В 1813 г. бюллетени Великой армии как отдельные документы не публиковались, а сообщения из действующей армии выходили со ссылкой на письма, полученные Марией-Луизой, титул которой теперь в газетах всегда указывался как «императрица, королева и регент». Таким образом Наполеон явно пытался поднять ее статус в государстве. Ранее Мария-Луиза фигурировала в газетах только как объект информационных сообщений, теперь же она стала их источником. Возможно, это произошло как отклик на заговор генерала К. Ф. Мале, когда, получив сведения о гибели императора, почти никто из высших сановников, находившихся в Париже, не вспомнил об императрице и наследнике[113]. В 1813-1814 гг. сообщения из армии публиковались довольно часто - 2-3 в неделю, иногда чаще.
Бюллетени Великой армии сперва публиковались в Moniteur Universel а на следующий день - во всех остальных парижских газетах с отсылкой на первоисточник. Провинциальные издания также обязательно перепечатывали эти послания, их читали на воскресной службе в каждом приходе, а иногда и на специально организованных публичных чтениях в мэриях небольших городов. Такой способ распространения необходимой информации был признан властями более эффективным по сравнению с расклейкой афиш, поскольку среди французов по-прежнему было много неграмотных[114]. Фактически для населения страны бюллетени были главным, а для сельских жителей часто и единственным источником информации о событиях на театре военных действий, ведь частные письма шли до адресатов долго и содержали очень скудную информацию о войне в целом.
К публикации бюллетеней в газетах нередко примыкали другие документы, носившие ярко выраженный пропагандистский характер. Подобные приложения по указанию императора часто перепечатывались многими изданиями во Франции и подчиненных Наполеону государствах. Например, во время похода в Россию в 1812 г. в Европе широко были распубликованы пропагандистские ответы, написанные самим Наполеоном[115], на русские листовки.
В начале кампании 1812 г. при штабе русской армии была создана походная типография, одной из задач которой было ведение пропагандистской войны в рядах Великой армии. Для этой цели были выпущены специальные листовки, которые русские войска оставляли на месте своих бивуаков в период отступления, а также старались распространять другими доступными способами. Адресованы они были как всем солдатам наполеоновских войск, так и представителям отдельных национальных контингентов Великой армии. Например, одновременно с первой листовкой для французских солдат было распространено аналогичное по содержанию обращение к итальянским солдатам, о чем в своих мемуарах упоминает Ц. Ложье[116]. Были выпущены воззвания к испанским и португальским контингентам с описаниями поражений французов на Пиренеях[117]. Однако Наполеон в широкой контрпропаганде использовал только листовки, обращенные к французам и немцам. Для того чтобы читателю был ясен смысл спора, текст двух русских листовок был также опубликован в газетах.
Выбор наций, ответивших на нападки русской пропаганды, не случаен. Французы и немцы составляли два самых многочисленных контингента Великой армии образца 1812 г. Выбор немцев в качестве ответчиков на русские листовки объясняется также тем, что германские контингенты представляли очень разные государства, в некоторых из которых антифранцузские настроения были весьма значительны. Поэтому столь «единодушные» высказывания в поддержку Наполеона и против России должны были продемонстрировать единство германских государств и всей Европы в борьбе против империи царей. В этом отношении также очень важно было, чтобы высказались крупнейшие континентальные монархии - Австрия и Пруссия, что должно было продемонстрировать незыблемость заключенных перед войной союзов. На остальные русские листовки французы отвечать не стали, что можно объяснить нежеланием французской пропаганды демонстрировать активность российских коллег.
Парижские газеты с трудом завоевывали лидерство среди прочих европейских изданий в части публикации актуальных международных известий. Даже в условиях революционного «газетного бума» 1789-1790 гг. журналистика сосредоточивалась на внутренних проблемах страны. В полной мере это относится и к сообщениям о Российской империи, которые в большинстве случаев копировались из нефранцузских изданий или же из «периферийных» франкоязычных газет, выходивших за пределами королевства. Ситуация изменилась с началом революционных войн против коалиции, когда государство приступило к целенаправленной внешнеполитической пропаганде. Во многом французские газеты основывали свои публикации на традиционных стереотипах о России, почерпнутых из шведской, польской, германской или английской «национальных оптик», не создавая новых, которые в полной мере можно было бы назвать французскими.
Период правления Наполеона отмечен развитием авторитарных тенденций в общественной сфере, в том числе и в сфере печати, которая к 1811 г. значительно деградировала, утратила национальное своеобразие, доверие читателей в крупных городах и оказалась в тотальной зависимости от государства. В период стремительного расширения границ Империи и создания новых союзных монархий парижским властям пришлось столкнуться с относительной автономией немецкой и голландской прессы, успешно конкурировавшей в ряде департаментов с парижской печатью. Газеты на всех подчиненных территориях были поставлены под контроль министра полиции, но в глазах общественного мнения немецкие и голландские газеты пользовались, возможно, чуть большим доверием, чем Наполеон и попытался воспользоваться. С усилением внешнеполитической пропаганды изменилось и отношение к публикациям о России. На протяжении 1797-1814 гг. большинство из них носили не информационный, а именно пропагандистский политический характер, в роли главных «редакторов» де-факто выступали высшие чиновники и министры (полиции, иностранных дел), государственный секретарь и сам император. Аналогичная ситуация наблюдалась и в регионах, где роли «главного редактора» были закреплены за префектами и супрефектами.
Несмотря на пропагандистский характер большинства публикаций в периодической печати Франции времен Наполеона, тем не менее именно из этих сообщений французы черпали сведения о далекой стране, которая, в конце концов, оказалась одним из главных победителей Первой империи.
Глава 2Эволюция представлений о России во Французской прессе конца XVIII - начала XIX в.
§ 1. Формирование представлений о «русской опасности» в XVIII в.
Как в научной литературе, так и в публицистике с середины XX в. один из пропагандистских терминов - «русофобия» - стал приобретать довольно большую популярность. Прежде всего, речь идет об использовании термина с различными негативными коннотациями в англо-американской историографии периода начала Холодной войны (Дж. X. Глисон)[118], что получило затем новую актуальность в период обострения международных отношений в конце 1970-1980-е гг. Отметим, что далекая от политической ангажированности историография (А. Лортолари, Ш. Корбе и др.), то есть авторы, писавшие в то же самое время, что и Глисон, концентрировала свое внимание на других аспектах восприятия Российского государства и не создавала новых условных политизированных «клише», ограничиваясь анализом философской и политической концепции «русского миража», «просвещенного русского деспотизма», а также внешней политики России. Классическим примером научного исследования восприятия и интерпретации в европейском общественном мнении и дипломатии идеи «русской угрозы» до сих пор является работа С. Блан, где в центре оказалось фальшивое «Завещание» Петра Великого. Симона Блан, используя термин «фобия», вовсе не трактовала этот термин расширительно, как всеобщий страх перед Россией[119]. Тем не менее в околонаучной публицистике термин «русофобия» прижился и теперь служит своеобразным маркером идеологических предпочтений авторов, хотя и не вносит ясности в изучение темы «образа России», поскольку без достаточных оснований ставит в один ряд понятия и термины очень разных по своему содержанию эпох; середины XVIII в., начала XX в. и середины XX в.[120]
В нашей работе мы придерживаемся положения о том, что концепция политической «русофобии» была оформлена в политической публицистике значительно позднее окончания наполеоновских войн, совместными стараниями как английских, так и французских авторов и властей, что в свое время прекрасно показал в своей работе упоминавшийся Дж. X. Глисон, а своего пика популярности она достигла только в период Крымской войны. Да и во Франции термин часто используется начиная с Июльской монархии, как замечает В. А. Мильчина: «Не стоит думать, будто среди французов, писавших о России, были только русофилы; не меньше - а, пожалуй, даже и больше - было среди них убежденных и пылких русофобов, т. е. людей, для которых Россия олицетворяла варварство и дикость, тиранию и деспотизм, царство кнута и “империю зла”; людей, которые, фигурально выражаясь, конструировали не “русский мираж”, а “русский жупел”. Поскольку крайности сходятся, разница между обоими восприятиями порой была, как ни парадоксально, очень невелика»[121]. Вместе с тем расширение этой концепции на все страны Европы представляется необоснованным, не говоря уже об использовании термина «русофобия» применительно к текстам эпохи Просвещения. В нашем исследовании по отношению к сочинениям о России политиков и журналистов конца XVIII - начала XIX в. нам кажется более корректным использовать словосочетания «русская угроза» и «русская опасность», что тоже требует некоторых пояснений.