Впрочем, для них скудость документальной базы никогда не была препятствием на пути к новым «открытиям». Видный американский специалист в области археографии и источниковедения Р.В. Уинкс сделал феноменальное наблюдение: «Все американские исследователи имеют тенденцию начинать с вопросов, которые их интересуют, абсолютно уверенные, что источники будут найдены. Европейские авторы, наоборот, начинают с изучения источников и только потом размышляют, какие вопросы могут поставить перед ними»[112].
Взяв за основу заокеанские «ценности», либеральные авторы восприняли и ее методику: они обязательно находят нужные ответы там, где профессиональные историки их даже не видят!
Абсолютизация отдельных статистических показателей представляет собой верный путь к необратимым заблуждениям. «Существует три вида лжи: ложь, откровенная ложь и статистика», – говорил Марк Твен[113].
Давно сказано, что «статистические исследования – хороший слуга, но плохой хозяин. Ученый ничего не выгадает от статистических обобщений, если не объявит секрет принципа их генерализации»[114].
Творцы мифологической и прочей абсурдной «альтернативной истории» черпают информацию из изданий, которые «уже подверглись обобщению с позиций импрессионистической методологии и сконструированы из намеков, бывших в нарративах, для какой-то своей корыстной цели… Официальная статистика не столь объективна, как кажется большинству, поскольку данные регистрируются людьми пристрастными и подсчитываются учреждениями тенденциозными»[115].
Под влиянием либеральной мифологии молодые искатели истины, вооружившись калькуляторами и компьютерами, усердно подсчитывают количество танков и самолётов противоборствующих сторон и заходятся от восторга, если обнаруживают расхождение в десяток-другой. Ну а если найдется лишняя сотня, то это уже считается научным открытием! Вероятно, это – увлекательное занятие в часы досуга. Беда в том, что с допустимыми и неизбежными статистическими погрешностями все эти цифры давно установлены другими научными методами.
Гипертрофированное преклонение российских либеральных авторов перед германской «школой» анализа количественных показателей неминуемо ведет их в лучшем случае к серьезным заблуждениям. Так, подсчет личных побед немецко-фашистских асов велся не поштучно, а по количеству двигателей сбитого самолёта, то есть двухмоторный бомбардировщик записывался на личный счет пилота как две одномоторные машины. Необъяснимым явлением германской статистики было приравнивание одного подбитого самолёта союзников к двум советским машинам. Если умножить это на количество двигателей вышедшего из боя самолёта противника, то личный счет «экспертов» становится астрономическим. Между тем любой поврежденный в бою самолёт, особенно штурмовик Ил-2, ушедший с дымом в сторону расположения своих войск, однозначно засчитывался немцами как сбитый. Однако тот вполне мог «дотянуть» даже до своего аэродрома или совершить вынужденную посадку на своей территории. И после ремонта в полевых условиях такой самолёт, за редким исключением, как правило, снова вступал в строй. Иногда из нескольких аварийных самолётов собирался один. И так обстояло дело с конца 1941 до начала 1943 года. Технология восстановления в полевых условиях поврежденных самолётов была хорошо налажена на всех фронтах[116]. Советские техники научились чинить даже поврежденные английские «харрикейны» и американские «томагауки» – у них был солидный запас механической прочности.
У цельнодеревянных самолётов ЛаГГ-3 и Ла-5 при посадке «на живот» обычно отламывалась хвостовая часть фюзеляжа. «Чайки» в этом случае деформировались, как и «аэрокобры», и разбирались на запасные части техническим составом для ремонта боеспособных истребителей. Немецким пилотам сама мысль о возможности совершить вынужденную посадку, не выпуская шасси, и не могла прийти в голову! Знаменитый немецкий истребитель «Мессершмитт Bf-109» всех модификаций не мог планировать после остановки мотора в пологом режиме по причине небольшой площади рулей управления и плоскостей.
Сопоставление тактико-технических характеристик советских и германских самолётов обычно свидетельствует в пользу авиации противника. Однако воздушная война на Восточном фронте происходила на средних и малых высотах, в отличие от западноевропейского театра военных действий. Это объясняется тем, что германские самолёты в условиях стремительно растущего дефицита нефти заправлялись главным образом синтетическим топливом или советским трофейным бензином Б-78 с невысоким октановым числом. С таким горючим хваленые «мессершмитты» и «юнкерсы» никогда не могли достигнуть скорости и маневренности эталона. Заслуженный лётчик-испытатель Герой Советского Союза М.Л. Галлай, летавший на Bf-109E, заправленном отечественным бензином, который по качеству был немногим лучше синтетического топлива, говорил мне, что максимальная горизонтальная скорость его была в пределах 490—510 км/ч, а у И-16 последних серий – 460—470 км/ч.
Свой самый высококачественный бензин Б-87 германские лётчики использовали исключительно в ПВО Германии для борьбы с англо-американской бомбардировочной авиацией, которая, как правило, действовала на больших высотах и скоростях. В России он выдавался только наиболее результативным немецким асам – «экспертам».
В погоне за сенсацией иногда совершаются поистине головокружительные открытия. Оказывается, литер опытного самолёта ИС-1 расшифровывается ни много ни мало как… «Иосиф Сталин»[117].
И эрудированным – благодаря непрекращающимся выступлениям по телевидению разнокалиберных борцов с тоталитаризмом – читателям сразу ясно, почему он оказался неудачным, хотя эта аббревиатура в действительности означает «истребитель Сильванского», именовавшийся в официальной документации «изделие И-220».
Тогда уж экспериментальные монобипланы ИС-1 и ИС-2 – «истребители складные» – конструкции В.В. Никитина и В.Б. Шевченко следует тоже отнести к пароксизмам советской системы! Это стало бы самым оригинальным диагнозом кризиса отечественного опытного самолётостроения накануне Великой Отечественной войны в духе времени, когда анализ фактов замещается их мистическими интерпретациями и сомнительной нумерологией.
Преувеличение роли личности представляется неизбывной особенностью российской историографии, которая коренится в православном и мусульманском обыденном сознании. Русские монархи традиционно со времен «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина подразделялись на «плохих» и «хороших» царей. В советское время их помещали в две противоположных графы – «реакционные» или «прогрессивные» самодержцы. Все беды и достижения народа обязательно увязывались с носителями верховной власти.
Нет необходимости говорить, что интерпретация разнообразных по степени значимости фактов только через личность и характер первого лица в государстве недопустима. Они были авторитарными правителями, которым свойственно преувеличивать достоинства своих приближенных, если те вольно или невольно эксплуатировали модную политическую и научную фразеологию, чтобы воплотить в жизнь с выгодой для себя внешне привлекательные умозрительные идеи, обещавшие будто бы немедленный чудодейственный эффект. Любая модернизация осуществляется с помощью небольшой группы талантливых людей, которых всегда окружает толпа громогласных проходимцев и карьеристов. Будучи людьми, а отнюдь не небожителями, носители верховной власти способны заблуждаться, увлекаться и слепо доверяться именно таким «новаторам», тем более что их умело инсценированные «практические эксперименты» способны были убедить любого стороннего наблюдателя.
Первый русский самодержец Иван IV Грозный начинал «модернизацию» с благородной целью превратить ее в сословно-представительную монархию западноевропейского образца, что было в принципе невозможно в многонациональной православной монархии по причине изначально заложенного в самой концепции «Москвы как Третьего Рима» феномена «цезарепапизма». Гегель верно подметил, что, «в общем, религия и основа государства – одно и то же: они тождественны в себе и для себя»[118].
Византийское самодержавие исподволь детерминировала независимость государя от подданных. Он в глазах верующих стал единственным законным источником жизни на земле. Противиться ему значило идти против воли Божьей. Церковь постоянно проводила идею повиновения великим князьям, царям и советским вождям, которые отождествлялись с ними. Уже киевского князя Владимира епископы величали равноапостольным царем и самодержцем. Но этот прозорливый князь Владимир Святой потребовал, чтобы митрополит и епископат в проповедях добавляли к его имени звание катехона – военного заступника православной веры от еретиков, иноземцев и язычников. Его правнук Владимир Мономах распространил это право на всех инакомыслящих. Тоталитарная система господства и подчинения окончательно утвердилась во время пребывания русских княжеств в составе Золотой Орды.
Власть государя приобрела необратимый сакральный характер. Образованная императрица Екатерина II была вынуждена согласиться по желанию Уложенной комиссии на сомнительный титул «Великой Матери Отечества», а Сталин по настоянию делегатов I съезда марксистов-аграрников стал «Отцом всех народов». Покойный Ленин был объявлен православным божеством в трех никейских ипостасях. По распространенной в 20-х годах прошлого столетия официальной легенде, он был искусственно погружен в летаргический сон в Мавзолее, из которого советские ученые его выведут в день победы коммунизма. И он будет вершить суд над усомнившимися в своих заветах верующими и еретиками. Владимир Маяковский выразил это предельно точно: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!»