ся, как заявлял Лютер. «Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? Может ли вера спасти его?» (Иак 2, 14). Однако, не будучи достаточным условием спасения, вера является его необходимым условием – без нее попасть в Царство Небесное никак нельзя.
Суеверия же суть верования, в принципе не спасительные. Суеверный человек – это тот, кто верит всуе, т. е. напрасно, без пользы. Направления его верований хаотичны, определяются случайными причинами и никак не соотносятся с полюсами главной мировой оси домостроительства. Что же до абсолютной величины этих случайных векторов, то она всегда невелика. Встречали ли вы человека, который верил бы, скажем, в примету о черной кошке так убежденно, что готов был пострадать за эту свою веру? Вряд ли. Ярко выраженная воля может быть либо волей к спасению, т. е. доброй волей, и тогда она называется верою, либо волей к погибели, т. е. злой волей, и тогда она называется одержимостью. А у суеверных нет ни той ни другой, так что это к ним относятся слова Бога: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих» (Откр 3, 16). Не должны ли эти грозные слова заставить таких людей убояться и задуматься? Тем более что суеверия могут умышленно внушаться нам врагом нашего спасения, поскольку они не совместимы со спасающей верою.
Чего же нам сегодня следует особенно опасаться, какую «теплоту» предлагает нам князь мира сего взамен ненавистной ему «горячести»? Прежде всего тут надо назвать астрологию. Этот род суеверия является сейчас самым массовым, он буквально захлестывает нас, им полны средства массовой информации от центрального телевидения до районных газет, регулярно знакомящие нас с астрологическими «прогнозами» и «советами». На это тратится гораздо больше времени и средств, чем, например, на популяризацию Евангелия или на ознакомление публики со значением христианских праздников. И эта пропаганда дает результаты: мы превращаемся из людей в рыб, скорпионов, тельцов и других тварей, а каждый двенадцатый становится даже весами. Из подслушанного на улице: «Ну ясно, почему он так поступил – он же весы». Да, тем, кто верит в астрологию, все кажется ясным, и эта иллюзия знания доставляет им приятное ощущение. Но за него приходится расплачиваться дорогой ценой: утратой понимания таких категорий, как свобода и ответственность. Астрология их, в сущности, отменяет, поэтому ее можно назвать реваншем язычества за поражение, которое оно потерпело в первые века нашей эры. В античном мире судьба каждого человека била предрешена от рождения, и самое большее, что он мог сделать – это узнать свою судьбу через оракулов или пифий. Это чувство обреченности, называемое фатализмом, и создало тот прикрытый внешним изяществом внутренний застой, который в позднем Риме начал приводить к повальным самоубийствам. От вырождения и гибели людей спасло христианство: Новый Завет освободил человека от всесилия рока и сказал ему: «Все зависит от тебя самого – можешь обрести вечную жизнь, а можешь пойти туда, где плач и скрежет зубов». Эта благая Весть окрылила человека и создала из него «новую тварь», наделенную небывалой творческой энергией и построившую великую цивилизацию. И вот, через две тысячи лет после освобождения, люди снова начинают проситься в рабство, искать новые формы рока, еще более отвратительные, чем прежде. Тогда это были по крайней мере живые существа – прядущие нить судьбы богини Парки, – ныне же это «планида», бездушное небесное тело, движущееся по расчисленной на миллионы лет вперед орбите. Неужели нашим новым язычникам не приходит в голову простая мысль, сразу же опровергающая всю астрологию: низшее не может управлять высшим?
Другое модное суеверие – восточный двенадцатилетний цикл, тоже изобилующий всякой живностью – свиньями, обезьянами, драконами и т. п. Уже одно то, что этот культ пришел из стран с совершенно чуждой нам религией, должно было бы насторожить потомков создателей Святой Руси, но, к сожалению, они растеряли свою православную гордость, и чужие фантазии стали предпочитать собственной истине. А ведь истина до сих пор рядом с нами, наша Церковь хранит ее в неповрежденном виде и готова поделиться ею с каждым желающим. Почему же так мало желающих? Потому, конечно, что нет воли к истине, то есть нет веры.
С этим безволием нам надо покончить, иначе история покончит с нами как с нацией. Мы должны сознательно выращивать в себе веру, не дожидаясь, пока поле нашей души целиком зарастет сорняками, и делать это можно независимо от воцерковления. Ведь если бы вне церковной ограды нельзя было бы обрести волю к истине, то, поскольку лишь эта воля может подвести к ее калитке, спастись могли бы только дети священников, а Господь предусмотрел возможность спасения для всех.
Сегодня молодые люди и представить себе не могут, в какую тьму была погружена Россия полвека тому назад. Человек, претендовавший даже на самое скромное положение в обществе, и думать не смел зайти в церковь. Слово «бог» встречалось только в переизданиях дореволюционных авторов (разумеется, с маленькой буквы) и в выражениях «а бог его знает» или «ни богу свечка, ни черту кочерга». Невозможно было раздобыть Библию, а о существовании святоотеческих творений и другой духовной литературы мы вообще забыли. Но самое худшее было то, что с утра до вечера в наши головы вдалбливали диамат и истмат: во Вселенной нет ничего, кроме материи, а в истории нет ничего, кроме закона увеличения эффективности производства. Умные и красноречивые подлецы с громкими учеными званиями употребляли все силы своего интеллекта, чтобы мы поверили в это как в строго доказанную научную истину, а не поверить было опасно для жизни. И что же?
А то, что многие из нас так и не приняли этой «истины», отторгли ее от своих душ, как иммунная система отторгает пересаженную чужую ткань. В качестве такой иммунной системы в нас сработала воля к истине. Сами не зная почему, мы так и не смогли поверить, что мир и человек устроены так пошло и безобразно. Мы страстно желали, чтобы все оказалось сделанным по-другому, и это желание было настоящей верой, хотя и не церковной.
Сейчас никто нам ничего не внушает, и мы можем видеть бытие таким, какое оно нам действительно представляется. Так зачем же некоторое из нас не пользуются этим и добровольно принимают не менее безобразную, чем марксизм, ложь, будто людским микрокосмом, эквивалентным большому космосу, управляет ничтожная часть большого космоса – несколько мертвых планет?
Одумайтесь, дорогие братья и сестры!
Надо объединяться
Последние события церковной жизни оживили во многих сердцах почти уже угасшую надежду на воссоединение двух разошедшихся в результате революции и Гражданской войны ветвей русского Православия. Я не стал исключением. Не от большого ума или учености, а только потому, что мне несколько раз доводилось оказаться в том месте и в тот момент, где происходило нечто важное для взаимоотношений между РПЦ и РПЦЗ, я осмеливаюсь высказать несколько своих мыслей на этот счет, основанных на живых воспоминаниях.
Уже с того самого дня, когда я узнал о существовании «карловацкой» Церкви, как мы ее тогда называли, ее образ прочно связался у меня с большой любовью, которую она питает к России. Такая ассоциация возникла у меня по весьма значимым для меня причинам, что были семидесятые годы, когда идеология марксизма все очевиднее обнаруживала свою ложность, и образующийся в душе вакуум нужно было чем-то заполнять. Некоторые из нас стали искать правду в вере предков, в учении Христа. И натолкнулись на серьезное препятствие: не было нужной литературы. Библию купить на черном рынке было еще можно, поскольку ее ограниченным тиражом издавали в Патриархии, но кроме Священного Писания для вхождения в христианство необходимы учебники богословия и святоотеческие творения, а это не печаталось. Неизвестно, что с нами бы стало и не превратились бы мы в каких-нибудь еретиков в результате попыток понять все своим умом, если бы не типография преподобного Иова Почаевского РПЦЗ в Джорданвилле, штат Нью-Йюрк. Там не только издавали широчайший спектр духовных книг, включавший сотни названий, но и заботились о том, чтобы эти книги попадали в Россию. Дело было организовано весьма масштабно, использовались моряки, коммерсанты, туристы и даже дипломаты. Это была чистая благотворительность, ибо литература раздавалась в России бесплатно.
Еще явственнее я ощутил любовь к нам зарубежников, когда работал на восстановлении Данилова монастыря. Это были уже восьмидесятые, время особенного энтузиазма верующих и приходящих к вере: возрождение христианства ощущалось как никогда сильно. Этим энтузиазмом горели и приезжавшие в Москву «карловчане». Они старались тоже внести вклад в возобновление обители – кто деньгами, кто красками для иконописцев, кто своим трудом. Известный публицист из Сан-Франциско Владимир Беляев тесал кирпичи, Лиза Ланжерон из Нью-Джерси мыла в храмах полы. Это были наши люди, полные единоверцы и единомышленники; ни нам, ни им не приходило в голову, что мы принадлежим к разным «юрисдикциям».
В 1988 году зарубежная Церковь, как и наша, отмечала тысячелетие Крещения Руси. Социализм в СССР не был еще отменен, а значит, не было и надежды на то, что наши власти разрешат официальной церковной делегации поехать в США, поэтому туда пригласили как частных лиц священника Димитрия Дудко и меня – мы были «диссидентами», которым нечего было терять. Но в самый момент отъезда у отца Димитрия скончалась матушка, и он поехать не смог, так что я оказался на юбилейных мероприятиях единственным гостем из России. Я выступил с научным докладом на конференции в Джорданвилле и прочел небольшую речь в вашингтонском отеле «Мэй Флауэр». Нет никаких слов, чтобы описать радушие, с которым встречали меня во всех домах и на всех собраниях. Разумеется, мои личные качества не играли здесь никакой роли – для русских американцев я был просто олицетворением утраченной отчизны – далекой, таинственной, горячо любимой и… несчастной. Да, жалость к России, как я скоро заметил, была их доминирующим чувством. Они часто повторяли слова песни «занесло тебя снегом, Россия» и воспринимали их буквально. Этот соблазн быть «печальниками Руси» был так силен, что «первая волна» перед ним не устояла. Это преувеличенное сострадание к нам казалось мне тогда безобидной странностью, однако в ней была заложена будущая на нас обида, которая неизбежно возникнет, когда железный занавес падет и образ погребенной под снегами Родины окажется сильным преувеличением. В 1988 году этот образ был общепринятым в той среде, в какой я находился в Америке. Помню, как на одном из ужинов активистка Нью-Йоркского прихода красавица Ирина Кулеша сказала: «Теперь я понимаю, в чем состоит промыслительная миссия русского рассеяния: вы там разучились креститься, и мы вас этому научим».