Однако беспорядок и мздоимство царят во всех ветвях его администрации. Политические шарлатаны и интриганы всех мастей приняты при дворе, чтобы обмануть сердце государя, достаточно только произнести вслед за доктором Панглоссом: “Все к лучшему”. С тех пора как тайна о роковой легкости его характера стала всеобщим достоянием, государь видит свою страну и свой народ только через призму ложных докладов и официальных панегириков. Он оставил безнаказанными даже те преступления, которые компрометируют безопасность его трона»[622].
Царь по предложению министра князя Голицына одобрил 8 декабря 1812 г. создание Библейского общества в Санкт-Петербурге по плану аналогичного общества в Лондоне. Цель данного общества - распространение Библии среди иностранцев разных конфессий, проживающих в России, на их собственных языках, «даже среди магометан и язычников азиатской части России»[623].
§ 2. Дворцовый переворот в России как фактор российской политики
Важным аспектом в описаниях российского двора на протяжении революционных лет оставался вопрос о престолонаследии и смене власти. Заметим, что вплоть до законодательного изменения Павлом I порядка престолонаследия в России в 1797 г. в этом вопросе существовала известная степень неопределенности, поддерживавшая мысль о возможности очередного дворцового переворота в Петербурге.
Несомненно, к числу самых экстравагантных выдумок французской прессы следует отнести слухи о якобинском заговоре в России. Источник этого слуха неизвестен. Двигателем репрессий против вольнодумства газеты единодушно называли страх царицы перед революцией в собственной стране и перед распространением революционных идей: «Французы находятся здесь постоянно под внимательным наблюдением... - сообщали из Петербурга. - Императрицу убеждают в существовании якобинского заговора против ее персоны, и гвардия в ее Царскосельском дворце будет удвоена; и что уж совсем не имело прежде примера: патрулировать окрестности дворца будут казаки»[624].
В периоды, когда редакциям парижских газет информации из России не хватало, корреспонденты изумляли читателя непроверенными слухами, более соответствовавшими российским реалиям. Так, из Гамбурга сообщали: «Известно, что до начала знаменитой, но неполной революции в Англии и особенно со времен столь удивительной, совершенной и славной революции во Франции словом “революция” называли вообще все подлые и низкие интриги, происходящие при дворах. В ужасном царском семействе видно большое количество кровавых и жестоких смут и раздоров; например, на той женщине, что правит теперь в России, лежит кровавая тень ее супруга Петра III. Но важно ли это для народа, который будет поглощен одним из этих жестоких зверей с тем или другим именем? Дворцовая революция в России станет всего-навсего страшной ссорой между хозяевами бойни, что устраивают драку в собственном доме. Нациям нужны возмущения иного рода и совсем другие катастрофы, чтобы они обратили внимание на самих себя и вернули себе собственные права. Терпение! ...Мы получили письма из Пруссии, в которых говорится о большом восстании в России, очаг которого расположен в Москве. Сообщают, что императрица исчезла из Петербурга, и великая княгиня провозглашена регентшей: эта новость еще требует проверки, но известно, что недовольство там достигло своей высшей точки и что притеснения и гнет со стороны правительства там разрушают и государство, и [жизнь] частных лиц»[625].
В годы правления Павла I французская печать не раз использовала слухи о новом перевороте в России с целью поддержать интерес читателей. Осведомленная о болезненной подозрительности царя, печать постоянно муссировала тему заговора против Павла. Накануне Итальянского похода Суворова Moniteur предсказывала то переворот, то настоящую «революцию» в России: «Павел I, генералиссимус русских войск в годы правления свой матери, имел возможность устраивать маневры только с одним своим полком, [теперь] остережется покидать свои земли, чтобы посетить театр военных действий, ведь в его государстве революция часто становится делом одного дня. Можно даже предсказать, что он позаботится и о том, чтобы не показывать войскам своих сыновей, уже обескураженных его капризами и тиранией»[626].
В феврале 1799 г. газета Moniteur распространила слух о заговоре членов некоего тайного общества, целью которого было свержение «клятвопреступника» Павла. Неизвестные лица якобы угрожали царю в подметном письме: «...Униженный своей матерью и страдавший под тупой волей ее недостойных фаворитов, ты обещал нам помощь и союз со всеми европейскими друзьями справедливости и равенства. Испуганный принципами истины, которые разбудили твоих многочисленных рабов, особенно в Москве, где ты уже не осмеливаешься появляться, зачем ты запрещаешь движение добрых новостей? Твои указы напрасны... От Бога, более могущественного, чем ты, зависит твоя судьба! Ты уже покончил с частью обетов, принесенных тобой в годы юности! И ты знаешь, читая эти строчки, что мы хотим тебе сказать. Берегись, тебе осталось еще несколько часов... Все клятвопреступники погибают!»[627] Эта же новость закономерным образом попала и в армейскую прессу времен Египетской кампании[628].
В июне 1799 г. из Гамбурга в Париж пришла весть о якобы произошедшем в России перевороте и насильственной смерти Павла I. Сообщалось, что во главе заговора стояла группировка придворной знати, а Мария Федоровна, честолюбивая супруга покойного монарха, как и Екатерина II 37 лет назад, взяла управление империей в свои руки[629]. Спустя три дня газета, однако, опровергла эту «новость», объяснив ее слухом, циркулировавшим на гамбургской бирже[630].
В окружении Первого консула были осведомлены о роли, которую играли видные аристократы и военачальники в мартовском перевороте 1801 г., а потому внимательно следили за устранением с политической сцены влиятельных участников этого заговора: Палена, Беннигсена, братьев Зубовых и других. В июне газета сообщала о недвусмысленной опале всех братьев Зубовых, которые «получили приказ отправиться путешествовать за рубеж»[631]. А спустя месяц Journal de Paris поведала и о судьбе графа П. А. Палена, «первоприсутствующего в коллегии иностранных дел», который был замещен на посту губернатора Петербурга князем Кутузовым, а на посту губернатора Курляндии князем Вюртембергским[632]. Между тем вплоть до самой отставки П. А. Палена со всех постов парижская пресса не могла определиться с точным названием его должности[633].
Тема дворцового переворота полностью никогда не исчезала со страниц французской прессы. Так, неоднократно Journal de Paris сообщала в деталях историю мнимого террориста-одиночки лейтенанта Семеновского лейб-гвардии полка Алексея Шубина, арестованного за стрельбу в петербургском «придворном саду» по подозрению в желании убить императора[634]. По результатам сенатского следствия возмутителя спокойствия вполне могли отправить на эшафот как государственного преступника, однако в александровское царствование сенаторы отличались большей гуманностью, и царским указом лейтенант Шубин был лишен чинов, званий, наград и сослан в каторжные работы[635]. Между тем заговор и покушение на императора после событий ночи 11-12 марта 1801 г. не казались пустым авантюризмом. В августе газеты скупо сообщали, что русского посланника в Берлине Щербатова ожидает скорая доставка и ссылка, т. к. «министр впал в немилость за участие в заговоре братьев Зубовых»[636]. В прессе периода Империи тема заговора против Александра присутствует перманентно, подспудно, в подходящий момент она всегда служила доказательством слабости русского царя и силы его коварного окружения.
§ 3. Российская аристократия. Придворный фаворитизм
Традиционный для русского «осьмнадцатого столетия» придворный фаворитизм в начале правления Александра сошел на «нет» и был заменен Негласным комитетом. Собравшийся на свое первое заседание в июне 1801 г. в присутствии царя Негласный комитет не имел никакого официального статуса. Более того, вошедшие в его состав друзья государя не располагали необходимым авторитетом среди столичной аристократии и в некотором смысле выглядели «белыми воронами» на общем фоне столичной знати.
Фаворитизм воспринимался в конце XVIII в. в значительной степени как характерная особенность местной модели просвещенного деспотизма. «Одного взгляда монарха достаточно, чтобы извлечь из толпы самого незаметного человека: достоинство, доверие, расположение, богатства ниспадут на этого счастливого фаворита. И одного только желания царя достаточно, чтобы вернуть этого человека в то же самое положение, из которого он ранее был извлечен»[637]. Такая лаконичная и хрестоматийная оценка социальной мобильности основывалась на обширной литературно-исторической Россике века Просвещения, из которой казусы Меншикова, Долгоруких, Бирона, Шуваловых, Воронцова, Орловых, Потемкина, Зубова и других аристократов были прекрасно известны. Вместе с тем ближайшим сподвижникам-фаворитам Павла I и Александра I на страницах прессы не уделялось значительного внимания, и все они представали на суд общественного мнения только в той роли, которую играли в кабинете министров или в командовании армией.