Поражение в Русско-японской войне стало национальной катастрофой.
Революция, оказавшаяся неизбежным следствием поражения в Русско-японской войне, надломила Николая II.
Уже 13 октября 1905 года в Петербурге на всех фабриках и заводах произошли выборы в Совет рабочих депутатов. Ночью состоялось первое заседание Совета. Вслед за Петербургом организуется Совет рабочих депутатов в Москве. Совет рабочих депутатов Петербурга, как Совет крупнейшего промышленного и революционного центра России, столицы царской империи, должен был сыграть решающую роль в революции 1905 года.
Избранному руководству Совета в лице меньшевиков Г.С. Хрусталева-Носаря, Л.Д. Троцкого и А.Л. Парвуса удалось убедить депутатов Петербургского совета отклонить большинством голосов предложение большевистской фракции начать подготовку к вооруженному восстанию. Вместо того чтобы сблизить солдат с Советом и связать их в общей борьбе, они потребовали удаления армейских полков из Петербурга, оставив в столице только гвардейские батальоны для охраны императорской семьи. Исполком Совет обратился к Николаю II с предложением реформировать Россию с тем, чтобы превратить ее в конституционную монархию. При этом Совет должен был стать нижней палатой парламента.
По призыву Троцкого впервые в России на всех фабриках и заводах Петербурга был введен восьмичасовой рабочий день. Предприниматели объявили массовый локаут, выбросили на улицу свыше 100 тысяч человек. Но и это не заставило рабочих отступить, отказаться от своих требований. Царское правительство, парализованное всеобщей политической стачкой, безучастно наблюдало за развитием событий. В Петербург были введены 17 казачьих сотен. 14 октября на улицах столицы было расклеено объявление генерал-губернатора Д.Ф. Трепова, в котором полиции отдавался приказ: «Холостых залпов не давать и патронов не жалеть». Но Исполком Совета повода к карательным действиям против рабочих не дал, памятуя о жертвах Кровавого воскресенья!
Влияние Советов было огромно. Несмотря на то что они часто возникали стихийно, были не оформлены и расплывчаты в своем составе, они действовали как власть. Советы явочным путем осуществляли свободу печати, устанавливали 8-часовой рабочий день, обращались к трудовому народу с призывом не платить налогов царскому правительству. В отдельных случаях они конфисковали деньги царского правительства в кассе городских дум и обращали их на нужды революции[276].
Бессмысленное по замыслу и неграмотное по исполнению Декабрьское вооруженное восстание в Москве привело к осуждению Особым совещанием при МВД Российской империи всех руководителей Петросовета. Троцкий и Парвус были приговорены к пожизненной ссылке, но с этапа бежали и покинули Россию.
В результате 17 октября 1905 года появился Высочайший манифест, который Николай II высокопарно называл «конституцией». Когда граф С.Ю. Витте сказал ему, что в лице Государственной думы он нашел верного помощника и опору, царь, скрывая раздражение, заметил: «Не говорите мне этого, Сергей Юльевич, я отлично понимаю, что создал себе не помощника, а врага. Но я утешаю себя мыслью, что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития, без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени»[277].
Он заявлял: «Все это время меня мучает чувство, имею ли я перед моими предками право изменить пределы власти, которую я от них получил. Борьба во мне продолжается. Я еще не пришел к окончательному выводу… Искренне говорю вам, верьте, что, если бы я был убежден, что Россия желает, чтобы я отрекся от самодержавных прав, я для блага ее сделал бы это с радостью. Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от самодержавных прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье 1 Основных законов уже 109 лет. Мое убеждение, что по многим соображениям крайне опасно изменять эту статью и принять новое ее изложение»[278].
Между тем Витте, тщательно готовя проект манифеста, был убежден в том, что «не будь неограниченного самодержавия, не было бы великой Российской империи»[279].
Создание законосовещательной Государственной думы никоим образом не подрывало основ монархии в России, так как всем непопулярным среди депутатов правительственным законопроектам можно было придать силу законов, утвердив их в Государственном совете или, как в случае с денежной реформой, в наскоро созданном ради этого финансовом комитете под началом царя, который после этого не созывался. Недаром современники величали его «макиавеллистым Витте»[280].
Парадоксально, но главным препятствием на пути реформ стали неглубокий ум и упрямство Николая II. «Ни один государственный деятель России не был предметом столь разнообразных и противоречивых, но упорных и страстных нападок, как мой… муж, – писала впоследствии Матильда Витте. – При дворе его обвиняли в республиканизме, в радикальных кругах ему приписывали желание урезать права народа в пользу монарха. Землевладельцы его упрекали в стремлении разорить их в пользу крестьян, а радикальные партии – в стремлении обмануть крестьянство в пользу помещиков»[281].
Презрение ко всему семейству Романовых, распространившееся среди широких кругов интеллигенции, растерянность крестьянства, связанная с разрушением тысячелетней общины, которая позволяла им выживать в самые тяжелые неурожайные годы благодаря круговой поруке, и разорившей хозяйства денежной реформой, в рабочих кварталах вырастали в ненависть к монархии.
Философ Н.Н. Розанов первым понял, что это явление не имеет ничего общего с позитивистским нигилизмом, отрицавшим духовные императивы как недоказуемые опытным путем. Он попытался объяснить его тем, что «Гоголь заворожил литературу и общество карикатурами», что привело к потере чувства реальности и уважения к русскому национальному характеру и породило демократический критицизм. Вершиной последнего стало творчество М.Е. Салтыкова-Щедрина, который, впрочем, был «около Гоголя как конюх около Александра Македонского»[282]. Однако при этом сам Розанов был невысокого мнения о личности русского самодержца и всем клане Романовых.
Спасение здоровых основ российской государственности он видел в «сближении интеллигенции с церковью», которая волею Петра Великого и Екатерины II оказалась за «железным занавесом»[283].
По этой причине Розанов в 1914 году был публично исключен из членов Религиозно-философского общества с формулировкой: «Выражая осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегает Розанов, общее собрание действительных членов общества присоединяется к заявлению Совета о невозможности совместной работы с В.В. Розановым в одном и том же общественном деле»[284].
На Гаагской международной конференции 1907 года была по инициативе Николая II принята лицемерная «Конвенция о правилах и обычаях сухопутной войны», когда всякий вооруженный конфликт объявлялся нормой международного права. Как часто бывает в России, гора родила мышь!
Поражение России в Русско-японской войне в корне изменило международную ситуацию в Европе. Русская революция 1905—1907 годов ускорила подготовку и государств Антанты, и монархий Тройственного союза к мировой войне, так как Россия утратила роль крупного политического и силового фактора на мировой арене.
Державные решения Николая II отныне определялись нравственными стереотипами супруги, императрицы Александры Федоровны, которую французский посол Морис Палеолог характеризовал следующим образом: «Ее воспитание, ее обучение, ее умственное и моральное образование также были вполне английскими. И теперь еще она – англичанка по своей внешности, по своей осанке, по некоторой непреклонности и пуританизму, по непримиримой и воинствующей строгости ее совести, наконец, по многим своим интимным привычкам. Этим, впрочем, ограничивается все, что проистекает из ее западного происхождения. …Моральное беспокойство, постоянная грусть, неясная тоска, резкая смена возбуждения и уныния, постоянные рассуждения о неосязаемом и потустороннем, легковерие, смешанное с суеверием, были свойственны характеру царицы»[285].
Влияние императрицы на царя было не только беспрецедентным, но и губительным. Великий князь Александр Михайлович с горечью описывал свою последнюю встречу с венценосным племянником: «Я докладывал ему об успехах авиации, но видел, что он хочет только, чтобы я поскорее ушел и оставил его одного с его мыслями. Когда я менял тему и пытался обсуждать политическую жизнь в стране, пустота и холодность появлялись в его глазах – выражение, которого я никогда ранее не видел на протяжении четырех десятков лет нашей дружбы. “Вы, кажется, не поддерживаете ваших друзей, Ники?” – сказал я полушутливо. “Я не верю никому больше, чем моей жене”, – ответил он ледяным тоном и отвернулся к окну»[286].
Император по-прежнему был деликатен в общении с окружающими, будучи замкнутым и упрямым по характеру человеком. Он терпеть не мог решительных объяснений и открытых конфликтов, что создавало ему репутацию уклончивого и непредсказуемого партнера как в дипломатических переговорах, так и в обсуждении любых внутриполитических вопросов.
Начальник Императорской канцелярии генерал-лейтенант А.А. Мосолов писал: «Он увольнял лиц, долго при нем служивших, с необычайной легкостью. Достаточно было, чтобы начали клеветать, даже не приводя никаких фактических данных, чтобы он согласился на увольнение такого лица. Царь никогда не стремился сам установить, кто прав, кто виноват, где истина, а где навет… Менее всего склонен был царь защищать кого-нибудь из своих приближенных или устанавливать, вследствие каких мотивов клевета была доведена до его, царя, сведения… Император Николай II был, несомненно, лично выдающимся человеком, но самодержавным он, конечно, не был. Он был в плену. Его возможности были весьма ограничены – несмотря на его “неограничен