[365]было доказать, что Петр действительно 16 мая 1703 г., т. е. в день, который считается датой основания города находился на месте будущей столицы и руководил закладкой Петропавловской крепости. Дело в том, что повесть «О зачатии здании…» – единственный источник, в котором фигурирует эта дата. В «Гистории Свейской войны» и «Юрнале» бомбардирской роты, капитаном которой состоял царь, т. е. в официальных документах, составлявшихся при участии и под редакцией самого Петра, сообщается о том, что 16 мая 1703 г. действительно состоялось решение об основании на Заячьем острове новой крепости, но сообщается об этом в безличной форме, без упоминания царя: «По взятии Канец отправлен воинской совет, тот ли шанец крепить или иное место удобнее искать (понеже оной мал, далеко от моря и место не гораздо крепко от натуры), где положено искать новова места. И по нескольких днях найдено к тому удобное место – остров, которой назывался Люст-Элант, то есть Веселый остров, где в 16 день майя (в неделю Пятидесятницы) крепость заложена, именована Санкт-Питербурх».[366] Неизвестно, участвовал ли Петр в упомянутом военном совете и принято ли было решение с его участием, но известные источники указывают, что 16 мая царь находился в Ладейном поле, вернулся к месту будущей столицы лишь 20 мая, а 29 июня была заложена Петропавловская крепость.
Споры вокруг того, как следует трактовать источники и когда все же был основан Петербург, идут уже более 150 лет. До относительно недавнего времени абсолютное большинство серьезных исследователей полагали, что 16 мая Петр все же находился в другом месте. И именно эту точку зрения и попытался опровергнуть А. М. Шарымов, осуществивший масштабное и скрупулезное исследование всех доступных источников. Е. В. Анисимов, который еще в 1991 г. с уверенностью писал, что легенда о мощах и орле «возникла много лет спустя, когда уже накрепко было забыто, что в тот день… самого царя-основателя не было на невских берегах»,[367]несколькими годами позже, после появления работ Шарымова переменил свою точку зрения.[368] В своей последней работе по этой проблематике историк вообще избегает обсуждения этого вопроса, подчеркивая лишь, что Петр несомненно участвовал в выборе места для строительства крепости, а Шарымов «провел интереснейшие изыскания, но так и не сумел бесспорно доказать, что Петр оказался 16 мая именно на Заячьем острове».[369]
Для нас однако важно не то, насколько убедительны доказательства Шарымова, сколько его отношение к мифу. С одной стороны, он резонно сомневается, что Петр возил с собой мощи Андрея Первозванного и что они так удачно могли оказаться у него под рукой. Историк приводит слова из депеши английского посланника Ч. Уитворта, который в 1706 г. сообщал в Лондон, что 30 мая этого года Петр «положил первый камень укреплений в Петербурге: мраморный куб, на котором высечено имя царя, день и год». «Так вот, – спрашивает Шарымов, – не прообраз ли этот «куб» тех самых «ковчега» и «ящика» из рукописи «О зачатии и здании…»?[370] Иначе говоря, можно предположить, что автор повести использовал реальное событие, о котором знал или слышал, трансформировав его в соответствии со своими задачами и отнеся на три года ранее. Однако, с другой стороны, Шарымов как ни странно полагает, что упоминаемый в повести орел существовал на самом деле, ссылаясь при этом за отсутствием других источников на ту же повесть, в которой сообщается, что птица была взята во дворец «с наречением орлу комендантского звания», а «Жители острова, которой ныне именуется Санктпетербургской, и близ онаго по островам живущие сказывали, бутто оной орел был ручной, а житье его было на острову, на котором ныне город Санктпетербург. Выгружались по берегам реки Невы маштовые и брусовые королевские леса, и караульными салдаты тех лесов оной орел приручен был к рукам». В журнальной версии своей работы Шарымов сознается, что для него прирученный петербургский орел почему-то «много реальней» упомянутого тут же орла императора Константина.[371] Впрочем, действительно в приведенной цитате из повести можно увидеть подтверждение того, что ее автор пользовался рассказами очевидцев; Шарымов даже предполагает, что одним из его информаторов был реальный ефрейтор Одинцов, что, конечно, никак не доказывает достоверность сведений повести.
Можно однако отбросить детали, связанные и с орлом, и с мощами, и представить себе, что Петр каким-то образом отметил место закладки Петропавловского собора или Петропавловской крепости. Возможно, он даже действительно вырезал куски дерна и сложил их крестообразно, возможно соорудил нечто вроде арки из берез (как практически это можно было сделать, продемонстрировал Л. Парфенов в своем фильме «Российская империя»). Наверное, были прочитаны соответствующие молитвы. Ведь – и это не вызывает сомнений – речь шла об основании новой крепости, которой изначально придавалось большое значение в войне со Швецией. Но обратим внимание на само своеобразие ситуации, когда историк в данном случае не опровергает исторический миф, но, напротив, стремится его подтвердить. Объяснение кроется в едва ли не случайно вырвавшейся у него фразе в первоначальной версии работы: «Эту крепость, как мне кажется, Петр просто не мог не заложить сам».
Эти слова, как представляется, удивительным образом перекликаются с высказыванием Иосифа Бродского, Шарымову хочется, чтобы так было, потому что так должно быть. Миф, таким образом, оказывается сильнее исследователя. А потому нельзя не согласиться с другим исследователем Петербурга, М. С. Каганом, который, цитируя книгу М. И. Пыляева с пересказом повести «О зачатии и здании…» заключает: «Какова бы ни была степень достоверности этого рассказа, именно с 1703 г. начинается история российского города, нареченного Санкт-Питербурхом и вскоре провозглашенного новой столицей страны».[372]
Глава 2Полтавская битва в русской исторической памяти[373]
В 1995 г. к российскому официальному календарю было прибавлено шестнадцать новых памятных дат, названных «дни воинской славы России». Один из них, отмечаемый 10 июля, посвящен победе Петра Великого над шведами в битве под Полтавой в 1709 г.[374]На протяжении последующих десяти лет вряд ли кто-либо вспоминал об этой дате, и она практически не упоминалась в средствах массовой информации. Однако с приближением 300-летней годовщины Полтавской битвы на фоне обострения отношений России и Украины эта тема становилась все более популярной, и многочисленные публицисты и политики стали использовать ее в борьбе со своими оппонентами. Что же касается профессиональных историков, то хотя лишь немногие оказались готовы принимать участие в жарких дискуссиях о том, был ли Иван Мазепа предателем или национальным героем Украины, специалисты по петровской эпохе, России XVIII века в целом или военной истории, не преминули воспользоваться возможностью написать и опубликовать по меньшей мере десяток книг со словом «Полтава» на обложке, тем более, что издатели охотно их печатали. Было издано и несколько сборников статей, в том числе основанных на материалах конференций, в которых принимали участие и зарубежные коллеги.[375]
Некоторые авторы целые главы своих книг посвятили памяти о Полтавской битве. Можно спросить: зачем нужно было это делать, если весь ажиотаж, возникший в 2009 г. вокруг Полтавской годовщины, да и сами эти многочисленные публикации, казалось бы, ярко свидетельствовали о том, что память о Полтавской битве жива и остается важной для русских людей? Можно предположить, что написать что-то принципиально новое о решающем сражении Северной войны было не так уж просто, в то время как проблематика исторической памяти была чрезвычайно популярной и авторы воспользовались этим, дабы сделать свои публикации более объемными. Однако показательно, что описываются при этом официальные празднования Полтавской годовщины и другие ком-меморативные практики политической элиты. Хотя эти описания несомненно доказывают, что память о Полтаве сохранялась на протяжении всех трех последних столетий, их вряд ли можно считать доказательством и того, что это было частью коллективной памяти русского народа.
Стоит заметить, что Полтавская битва является одним из тех уникальных исторических событий, которое никогда не вызывало серьезных споров среди историков. Хотя интерпретации этого события и его значения могут различаться, ни у кого не вызывает сомнения, что это была победа русской армии над шведами[376] и поворотный пункт как российской, так и европейской истории. Более того, даже те, кто утверждает, что набор исторических событий, опорных точек, составляющих основу традиционной схемы российской истории, сложившейся к концу XVIII века, закрепленной в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина в начале XIX-го и воспроизведенной затем в СССР, далек от того, что было «на самом деле», вряд ли смогут доказать, что Полтавскую битву не следует включать в этот список. В тоже время интересно посмотреть, что в действительности произошло с памятью об этом событии.
Читая письма Петра I, написанные накануне битвы и сразу после нее, нельзя не заметить, что сам царь далеко не сразу осознал значение случившегося. Его переполняла радость, восторг, но вместе с тем столь сокрушительное поражение шведов было неожиданным, слишком быстрым и в него трудно было поверить. Две недели спустя Петр повелел возвести на месте сражения церковь, а также пирамиду с собственным портретом, изображением сражения и пояснительными табличками.