Ну а что о Каховском? Обсуждать его как личность нет смысла, поскольку такая тоталитарная организация, как масонство, – а практически все декабристы были масонами, – уничтожает личность, заменяет ее «необщее выражение» общим, стадным, искусственно сконструированным. Поэтому надо говорить не о русскости именно Петра Каховского, а о русскости (или нерусскости) всех декабристов вообще.
Любили ли они Россию? Об этом надо судить не по их словам, а по их делам, а их дела говорят о том, что они ненавидели Россию. В самом деле: в тот переломный для ее истории период, когда Александр Первый сначала с «интимным кабинетом», а затем со Сперанским и Государственным советом нащупывал твердолегитимную систему управления страной, чтобы сделать невозможным возврат к «эпохе дворцовых переворотов», и исподволь готовил освобождение крестьян, они не только попытались сорвать эту спасительную для России программу, но и вынашивали планы убийства главного гаранта ее осуществления – царя. Такой же отрицательной получается оценка их русскости и по второму критерию – по степени сродства с тысячелетней русской цивилизацией, с нашим культурно-историческим типом. Выразителем культурно-исторического типа является, конечно же, народ, а как написал о декабристах их великий почитатель Ленин, совершенно не склонный их принизить, они были «страшно далеки от народа». Этой точной фразой все и сказано. Что же касается сопоставления духовного облика декабристов с духовным обликом русских святых, то здесь обнаруживается диаметральная противоположность. Она бросается в глаза уже в свете одного-единственного факта, которого вполне достаточно, а именно того факта, что они собирались поднять руку на Божьего помазанника.
Итак, после уточнения всех определений и учета исторического материала, мы можем дать на поставленный нами в названии статьи вопрос совершенно категорический ответ: какая бы кровь ни текла в жилах тех или иных декабристов, никого из них нельзя считать русским.
Кем же были эти люди?
В нашем языке для них существует очень краткая и выразительная характеристика: выродки.
Ее верность заложена в самой ее этимологии, ибо «выродок» – это тот, кто вышел из своего рода. Декабристы, в большинстве своем родовитые русские, дворяне, сознательно отреклись от своей родовитости, от народа, от государства, от служения отчизне и стали служить силам, мечтающим уничтожить Россию. Если бы их мечтам суждено было сбыться, наша великая страна давно была бы стерта с карты мира вместе с ее уникальной цивилизацией. Но Господь не допустил этого, ибо у Него на Русь возложены надежды, как на Третий Рим, которого врата ада не одолеют до конца времен.
Об этом должны помнить и современные выродки, которых у нас не так уж мало.
Славянофилы: мифы и действительность
Гоголь говорил, что меткое прозвище, данное народом, так прилипает к человеку, что во всю жизнь его не отдерешь. Ах, если бы только меткое! А то острослов Батюшков прозвал Хомякова, братьев Киреевских и их единомышленников «славянофилами», и это нескладное, совершенно не выражающее их взглядов наименование так и осталось в истории и за ними, и за их последователями. И прежде чем начать разговор об этих замечательных людях, надо освободиться от ассоциаций, связанных с этимологией термина «славянофильство». Они не были какими-то особенными «любителями славян», поскольку критерием их любви, симпатии и сочувствия к тому или иному народу была не этническая принадлежность, а религиозная и культурно-историческая основа общественной жизни. Относясь весьма критически к католикам, славянофилы не делали исключения для поляков или хорватов, и православная мордва была им ближе и роднее этих впавших в латинство славян. Итак, «любовь к славянам» – первый миф, касающийся тех, о ком мы будем беседовать.
Второй миф, являющийся столь же злой и лживой карикатурой, – представление, будто славянофилы были «квасными патриотами», отрицавшими все, что приходит с Запада и желавшими отгородиться от этого самого Запада китайской стеной. Другое дело, мол, «западники» – противоположная им партия: те признают пользу европейских влияний и призывают вводить их в русскую жизнь. В общем, славянофилы – ретрограды и изоляционисты, а западники – люди широко и объективно мыслящие.
Это несусветная чушь, тут все противоположно тому, что было на самом деле. Лучшим доказательством будет сравнение главного идеолога славянофильства Ивана Васильевича Киреевского и вождя западников Виссариона Григорьевича Белинского. Второй окончил уездную гимназию, поступил в Московский университет и был выгнан оттуда за неуспеваемость. Затем, познакомившись с некоторыми представителями московской интеллектуальной элиты, вроде Герцена, нахватался от них идей Шеллинга и Гегеля, изрядно упростив их, приспосабливая к своему сознанию и, вооружившись этой метафизикой, бросился писать страстные статьи о русской литературе, считая, что до конца XVIII века ее вообще не существовало. Что же до Киреевского, то пройдя блестящий курс домашнего воспитания под руководством своего родственника Василия Андреевича Жуковского, он к 16 годам знал в совершенстве европейские языки, освоив затем и греческий до такой степени, что мог переводить и комментировать сочинения Максима Исповедника, а уехав для продолжения образования в Европу, знакомился с немецкой классической философией не в отраженном свете, а в дружеском общении с Шеллингом и Гегелем, непосредственно слушая их лекции и общаясь с ними в домашней обстановке. Так чья же точка зрения должна была оказаться более узкой и провинциальной, чьи высказывания наивными и доморощенными? Это совершенно очевидно.
Сегодня читать сочинения Белинского и его последователей Добролюбова, Чернышевского и Писарева просто невозможно – помираешь от скуки. Глупость на глупости, безграмотность на безграмотности. Незнание не только западной, но и собственной истории. А тогда они пользовались в среде первой волны российской «образованщины» бешеным успехом. Это понятно: на социальную арену выходила новая сила, претендующая на новое устроение общественной жизни, – бескорневые, не отягощенные религиозной и культурной преемственностью разночинцы, которые потом трансформируются в подготовившую революцию русскую интеллигенцию. То была жадная, завистливая, настырная сила, ей все имеющееся было плохо, она хотела поскорее все заменить, и подготавливать эту замену обстоятельно и продуманно ей было недосуг. Чего там думать – есть же Европа, посмотрите, какая там удобная и цивилизованная жизнь – надо и у нас устроить такую же! А этот их европейский Запад, который они ставили в качестве образца, был не тем, какой существовал в действительности, а воображаемым, потому что настоящего Запада они не знали и не понимали. Белинский увидел его, лишь когда поехал на курорт лечить чахотку, но, согласитесь, видеть Германию из больничной палаты – это не то, что пить чай с Шеллингом.
Знали и понимали Запад как раз славянофилы – цвет нашей философской мысли. Они дали его болезни самый точный диагноз, прежде всех почувствовав, что в его общественном организме разрастаются две страшные метастазы протестантизма – индивидуализм и рационализм, которые неизбежно приведут к предсказанному в Евангелии оскудению любви. Не Шпенглер, а жившие почти за сто лет до него русские мыслители, вошедшие в историю под нелепым именем «славянофилов», первыми предсказали «закат Европы». И эта неизбежность не просто их тревожила, но была исходным тезисом той программы, которую они предлагали для России.
Кто-то спросит: а что это они так переполошились? Да, предугадали духовную деградацию Запада, омертвение чувств бывших христиан, усыхание душ, отход от служения Богу ради служения маммоне. Ну и что? Им-то какое дело было до Запада – хочет черстветь, ну и пусть черствеет. То-то и оно, что ни Хомяков, ни Киреевский, ни Аксаков не могли сказать этого «пусть», ибо в них самих любовь нисколько не оскудела. Они были людьми, не просто умеющими любить, но живущими любовью. Что же было предметом их любви?
Точнее всего об этом можно сказать, прибегнув к терминам, которых тогда не было. Всем сердцем и всем разумением своим они любили русскую православную цивилизацию, видя в ней величайшее из земных сокровищ. Она, безусловно, стояла для них на первом месте в иерархии ценностей. Но было и нечто, что они любили почти так же, – сестринская западно-христианская цивилизация. Они ощущали ее красоту, знали ее великую историю, она была для них почти такой же родной, как и своя собственная. И как это ни парадоксально прозвучит для большинства читателей, воспитанных на мифе о том, что славянофилы были ненавистниками Запада и всем заморским напиткам предпочитали квас, именно жалость к европейцам, сердца которых превращались в ледышки, как у андерсеновского Кая, заставила их призвать русское общество идти путем самобытного развития, сохраняя в своей культуре, образе жизни, традициях и правосознании ту заповедь любви, которую провозгласил на Тайной вечере Спаситель и которая составляет самую суть православия. Сохранить не только для себя, но и для всего мира и, ближайшим образом, для наших западных соседей, когда-то пребывавших с нами в единой животворящей вере, а теперь все далее от нее уклоняющихся.
Это не значило, конечно, что славянофилы любили Европу больше, чем Россию, но то, что первая их забота была не о себе, а о гибнущих европейцах, ярко выражало их православную, истинно христианскую установку: сначала ближнему, а потом себе. В своих мечтах они видели будущую Россию самоотверженной Гердой, в последний момент заключающей в свои объятия этого западного ближнего и горячими слезами сострадания растапливающей его почти совсем застывшее сердце.
Если же перевести это сентиментальное представление на философско-богословский язык, получится полное соответствие с величайшими Откровениями о человеческом роде, которые было угодно Богу донести до нашего сознания через евангелистов и пророков.
Вот эти великие Откровения: