Еще один имеющий к нашей теме сюжет, возникавший, как уже упоминалось, в дипломатической переписке 1763–1764 гг., был связан с признанием поляками российского императорского титула, в некоторых словах которого, в том числе в слове «всероссийский» в Польше усматривали территориальные претензии России. Проблема признания российского титула имела многовековую историю и тянулась по крайней мере с конца XV в., когда Иван III стал называться «государем всея Руси», что «содержало далеко идущую программу вешней политики нового государства» и вызывало беспокойство тогдашнего Великого княжества Литовского, не желавшего этот титул признавать.[519] Послу Кейзерлингу предписывалось всячески развеивать сомнения поляков. Так, в рескрипте от 20 ноября 1763 г. говорилось: «никакой простой титул, следовательно, и императорский всероссийский, не имеет никакого произвесть права к каким-либо претензиям, клонящимся к приобретению таковых владений, кои утверждаются на взаимном праве, происходящем и основывающемся на постановленных между государствами трактатами».[520] Два дня спустя в личном письме своему послу императрица добавляла: «Мне кажется, что поляки знают, что английский король носит титул короля Франции, не имея никаких притязаний и ни пяди земли во Франции».[521] Как будет показано ниже, подозрения поляков относительно русского императорского титула были не беспочвенны, пока же можно констатировать, что, хотя абсолютное большинство из рассматриваемых тут документов носило сугубо секретный характер, никаких более откровенных высказываний, указывающих на мотивацию русской политики, кроме известных рассуждений о необходимости иметь на польском троне короля, обязанного своим избранием и потому послушного Петербургу, в них не было. Как известно, русские войска в Польшу введены были и оставались там довольно долго, но от плана присоединения польской Лифляндии Екатерина на этом этапе отказалась.
Следующие несколько лет после избрания короля Россия без особого успеха добивалась решения диссидентского вопроса и отчасти добилась этого в 1768 г., когда накануне Русско-турецкой войны объявила себя гарантом сохранения политического строя
Речи Посполитой, блокируя, таким образом, всякие попытки политических реформ. Война с Османской империей 1768–1774 гг., ознаменовавшаяся громкими победами на суше и на море, привела, однако, к первому разделу Польши, на который Россия, по мнению многих согласных с Соловьевым историков, пошла неохотно – не столько из-за нежелания поживиться за счет чужих земель, сколько из-за того, что это вело к усилению Пруссии и Австрии.[522] Посмотрим, однако, на то, какую интерпретацию получил первый раздел в официальных документах.
28 мая 1772 г. последовали именной указ назначенному белорусским генерал-губернатором гр. 3. Г. Чернышеву и Наказ назначенным Псковским и Могилевским губернаторами М. В. Каховскому и М. Н. Кречетникову. В первом из этих документов содержалась лишь ссылка на «соглашение с Венским и Берлинским двором», а во втором говорилось, что «причины, кои нас принудили присоединить некоторые провинции Польской республики к империи нашей, вы усмотрите из печатного о том Манифеста, и для того за излишне почитаем здесь о том упомянуть».[523] Однако манифеста, который разъяснял причины расширения империи за счет Польши и начинался бы, как и иные подобные акты того времени, словами «объявляется во всенародное известие», так и не появилось. Вместо него почти через три месяца, 16 августа последовал новый указ Чернышеву с новой ссылкой на соглашение с Веной и Берлином и приложенным к нему предназначенном для публикации на вновь присоединенных землях Плакатом, в котором от имени генерал-губернатора довольно невнятно говорилось:
«Ее Императорское Величество, всемилостивейшая моя Государыня, в удовлетворение и замену многих империй своей на Речь Посполитую Польскую издревле законно принадлежащих неоспоримых прав и требований изволит ныне брать под Державу Свою и присоединить на вечные времена к империи своей все нижеименованные земли и жителей их».[524]
О каких именно неоспоримых правах шла речь, Плакат не разъяснял, а остальному населению империи никакого объяснения по поводу произошедших событий и вовсе дано не было. Лишь 25 октября 1772 г. последовал сенатский вследствие именного указ, в котором «во всенародное известие» объявлялось, что «неутомленными Ея Императорскаго Величества трудами и неусыпным матерним о благополучии Российской империи попечением присоединены к державе Ея от Речи Посполитой Польской некоторыя земли».[525] Никаких торжеств по случаю этого события не проводилось и в пропагандистских целях в качестве нового достижения империи оно не использовалось.
Период между первым и вторым разделами Польши почти целиком связан с именем Г. А. Потемкина, который был в это время главным советником императрицы по всем вопросам и, таким образом, играл важнейшую роль и в выработке польской политики России. В этой связи особое значение, в качестве источника, приобретает переписка Екатерины с Потемкиным, тем более что характер отношений между ними предполагал предельную откровенность корреспондентов. Введение в 1997 г. в научный оборот почти полного комплекса этой переписки стимулировало появление основанных на ней новых исследований, наиболее значимыми из которых являются работы О. И. Елисеевой и А. Л. Зорина.[526] В них проанализированы известные планы Потемкина, который сперва уговаривал императрицу заключить с Польшей союз и сформировать из поляков несколько воинских соединений, которые бы приняли участие в новой войне с Турцией, а затем, когда из-за противодействия Пруссии от этого плана пришлось отказаться и в 1789 г. возникла угроза направленного против России военного польско-прусского союза, поднять в восточных областях Речи Посполитой восстание православных, которые при первой возможности, по его мнению, должны были превратиться в «казаков».[527] При этом еще несколькими годами ранее расхваливавший поляков, самого себя причислявший к их числу («я столько же поляк, как и они»[528]) и предлагавший поделиться с ними турецкими трофеями Потемкин теперь выражался весьма решительно:
«О Польше. Хорошо, естли б ее не делили, но, когда уже разделена, то лутче, чтоб вовсе была она уничтожена… Польши нельзя так оставить. Было столько грубостей и по ныне продолжаемых, что нет мочи терпеть. Ежели войска их получат твердость, опасны будут нам при всяком обстоятельстве, Россию занимающем, ибо злоба их к нам не исчезнет никогда за все нестерпимые досады, что мы причинили».[529]
Следует подчеркнуть, что вообще польская тема в переписке Потемкина и Екатерины появляется и начинает занимать все более заметное место лишь в связи и по мере сближения Польши с поддерживаемой Англией Пруссией, которое воспринималось как угроза России, усилившаяся с началом сперва второй русско-турецкой, а затем и русско-шведской войн. Слабые намеки на возможность нового раздела появляются в переписке только в 1789 г., когда в письме от 25 ноября Екатерина вскользь пишет, что «после мира /с Турцией – А. К./ и белоруссов прибрать можно».[530] В марте 1790 г. Потемкин также вскользь предлагает, заключив мир, начать войну с Пруссией, «а убытки наградить от Польши».[531] В ноябре того же года императрица высказывается уже более определенно: «ежели он /Король Пруссии – А. К./ решится противу нас действовать, в то время должно будет приступить к твоему плану и стараться с одной стороны доставить себе удовлетворение и удобности противу нового неприятеля на шет той земли, которая служила часто главным поводом ко всем замешательствам».[532] Примечательно письмо Потемкина от 3 декабря того же года, в котором он намекает Екатерине на то, что, поскольку первый раздел произошел вопреки ее желанию, а союз с Россией полякам уже «довольно беды наделал», теперь надо придерживаться иной политики и, сваливая вину за первый раздел на Пруссию, обещать Польше компенсацию в отвоеванной у турок Молдавии.[533]
В обсуждении плана Потемкина, по-видимому, участвовал А. А. Безбородко, который в связи с этим писал:
«Проект о Польше колико полезен для Российской империи в том нет нужды распространяться. Посредством исполнения сего проекта приобретены будут обширные и плодоносные земли, населенные многочисленным отважным, с нами единоверным и от России единственно чающим спасения своего народом. Он умножит страшную военную силу и послужит в нужном случае к замене внутри государства многих чрезвычайных рекрутских наборов. Польша перестанет быть для нас пугалищем, по видам соседей границы наши найдутся в полной безопасности. Приобретения венского и берлинского дворов ни мало с нашими не сравнятся».[534]
На записке Безбородко имеется резолюция Екатерины: «Не Подолию отдать туркам, а Пруссию полякам, естьли Бог велит», свидетельствующая о том, что на этом этапе императрица также полагала, что Польша должна получить компенсацию взамен отбираемых у нее территорий. При этом Екатерина в целом согласилась с планом Потемкина и удовлетворила его просьбу дать ему звание гетмана Екатеринославских и Черноморских казаков. В мае-июле 1791 г. она подписала на имя Потемкина два секретных рескрипта. В первом из них от 16 мая, в частности, говорилось: