Изготовителем медали был Карл Леберехт – уроженец Мейнингена, поступивший в 1779 г. на службу в Санкт-Петербургский монетный двор, в 1794 г. ставший академиком Академии художеств и считающийся одним из лучших русских медальеров этого времени. Впрочем, по отзыву гр. Ф. П. Толстого, сыгравшего важную роль в развитии русского медальерного искусства уже в XIX в., Леберехт «не только не умел рисовать, но не знал, как надо начертить простой профильный глазок» и поэтому он резал штемпели для медалей по рисункам, которые приносили заказчики.[560]Очевидно, что заказчик был и у интересующей нас медали. К сожалению, история замысла и создания этой медали, по-видимому, никогда, не привлекала внимание исследователей. Даже в новейшем исследовании русских памятных медалей XVIII века приведено только ее описание.[561]
Памятные медали в XVIII в. изготавливались на Петербургском монетном дворе, находившемся в ведении Монетного департамента, причем фактически единственным заказчиком медалей выступало государство. По крайней мере так было с 1787 г., когда 4 декабря сенатским указом было велено «чтоб таковых медалей без высочайшей Ея Императорскаго Величества апробации никому из частных людей бито не было»,[562] причем в указе имелась ссылка и на более ранний именной указ от 28 февраля 1768 г., которым предписывалось не резать штемпелей медалей до того, как их проекты будут апробованы императрицей, однако этот указ в ПСЗРИ отсутствует.
Таким образом, понятно, что вне зависимости от того, кто именно был непосредственным автором сюжета и надписи на медали, их появление было санкционировано высшей властью и именно с этого момента, то есть с сентября 1793 г., выбитая на медали трактовка разделов Польши становится основной и приобретает официальный характер, причем не только для внутреннего, но и для внешнего употребления. Два года спустя, в сентябре 1795 г., еще до оформления третьего, окончательного раздела Речи Посполитой, когда поляки в отчаянии предложили Екатерине польскую корону, в письме к барону Гримму она писала:
«При разделе я не получила ни пяди польской земли, а Червонная Русь, Киевское воеводство, Подолия, Волынь с главным городом Владимиром и у поляков носили те же названия. Владимир был основан князем Владимиром I в 992 г., а Литва и Самогития никогда не составляли частей Польши. Если же мне не принадлежит ни одной пяди польской земли, то я не могу принять и титула польской королевы. <…> Они /Поляки. – А. К./ даже не знают, что я не владею ни единой пядью польской земли, а сами предлагают мне быть их королевой».[563]
Заметим, что Литву и Жемайтию («Самогитию»), вошедших в состав Российской империи в результате третьего раздела Польши, Екатерина не пыталась выдать за исконно русские земли: в Манифесте, обнародованном Н. В. Репниным еще в октябре 1794 г., говорилось о необходимости освобождения Литвы от ее же собственных внутренних врагов, под которыми имелись в виду соратники Т. Костюшко. Потомки, однако, как свидетельствуют приведенные в начале данной статьи слова С. М. Соловьева, связывавшего присоединение Литвы с «собиранием русских земель», судили иначе. В 1904 г. в Вильно был торжественно открыт памятник Екатерине II работы М. М. Антокольского. На задней части пьедестала памятника была воспроизведена медаль 1793 г. с надписью: «Отторженная возвратах».
Памятник Екатерине II в Вильно. 1904
Некто А. Виноградов, делопроизводитель комитета по сооружению этого памятника, выпустил к его открытию богато иллюстрированную книгу «Императрица Екатерина II и Западный край», во Введении к которой он писал: «Пора оставить нетерпимость на почве религии и, во имя общеславянских идей, идей культуры и взаимной братской, деятельной любви неуклонно идти путем разумного труда к прогрессу на общую пользу».[564] В дальнейшем изложении идея славянского братства у автора, однако, плавно перетекает в ставшую уже привычной идею объединения русских земель под российским скипетром. Впрочем, в советской историографии, как уже отмечалось, Литва из этого дискурса была вновь исключена.
О том, что предложенная верховной властью в 1793 г. трактовка была с пониманием воспринята русским обществом, свидетельствует появившаяся в том же году «Ода… по случаю присоединения от Речи Посполитой к Российской империи областей…» М. М. Хераскова, в которой поэт фактически повторял официальные формулировки: «О вы, которых неустройство / Отторгло в прежни времена! / Вас ныне мир, любовь, спокойство / Даруют нам и тишина; / Вы скипетром Екатерины / Включенны днесь в стада Орлины, / И братия вы стали нам, / Единой матери сынами…» /Курсив мой – А. К./. В конце 1794 г., после взятия А. В. Суворовым Варшавы в «Московских ведомостях» был опубликован «Меморандум о покорении Польши», составленный А. А. Безбородко,[565] в котором говорилось: «Отсюда проистек раздел польских областей, посредством коего Ее Императорское Величество возвратила к империи своей земли, издревле к ней принадлежавшие, отторженные от нее во времена смутные с таковым же коварством, с каковым зломышленные из поляков готовилися и ныне на ущерб России, и населенные народом с нами единоплеменным и единоверным, благочестия же ради угнетенным» /Курсив мой – А. К./.[566]
Официальная риторика, однако, была предназначена прежде всего для публичного выражения верноподданнических чувств. 27 января 1793 г. П. В. Завадовский писал С. Р. Воронцову:[567] «Я слышу ты не оправдаешь подела Польши. Я стою против твоего мнения. Приращение короля Прусского без сомнения знаменито, но наше втрое, и на турков открытая дорога. Пруссии же воевать на нас какая польза? А Польша, быв не поделена, внутренними своими силами когда-нибудь могла бы сделаться для нас опасною. Поступок с стороны нравственной, если не апробуешь, в том я не спорю. Но и тут скажу: где же есть нравственность в политике? Правда, можно бы, не компрометируя торжественных слов, тоже сделать завоеванием по случаю чинимого сопротивления от польских войск. <…> В этом не можешь противоречить, чтоб сие приобретение не было из самых знаменитых, которые в прежние времена Россия сделала, в рассуждении числа жителей и близости к центру прямой нашей силы. А время, в которое приобретаем, самое удобнейшее, потому что спорить некому: во всех руки заняты». 12 апреля того же года Завадовский уточнял: «Нам достался… край преплодородный, а прусак получил, хотя земли и голов меньше, но всю торговлю польскую и лучшие города. Но как быть? Ему не давши, и сами не взяли бы». Наконец в письме к А. Р. Воронцову от 3 мая 1793 г. он замечает: «Все без изъятия владельцы, в кордон нам вошедшие, учинили на подданство присягу. Почему невероятно, как мало нашлось имения на раздачу. Пункт сей весьма тревожит чающих богатого награждения».[568] Как видим, аргументы Завадовского, малороссиянина и члена Совета при высочайшем дворе, исключительно прагматические и лишенные всякой исторической романтики.
Между тем, сама Екатерина очевидно прониклась сознанием своей миссии собирательницы русских земель и единственно, о чем сожалела, так это о том, что еще по первому разделу Галиция досталась Австрии.[569] Эта мысль не давала покоя и ее потомкам.
В 1846 г. император Николай I писал наместнику Царства Польского генералу И. Ф. Паскевичу: «Ежели хотят австрийцы поменяться и отдать мне Галицию взамен всей Польши по Бзуру и Вислу, отдам и возьму Галицию сейчас, ибо наш старый край». Ф. А. Кудринский, автор статьи «Разделы Польши» в сборнике «Императрица Екатерина II», вышедшем в Вильне в 1904 г., т. е. также приуроченном к открытию там памятника императрице, писал: «После второго раздела Польши Екатерина велела отчеканить медаль с изображением карты отнятых областей и с надписью кругом ея “Отторженное возвратах”. Эта надпись была верная в том смысле, что отнятые провинции навсегда отнимались от Польши и составили органически неразрывное единство с своей старой исторической митрополией – Россией, которой прежде и принадлежали. Но эта надпись грешила в том смысле, что по второму разделу далеко еще не все русские области возвращались к России. Как известно, Галицкая, Червонная и Угорская Русь навсегда остались за рубежом России».[570]Заветная мечта русских государей осуществилась осенью 1914 г., когда русские войска заняли Галицию и Буковину. Основной лейтмотив, произнесенных по этому случаю речей, сводился к тому, что Николай II завершил наконец дело своих предков.
Приведенные документальные свидетельства, как представляется, говорят о том, что Екатерина II была в определенной мере обескуражена результатами своей политики в отношении Польши. Как показано выше, в период между смертью Петра Великого и ее воцарением Речь Посполитая не была среди приоритетов российской внешней политики и стала таковой лишь в 1763 г., причем, на первый взгляд, удивляет энергия, с какой новая императрица взялась за польские дела и то внимание, которое она им уделяла.[571]
Конечно, определенную роль в этом могло сыграть ее близкое общение в предшествующие годы со Станиславом Понятовским, который считал, что интересы клана Чарторыйских, к коему он принадлежал, совпадали с интересами России и «мог привлечь к своим родственникам внимание и Екатерины».[572]