Воинская повинность по факту не стала всеобщей. Свыше половины призывников освобождалось по семейному положению и по роду занятий. Не подлежали призыву представители мусульманских народов Средней Азии, Северного Кавказа и буддистов Сибири и Урала. Казаки отбывали воинскую повинность на особых условиях. Для лиц с высшим и средним образованием срок действительной службы сокращался до 1—3 лет. Введение всеобщей воинской повинности позволило сократить численность армии в мирное время и обеспечить накопление обученных резервов. «Что же касается сокращения срока службы, – писал генерал от инфантерии Н.А. Епанчин, – то это не только ухудшало подготовку солдат, но отрицательно влияло на слаженность действий подразделений и значительно затрудняло работу офицеров, и без того нелегкую… При сократившихся сроках действительной службы пехота уже не имела качеств надежных кадровых войск, а при мобилизации в войска поступали запасные солдаты худшего качества, чем люди, бывшие на службе, и, таким образом, качества пехотных частей значительно понижались при мобилизации. Формирование второочередных частей еще более понизило эти качества, так как с началом мобилизации полки выделяли из своего состава с лишком 20 строевых офицеров и 250 унтер-офицеров и ефрейторов, которые шли на формирование второочередного полка, а весь остальной состав этих полков составляли запасные [начальники]; в действующие же полки, вместо выделенных из них офицеров и унтер-офицеров, назначались таковые из отставки, а также прапорщики запаса со слабой подготовкой. Таким образом, и кадровый полк, и второочередной состояли главным образом из запасных военных»[307].
Осенью 1912 года по требованию военного министра В.А. Сухомлинова главные управления Генерального штаба сообщили в Совет министров о степени соответствия их запасов утвержденным нормам. Картина получилась довольно мрачная. Лишь продовольственные, интендантские, санитарные запасы да простейшие виды инженерного имущества были наполнены по стандартам. С артиллерией дело обстояло гораздо хуже: только легкие полковые орудия имелись в необходимом количестве. Не хватало почти половины мортир, тяжелых орудий новых типов не было вовсе, а старые пушки образца 1877 года предполагалось заменить лишь к концу 1914 года. Понятное дело, что их так и не заменили. Перевооружение крепостной артиллерии планировалось завершить к 1916 году, а в осадной артиллерии материальной части вообще не имелось.
После объявления мобилизации с началом мировой войны обнаружилась нехватка 84 % пулеметов, 55 % трехдюймовых фугасных снарядов для полевых орудий и 62 % для горных пушек, 38 % разрывных снарядов для 48-линейных гаубиц, 17 % шрапнельных зарядов и 74 % орудийных прицелов[308].
Отставной военный министр генерал-фельдмаршал Д.А. Милютин неожиданно выступил с резкой критической статьей по поводу военной реформы. Он сетовал на неразумных своих последователей, которые свернули с истинного пути, им указанного, не учатся ни у истории, ни у признанных авторитетов, ни у передовых в военном отношении государств. Все преобразовательное, по его мнению, либеральные «горе-реформаторы» сводят к частным улучшениям. «Вообще позволяю себе высказать с прискорбием, что в технических применениях, как, например, в деле воздухоплавания, мы всегда далеко отставали и отстаем, а между тем в Европе технические изобретения все более и более оказывают могущественное влияние на все отрасли жизни, не исключая и военного дела… Соперники наши все более и более нас опережают и заранее заручаются одержанием над нами верха, когда наступит роковой час борьбы. Как ни тяжело набрасывать на бумагу такие мрачные размышления, нельзя, однако же, сознательно скрывать от себя действительность и успокаиваться на иллюзиях. Громадная наша матушка-Россия двигается вперед на два века позади передовых народов Западной Европы и едва ли когда-нибудь в будущем перегонит их. Выказывается это все более на уровне техническом и экономическом. До чего может дойти изобретательность специалистов по всем отраслям техники и коммерческая изворотливость – невозможно предсказать. Точно так же никто не возьмется предопределить и предел, до которого будущие изобретения окажут влияние на преобразование военного дела. Машина все более и более будет брать верх над мускульной силой человека. Есть ли что-либо невозможное, например, в том, что автомобили не только вполне заменят повозки в обозах, но проберутся даже в полевую артиллерию, а вместо полевых орудий с конской упряжью войдут в состязание на поле сражения подвижные бронированные батареи, и битва сухопутная уподобится битве морской. В теперешнее время такой фантазии не верится, но потомки наши, быть может, взглянут иначе»[309].
Генерал А.А. Поливанов вспоминал: «Армия была лишена… многого для нее необходимого, причем необеспеченность ее проистекала не только от расхода [ресурсов], неизбежного на каждой войне, но и оттого, что она находилась в состоянии отсталости по снабжению ее средствами, созданными военной техникой. Тогда… не хватало почти половины комплекта обмундирования и снаряжения, потребных для выхода в поле армии военного состава, не хватало винтовок, патронов, снарядов, обозов, шанцевого инструмента, госпитальных запасов; почти совсем не было некоторых средств борьбы, на необходимость которых указывал как опыт войны, так и пример соседних государств: не было гаубиц, пулеметов, горной артиллерии, полевой, тяжелой артиллерии, искровых телеграфов, автомобилей, т.е. таких средств, которые в настоящее время признаются необходимым элементом сильной армии»[310].
В этих условиях царь предпочел совершенствовать военно-морской флот и утвердил Малую судостроительную программу. Он разрешил отпускать Морскому министерству в течение четырех лет по 31 миллиону рублей ежегодно. Правда, позже в связи с очередным изменением этой программы стоимость ее была увеличена до 126,6 миллиона рублей. Через год, в мае 1908 года, и Военное министерство получило наконец разрешение обратиться в Государственную думу с просьбой ассигновать около 293 миллионов рублей исключительно «на пополнение запасов и материальной части армии и на постройку для них помещений». Профессор А.М. Зайончковский так охарактеризовал пореформенное состояние армии: «В общем, мы вступили в войну с хорошими полками, с посредственными дивизиями и корпусами и плохими армиями и фронтами»[311].
Декларируемые на словах успехи в осуществлении военной реформы в российской армии оказались настолько провальными на деле, что после прекращения полномочий III Государственной думы была немедленно утверждена «Большая программа по усилению армии».
Она была скопирована с соответствующего указа германского кайзера Вильгельма II. В итоге к началу 1914 года в Германии безработица возросла на 8 %, а в России – на 7,3 %. Из постоянного состава российских вооруженных сил было уволено 2 тысячи старших офицеров и около 7 тысяч средних начальствующих чинов. Армия как в Германии, так и в России испытывала хронический недостаток необходимого военного снаряжения – от стрелкового оружия до обуви! В армиях обеих империй в 1913 году не хватало современных наступательных вооружений: самолётов, бронеавтомобилей, пулеметов, полевых орудий, подвижного железнодорожного состава – и практически полностью отсутствовали автомобили и мотоциклы. Осуществлять долговременные стратегические наступательные операции они были не в состоянии и были обречены на ведение малоэффективной оборонительной позиционной войны. В дополнение ко всему снабжение продовольствием в русской армии оказалось самым отсталым в мире: при отсутствии консервной промышленности во время военных действий к фронту гнали огромные стада скота. С помощью привязных аэростатов, дирижаблей и тем более самолётов направление главного удара легко просчитывалось противником.
Сама сословно-бюрократическая вертикаль власти сводила на нет любые реформы. Даже талантливые, образованные и инициативные люди безропотно мирились со сложившимся рутинным порядком вещей, зная, что любые серьезные возражения приведут лишь к их скорой отставке. «Те, кто выдвигался, не хотели работать и не умели работать. А тех, кто мог бы работать и желал работать, в Военном ведомстве не выдвигали: над ними были люди, которые ненавидели знание, презирали таланты, имели на своей стороне силу и право душить их, мешать им выйти на свет Божий»[312].
Неукоснительно охранявшаяся система сословных ограничений не позволяла получать высшее образование «кухаркиным детям» и отразилась в Положениях о прохождении службы 1887 года и новых званиях в армии и на флоте, искусственно создавших опасную пропасть между потомственными офицерами и обслуживающими их мобилизованными «военными специалистами». Персональные воинские чины им не полагались и заменялись временными военными званиями. Так, призванные в армию профессиональные специалисты получали только погоны вольноопределяющихся, унтер-офицеров или зауряд-мичманов, квалифицированные механики и мотористы с университетскими дипломами – инженеров-механиков, а начальник технической службы авиационного отряда имел звание старшего помощника по обслуживанию аэропланов. Офицерские денежные пособия им не выдавались, и они довольствовались «котловым содержанием для нижних чинов». В мирное время такие специалисты оплачивались по статьям индивидуальных трудовых соглашений с учетом премиальных поощрений, что выглядело не столь унизительно.
Генерал Н.А. Епанчин вспоминал, что «по окончании Японской войны был учрежден еще особый разряд сверхсрочных, с наименованием их подпрапорщиками, они отличались от остальных сверхсрочнослужащих тем, что офицеры говорили им “вы”, а не “ты”, как ко всем нижним чинам. Они имели улучшенное материальное положение и особые внешние отличия в виде особого вида погон. В нравственном отношении положение сверхсрочных было не во всех отношениях благоприятным: дело в том, что солдаты относились к ним с некоторым пренебрежением, промеж себя они называли их “продажными шкурами”, считая, что они служат из-за денег и других выгод»