2. В случае мобилизации войск Тройственного союза или одной из его держав Россия и Франция немедленно и одновременно мобилизуют все свои силы и придвинут их как можно ближе к своим границам.
3. Франция обязуется выставить против Германии 1300 тысяч солдат, Россия – от 700 до 800 тысяч штыков и сабель. «Эти войска, – говорилось в конвенции, – будут полностью и со всей быстротой введены в дело так, чтобы Германии пришлось сражаться сразу и на Востоке и на Западе»[259].
Конвенция вступила в силу после ее ратификации императором России Александром III и президентом Франции Ф. Фором.
Ее текст не подлежал широкой огласке, но его содержание стало известно резидентам германской разведки и журналистам, близким к окружению кайзера. В Берлине все еще надеялись воспрепятствовать дальнейшему сближению двух крупнейших европейских держав России и Франции пусть и ценой ухудшения русско-германских экономических связей. Прежде обожествляемому «отцу нации» рейхсканцлеру Бисмарку сложные дипломатические маневры с целью любыми средствами сохранить добрососедские отношения с Российской империей стоили отставки и опалы.
После воцарения Николая II «профранцузская партия» утратила свое былое влияние, как, впрочем, и все другие придворные политические группировки. С мнением членов Государственного совета царь перестал считаться, хотя с показным участием их выслушивал.
Недалекий по природе и вследствие этого болезненно самолюбивый, низкорослый, с нескладной фигурой император страдал агорафобией – навязчивым страхом перед большим скоплением людей. Он с детства избегал военных парадов и участия в масштабных маневрах. Случайно – по причине скоропостижной смерти старшего брата Георгия, – оказавшийся наследником престола, великий князь Николай Александрович попросту не осознавал нелегкой роли, которая уготована императору огромной евразийской державы. После кровавого «ходынского крещения», когда ему вздумалось бросать в толпу на базаре первые отчеканенные золотые червонцы из казачьей папахи, врученной для процедуры венчания на царство министром финансов С.Ю. Витте, в народе утвердилось мнение, что родившийся в день святого Иова император обречен на неудачи во всех начинаниях.
Царь получил неплохое домашнее образование – его наставниками были известные ученые, – но никогда не проявлял большого интереса к общественным наукам: политической экономии, социологии, философии и истории. Аккуратные дневники, педантично написанные гладким почерком, стандартные резолюции, лишенные эмоциональной выразительности, выдавали в нем человека средних способностей, но большого любителя гастрономических изысков: меню трапез им постоянно выписывается с большим тщанием. Николай II увлекался фотографией, тратил много времени на тематическое размещение фотоснимков по альбомам, с увлечением играл в домино, пилил дрова и, как нелюбимая российскими историками императрица Анна Иоанновна, стрелял ворон в парке Царского Села.
Занятия государственными делами и особенно публичные выступления, даже читаемые по заранее подготовленным текстам, были для него тяжелым бременем, и только гипертрофированное представление о задачах верховной власти и чувство долга вынуждали царя в начале правления добросовестно просматривать многочисленные официальные документы и правительственные проекты. Однако скоро это занятие царю наскучило. Он писал своей матери, вдовствующей императрице Марии Федоровне: «Трепов для меня незаменимый, своего рода секретарь. Он опытен, умен и осторожен в советах. Я ему даю читать толстые записки от Витте, и затем он мне их докладывает скоро и ясно. Это, конечно, секрет от всех!»[260]
После убийства генерал-майора Д.Ф. Трепова боевиками-эсерами с проектами государственных законов и указов предварительно знакомилась его супруга императрица Александра Федоровна, которая, в отличие от покойного министра, всегда педантично вносила в них свои исправления.
Убежденный в божественном предназначении царской власти, Николай II был с пеленок приучен к неприятию любой формы конституционного строя. Принцип самодержавия основывался в его душе на вере, русском патриотизме и стремлении к духовному слиянию с воображаемым им народом. Либеральные газеты и журналы его раздражали, и избранные места из них пересказывали самодержцу многочисленные дети, каждый в зависимости от своего возраста и интересов.
В юности великий князь Николай Александрович не изнурял себя изучением фундаментальных дисциплин, ощущая себя «хозяином земли Русской» по праву рождения. Из преподавателей наибольшее влияние на него оказал обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев, прививший своему воспитаннику твердое убеждение в незыблемости самодержавия. В своей первой публичной речи, произнесенной 17 января 1895 года перед депутатами дворянских собраний, земств и городов, он во всеуслышание заявил, что ему «известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель»[261].
Социально-экономические теории его раздражали: он верил в существование духовных эманаций и очищающего откровения, которые способны благостно воздействовать на окружающий мир.
«Царь отвечал перед совестью и руководствовался интуицией, инстинктом, то есть тем непонятным состоянием ума, которое ныне зовут подсознанием… Он склонялся лишь перед стихийным, иррациональным, а иногда и противным просвещенному разуму, перед невесомым, перед своим всевозрастающим мистицизмом»[262].
Внешнеполитические проблемы, оказывается, можно было решить простейшим образом: совместными усилиями крупнейших цивилизованных государств юридически узаконить войну как явление!
В циркуляре правительства Российской империи от 12 августа 1898 года, написанном рукой Николая II, содержалось обращение к представителям всех держав. В нем были намечены две основные цели будущей конференции: «Во-первых, путем взаимного и миролюбивого обсуждения международных споров и условий ограничения вооружений предупредить войну и, во-вторых, посредством обмена мнениями выяснить те условия, при которых возникшая война могла бы быть поставлена в самые узкие рамки с точки зрения гуманности и общей пользы народов»[263].
По его убеждению, «новейший милитаризм дает мощное орудие в руки растлевающей пропаганде социализма»[264]. Регламентирование методов ведения войны, независимо от ее масштабов, для царя представлялось только альтернативой подавления любой революции вооруженными средствами.
Когда С.Ю. Витте, будучи министром финансов, осторожно предупреждал царя о неотвратимых последствиях консервативной внутренней политики и рекомендовал ввести конституцию, Николай II отвечал: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь на представительный образ правления, ибо я его считаю вредным для вверенного мне Богом народа». Витте в этой связи заметил: «Ничтожный, а потому бесчувственный император. Громкие фразы, честность и благородство существуют только напоказ, так сказать, для царских выходов, а внутри души мелкое коварство, ребяческая хитрость, пугливая лживость»[265].
Российская империя стремительно катилась в пропасть революции. Мнение престарелых членов Государственного совета для царя всегда было весомее, нежели проекты Совета министров, а материальное обеспечение армии и флота современными образцами вооружений осуществлялось после их утверждения статс-секретарем А.М. Безобразовым, казнокрадство которого вошло в поговорку. Естественно, что соразмерных бюджетных средств на проектирование боевых кораблей нового поколения, артиллерийских орудий и стрелкового вооружения не выделялось. Заказы на их производство размещались за границей, главным образом в Германии, США и Франции.
Николай II, провозглашая с трибуны Гаагской мирной конференции гуманистические принципы ведения войны, вероятно, не включал Японию в число цивилизованных стран. На повестке дня внешней политики России стояла «большая азиатская программа». Маньчжурия была фактически оккупирована после подавления восстания ихэтуаней в Северо-Восточном Китае, и там, по мнению царя, нужно было образовать «губернию Желтороссия». Среди китайского населения русским полковым священникам было приказано распространять православие любыми методами. Во время своей встречи в Ревеле с германским императором Вильгельмом II царь прямо сказал, что рассматривает укрепление и усиление влияния России в Восточной Азии «как задачу именно своего правления»[266].
Основным препятствием к русскому преобладанию на Дальнем Востоке была Япония. Председатель Совета министров И.Н. Дурново, «представительный выездной лакей, попавший в силу злосчастной судьбы в министры»[267], убеждал его, что соглашение с Австро-Венгрией и улучшение отношений с Германией обеспечит русский тыл, а завершение постройки Сибирской железной дороги и усиление эскадры в Порт-Артуре удержит Японию от агрессии.
В конце 1902 года С.Ю. Витте на собрании Государственного совета, «взывая к мудрости государя», просил «удержать державной своей волею требования ведомств на уровне соответствия тем ресурсам, которые может представить государство, без потрясения экономического благополучия населения». Признавая, что из народа налоговым прессом выжато все, что можно, предупреждал он царя, задолженность правительства достигла 6 629 миллионов рублей, половина кото