впрочем, подобные сравнения были весьма распространены и в самой России. В начале 1807 г. французские газеты назвали фельдмаршала М. Ф. Каменского «новым Суворовым», но таких эпитетов престарелый командующий не оправдал и фактически отказался от командования, сославшись на возраст (в момент назначения ему было 68 лет) и болезни.
Имя Л. Л. Беннигсена за время его недолгого командования русской армией в 1806-1807 г. часто упоминалось в газетах, но без развернутых характеристик. Также в периодике нельзя найти портрет ни одного из российских генералов периода войны 1812-1814 гг. Однако издания с удовольствием публиковали сообщения о разногласиях между полководцами противника. Так, в январе 1807 г. отмечалась разобщенность в действиях М. Ф. Каменского, Л. Л. Беннигсена и Ф. Ф. Буксгевдена. В сентябре 1812 г. писали о недовольстве среди российских генералов действиями М. Б. Барклая де Толли[422]. Такое недовольство действительно имело место, но сообщение это датировалось 3 сентября, к тому моменту уже около недели Главнокомандующим всеми русскими войсками являлся М. И. Кутузов.
В эпоху Наполеона газеты нередко обвиняли русских генералов в некомпетентности и любви к обману своих союзников и даже собственного монарха. В январе 1807 г. 51-й бюллетень Великой армии утверждал, что генерал Беннигсен отправил прусскому королю Фридриху-Вильгельму III реляцию о победе под Пултуском 26 декабря 1806 г. Получив это сообщение, прусский король опубликовал его во всех газетах и специальных афишах, но через два дня понял, что русский полководец его обманул, и победу в сражении одержали французы, после чего приказал готовить эвакуацию из Кенигсберга государственных учреждений и казны[423]. Далее в том же документе с опорой на русские донесения говорилось, что русские генералы Беннигсен и Буксгевден вообще неправильно представляли себе ход боев под Пултуском и Голымином, поэтому не удивительно, что они считают оба этих сражения собственными победами. Целью подобных сообщений было не только дискредитировать российских командующих, но и подтвердить собственную точку зрения на исход боев, который в реальности оказался весьма спорным (обе стороны достигли поставленных целей лишь отчасти) и вызвал беспокойства во Франции за судьбу армии и императора.
Подобная история повторилась в 1812 г., когда английские газеты сообщили об исходе Бородинского сражения, опираясь на письмо английского посла в Петербурге, лорда Каткарта. Свое сообщение посол основывал на донесении Кутузова об исходе сражения, в котором российский главнокомандующий заявил о победе русских войск, поэтому и его донесение было выдержано в самых радужных тонах. Это письмо было опубликовано в ряде английских газет и даже выпущено отдельным изданием[424]. Однако уже через несколько дней в Лондоне получили 19-й бюллетень Великой армии с сообщением о вступлении французов в Москву. После получения этого сообщения ряд британских газет выразили сомнения в победе русской армии в битве на Москве-реке, а также по поводу истинного состояния армии после сдачи Москвы. В Moniteur эти статьи тотчас же перепечатали[425].
Попавшие в руки французов победные реляции Кутузова о Бородинском сражении также вызвали немало откликов в прессе[426]. Контраст этих сообщений с бюллетенями Великой армии должен был продемонстрировать стремление российского командования обмануть москвичей, которых до последнего уверяли, что без дополнительной битвы город не сдадут, императора, а также единственных союзников - англичан, которые также через своих представителей в Петербурге получили сообщение российского командования о победе под Бородином.
Французские газеты старались показать, что после смерти Суворова в России нет достойных полководцев, а те, что есть, не могут тягаться в своих навыках с Наполеоном и его маршалами. В период подготовки общественного мнения к новому столкновению против России в 1811 г. Moniteur в нескольких публикациях обратила внимание читателей на этот факт. Из рапортов генерал-квартирмейстера Дунайской армии, опубликованных в газете, следовало, что победа под Рущуком летом 1811 г. не была большим успехом российских войск, поскольку пленных взято не было, а турецкую армию не преследовали, дав ей спокойно отойти с поля боя[427]. При этом, правда, не указывалось, что у турок было заметное численное превосходство, и вся операция со стороны Кутузова носила оборонительный характер. Такое сообщение должно было обнадежить читателей, ведь если русские так долго не могут выиграть войну против турок, то в случае столкновения с великолепной французской армией, да еще и под руководством самого Наполеона, итог войны практически предрешен. По заведенной традиции - не сообщать плохих новостей - о победе русских войск в октябре возле того же Рущука французские газеты ничего не написали.
При этом нужно подчеркнуть, что французская пресса эпохи Консульства и Империи целенаправленно не создавала обширных портретов русских генералов, поскольку информация о них публиковалась, например, Ш. Л. Лезюром, чиновником министерства иностранных дел, в его книге «О прогрессе российского могущества», изданной в 1807 и 1812 гг.[428] Такую тенденцию можно рассматривать в качестве продолжения общих установок наполеоновской пропаганды на умеренность и видимую непредвзятость в изображении любого противника. Кроме того, в период побед не было необходимости высмеивать или как-то иначе принижать врага, поскольку победы над сильным противником более почетны. В то же время в периоды неясного исхода сражений (как зимой 1806/1807 гг.) или вынужденного отступления (как осенью-зимой 1812 г.) французская пропаганда старалась оправдать такие действия необходимостью перехода на зимние квартиры, а не удачами соперника. Поскольку большая часть кампаний 1800-1814 гг. происходила на значительном удалении от границ Франции, то пропаганде и не требовалось возбуждать общественное мнение на борьбу с противником.
В мирные годы (то есть когда Россия и Франция не воевали друг с другом) газеты старались следить за перемещениями по должностям, наградам и повышениям в звании внутри российского генералитета. Например, в марте 1803 г. Moniteur сообщала о назначении генерала А. Я. Будберга военным губернатором Петербурга[429], а в мае того же года - о возвращении на службу генерала Буксгевдена[430]. Но подобные сообщения можно скорее отнести к разряду придворных новостей. Также регулярно публиковались сообщения о маневрах, проводимых русской армией. Как правило, упоминались маневры, проводимые на не очень большом удалении от Петербурга. Видимо, тут сказывалась особенность корреспондентской сети газет, которая во многом опиралась на французское посольство в Петербурге или иностранных торговых агентов.
Представления о русской армии, ее силе, слабостях, особенностях комплектования, различных родах войск и внешнем виде являлись важнейшей составной частью образа России в целом, поскольку именно армия была наглядным отображением ее сил и возможностей. Кроме того, для многих французов армия стала единственной частью России, которую они смогли наблюдать воочию.
Характер газетных статей об армии сильно зависел от фазы взаимоотношений России и Франции - во время мира о России вообще и русской армии в частности писали скорее в позитивно-нейтральном ключе, демонстрируя ее успехи в войнах с другими странами (Швецией и Турцией). В периоды назревания конфликтов на первый план начинают выходить заметки о трудностях и мелких неудачах русской армии, а также сообщения о жестокости русских солдат, их варварском происхождении. В период войн газеты изобилуют принижающими армию противника сообщениями, демонстрирующими его слабость, низкие боевые качества, жестокость. Телесные практики, одежда, пища, нравы («алчность» и «фанатизм») - все, что казалось французам нецивилизованным, варварским, плохо объяснимым, подчеркивало инаковость противника и одновременно должно было продемонстрировать его слабость и превосходство французских войск.
Вместе с тем совершенно другой образ русской армии складывался на страницах франкоязычных газет, издававшихся за пределами Франции (в городах Германии, Голландии), где длительное время не существовало французской военной цензуры и пропаганды. Таким образом, жители французских провинций, которым были доступны альтернативные источники периодической информации, иначе относились к тиражируемому в парижской прессе образу «варварства» русской армии.
Глава 4Российское пространство во власти стихии и климата. От новостей о погоде в России к военной пропаганде
Мыслители и публицисты века Просвещения склонны были подчинять географию и естественные науки общим философским конструкциям, особенно когда речь шла об описании земель, расположенных за воображаемыми рубежами цивилизованной Европы[431]. При изобретении нового места обитания «варваров», которых теперь решили поместить на «Европейский Восток» или в «Восточную Европу», которые призваны были заменить собой в европейской литературе и на ментальных картах конца XVIII в. воображаемый (а не географический) «Север» континента, идеологические детали легко попадали в научные атласы и трактаты, а приблизительные и порой фантастические суждения о климате и природе в научные и литературные журналы и альманахи. Благодаря этому, а также и устойчивым традициям образно «населять» просторы России и соседних с ней земель народами древности и использовать топонимы и этнонимы времен Геродота и Римской империи, география позволяла в общественном сознании существовать некоему пространству неопределенности, где даже граница между Европой и Азией передвигалась с завидной легкостью. Эта философская география территорий на Востоке Европы, как верно отметил Л. Вульф, «была игрой с очень вольными правилами», что позволяло сочинять о России любые произведения в любых жанрах, никогда в ней не побывав