьевича Солнцева-Засе-кина[324], от брака с которым она родила двоих сыновей и две дочери. Но, по-видимому, Солнцев-Засекин был первым мужем Кожиной, а какова была ее девичья фамилия, неизвестно. Когда Семен Юрьевич умер, также неизвестно, но, видимо, не ранее конца 1722 г., поскольку 11 декабря он подписал в качестве свидетеля духовную стольника П. Б. Вельяминова.[325] Для Ивана Васильевича Кожина брак с Татьяной Васильевной, судя по всему, тоже не был первым, поскольку у него было трое сыновей и две дочери, причем один из сыновей родился еще в 1705 г., а другой – в 1714 г. В нашем дальнейшем повествовании будет, однако, фигурировать третий сын Кожина Александр, дата рождения которого опять же неизвестна.
В своей челобитной Кожина сообщала, что «вдова Фетинья Алексеева дочь, которая была замужем за крепостным человеком мужа моего стольника Ивана Васильевича Кожина за Семеном Назаровым сыном Бахметевым, и жила у меня многие годы и прижила детей Луку, Ивана, Алексея, дочь Марфу. И в прошлом 724-м году с московского нашего двора оная вдова Фетинья с сыном своим Алексеем бежала и после ее в том же году спустя малое время бежали дети ее Лука, Иван Бахметевы, да дочь Марфа. И, бегая, где живут, о том я не сведома. А ныне уведомилося я, что оной моей крепостной женки сын Алексей в Москве в Камерц канторе пищиком, и ис Суднаго приказу посылана была сыскная, по которой от салдат оной человек укрылся. А ныне крепостная беглого нашего человека Луки Бахметева жена ево Анна Матвеева дочь пришла на московской наш двор».[326] Челобитчица просила продолжить поиски Алексея Бахметева, а Анну допросить. Стоит обратить внимание на то, что, либо дату 1724 год, Кожина назвала со слов мужа, либо ее первый муж умер в 1723 году, и она сразу же вышла замуж вторично, что, конечно, менее вероятно.
Портрет И. И. Бутурлина
Анна Матвеева чистосердечно во всем призналась и довольно подробно изложила чиновникам Судного приказа обстоятельства своей жизни. Дочь Матвея Осипова и Авдотьи Васильевой – крепостных генерала Ивана Ивановича Бутурлина – Анна выросла в его доме и за двенадцать лет до описываемых событий была выдана замуж за Луку Семенова сына Бахметева, крепостного стольника И. В. Кожина. Заметим, что Бутурлин в показаниях Анны назван «бывшим генералом». Действительно, этот видный деятель петровского времени, участник Нарвского сражения, побывавший в плену у шведов, а впоследствии член Военной коллегии, сыгравший решающую роль в возведении на престол Екатерины I, попал в опалу при Петре II, был лишен чинов, орденов и сослан в свои имения. Произошло это много позже того, как Анна покинула дом генерала, но показательно, что, либо она знала о его судьбе, либо слово «бывший» добавил записывавший ее показания служащий Судного приказа. Но вернемся к рассказу Анны.
Прожив примерно год в доме Кожина Анна вместе с остальными членами семьи бежала и через какое-то время они с мужем и его младшим братом Иваном пришли «в дом морскаго флота капитана Конона Никитина сына Зотова, и жили у него в московском доме с неделю. А как он, ее муж, оному Зотову о себе сказывал, того она не знает». После этого Зотов отправился в Петербург, взяв с собой Луку и Ивана Бахметевых, а Анна осталась в Москве и еще полгода жила в его доме пока не «пришед к ней, Анне, в тот дом дому боярони вдовы Анны Борисовны Головиной человек, а как зовут, того не знает, и сказал ей, что показанной ее муж, будучи в Санкт-Питербурхе, пошел в дом во услужение ко оной их бояроне Анне Борисовне Головиной, и оная ж их бояроня прислала в тот дом к дворецкому своему письмо, чтоб она, Анна, ехала в Санкт-Питербурх в дом ко оной бояроне их, по которым ево словам она, Анна, наняв подводу, и поехала ко оному мужу своему».