К носилкам тем временем подкрался очередной дух-червяк, но тут же отпрянул и умчался, как и предыдущие два. Обычно над трупами вьются мелкие демоны, но этим что-то не нравилось.
Галлы стали оборачиваться, сначала направо, потом налево, потом завертели головами туда-сюда. Римлянам из-за их спин не было видно, что происходит на площади. Вскоре люди начали расступаться, образуя два прохода. С одной стороны толпа молча расступилась перед колонной легионеров в полном вооружении в строю по четверо, с расчехлёнными щитами и копьями на плечо.
— Стой, — приказал им Лурий, когда передовые оказались в двух шагах от него. Колонна послушно замерла.
С другой стороны, на гребне волны приветствий возгласов, криков, на небольшой свободный пятачок перед трибуном выкатился мощный коренастый галл, лысеющий, с невероятно длинными пегими усищами.
— Приветствую, трибун Гай Лурий, — раскатисто объявил он по-галльски.
— Приветствую, рекс Сегомар Сегомариос, — ответил Лурий на латыни, и тут же, указав пальцем на тело на носилках, продолжил:
— Что это значит?
Сегомар наклонил голову. На останки не смотрел, словно заранее знал, что там увидит. Потом, наклонившись к Лурию, что-то прошептал.
— Еще раз спрашиваю, рекс Сегомар, — раздельно сказал Лурий. Его голос разнесся по площади.
Рикс посмотрел по сторонам, Новеллий последовал его примеру. Площадь была заполнена народом. И странным образом толпа словно делились на две части. Одна, потемнее, победнее и погрязнее, словно копила в себе что-то, пыталась расти, заполнить все пространство. От нее веяло угрозой. Вторая, светлее и чище, противостояла этому. Или казалось, что противостояла.
Это чувствовал Сегомар — он стоял перед Лурием, но словно вполоборота, поглядывая и на тех, кто заполнял площадь. За ним стояли двое или трое, один с веточкой в руке — ват? Они молчали и смотрели прямо перед собой.
Сегомар помолчал, потом выдохнул:
— Это беда, почтенный Лурий. Беда. И не только ваша.
Эти слова услышали многие. Толпа загудела, ее части словно вели между собой спор — пока негромкий. Это, видимо, уловил и Лурий — оглядев собравшихся, он развернулся, сделав Сегомару жест рукой, приглашая в дом. Тот кивнул, шепнул что-то сопровождающим — те сразу же ввинтились в толпу, пытаясь разбить ее на части, рассеять и увести. Лурий коротко поговорил с центурионами, и те начали, перекрикивая друг друга, выкликивать из строя солдат, сбивать небольшие отряды и рассылать в разные стороны. Сегомар с Лурием скрылись в доме, у входа тут же встала усиленная стража — человек десять, не меньше. Носилки с останками унесли.
Новеллий вдруг понял, что его никто не охраняет. Варий с сопровождающими исчез — видно, виноватым решили выбрать его, а Марка предоставили самому себе.
Дуннотал подошел к Новеллию, склонился к его плечу.
— Уходить нужно, — едва слышно сказал он.
Новеллий повелительно кивнул ему.
— Ты жильё нашел? Веди.
Место дядя нашёл лучше некуда — на втором этаже большого, хорошо протопленного дома. Хозяин — хитроватый пивовар, уже неразлей вода с Дунноталом, дочка хозяина — пригожая и быстроглазая, в другое время Новеллий бы и приободрился, а тут скользнул взглядом равнодушно. Не до того.
В комнате стоял таз с водой, Марк сразу пошел к нему.
— Не успел в город войти — сразу в таверну, — ворчливо сказал дядя. — И в итоге — туника порвана, грязный, морда побитая. Я тут тебя как солидного купца представил, а ты!
— Ничего, дядя, — холодная вода привела Марка в чувство. — Ерунда все. Ты скажи, что узнал.
— Ничего хорошего. Уходить надо отсюда поскорее.
— Еще чего!
— Ты не знаешь. В той компании, где ты почувствовал Зверя…
— Что?
— Там два сына Сегомара. И два его племянника.
Новеллий уселся на пол прямо у таза.
— Вот и ничего ж себе!
— Ага. И судя по останкам — нападение было утром. Понимаешь?
Он понимал, тем более трибун упомянул о пропавшем третьего дня патруле. Зверь в человеке, бывало, засыпал. Но обязательно пробуждался, и всегда — очень голодным. Утолял голод в течение недели или двух, может, больше. А потом, если оставался жив — мог снова исчезнуть, заснуть.
Если Зверь проснулся всего три дня назад, значит, будут ещё нападения. А если он — родня Сегомара, тот будет покрывать его всеми своими силами. А ведь есть еще и просто население Олины, простые бедные галлы, живущие в шалашах и наскоро вырытых землянках, в окружении голодных детей — они, возможно, к Зверю отнесутся как к избавителю от ненавистных римлян. Олина — мирный город, но Марк видел взгляды, которые некоторые кидали на легионеров. В Галлии нет таких, кто не пострадал от римлян.
— Уходить надо, — повторил Дуннотал. — Может, переночевать. А может и сразу. С хозяином я договорюсь. От всего этого лучше держаться подальше.
— Сегомар против Рима не пойдет, — медленно сказал Марк. — Его брат и старший сын с конницей у Агриппы. Считай, в заложниках. Здесь — еще два сына, да ещё племянники, так?
— К чему ты это?
— Он хотел бы, чтобы все это просто закончилось. Олина растет, он у верубриев теперь рикс, ему мир нужен. Никакой прибыли от войны ему не будет.
— Ему — нет. А знаешь, о чем на том берегу говорят?
— Да знаю я. И Сегомар в стороне не останется, если римляне попытаются его родича убить. Даже и Зверя. Как ни крути — родная кровь. Но что с того? Со Зверем они наших… ну, то есть римлян-то перебьют, может быть, только Агриппа этого так не оставит. С изменниками у него разговор один — Олину сожжёт, всех, кто не убежит — продаст. Был Сегомар, и нет Сегомара.
— Вот именно. Ох, и умный ты у меня, весь в отца! Правду говоришь, и на ночь нельзя оставаться, сейчас уедем.
— А тебе, дядя, и дела до Олины нет? Вы же, друиды, от всех наших богам служите? Или ты в отставке теперь, как я?
— Да как ты смеешь, сам-то ты кто! — взвился дядя, но тут же осёкся и умолк. Продолжал медленно, выговаривая по слову: — От всех галлов служим, да. Всегда так было и всегда так будет. Но сейчас есть дело важнее, чем ввязываться в местную драку.
Новеллий не раз и не два спрашивал — что ж это за важные дела, и какое ему в них место уготовлено — да дядя всегда от ответа увиливал. Но сейчас это не было важным.
— Ну, так уходи, — легко сказал он.
— А ты?
— А я останусь, — Новеллий поднялся с пола и начал стягивать тунику через голову, — Помогу им без драки обойтись.
Дядя аж затрясся.
— Ты не понимаешь! — зачастил он. — Марк… Петрокорий! Сынок! Именем твоего отца прошу тебя! Заклинаю! Уйдём! Не можешь ты здесь погибнуть! Ты… боги… — его речь превратилась в совсем невнятное бормотание, чуть ли не пение, смотрел при этом Дуннотал на племянника очень пристально, и руками начал эдак странно поваживать.
Новеллий зачем-то прислушивался, пытаясь разобрать дядины не то речи, не то уже пение, и вдруг поймал себя на том, что улыбается до ушей, а руки сами поднимаются, чтобы надеть тунику обратно. Он резко прикусил изнутри щёку, так, что аж хрюкнул от боли. Тотчас ощутил, что тело вновь слушается, запустил в Дуннотала скомканной туникой и быстро прошлёпал мокрыми ногами к двери, подальше от хитрых песенок.
— Вот не надо этого, дядя, — сказал Марк строго. — Сам же меня учил! Уйди, раз у тебя дело, а я остаюсь, мои дела в Олине.
Дуннотал глядел укоризненно. «Да он, похоже, не ученика ищет. А может, и не прячется. Во что-то другое он играет, то ли со мной, то ли на меня. А раз так, и я с ним сыграю», — решил Новеллий и заревел, как олень в течке:
— Да к Орку вас с вашими мутными делами и богами болотными! Сколько людей за них полегло — и что? Выгнали Рим? Нет, и не выгоните никогда, хоть ты обделайся своих дел! И я не уйду! Это моя страна, от каждого вонючего червя я с тобой бегать не буду!
Почтине играл — так разозлился на дядю.
— Да что ты делать-то собираешься! — вскричал тот.
— Одного Зверя убил, и этого положу! Сам, один! Дела у него! Наплодили уродов — и бежать, — уже успокаиваясь, продолжал он. — Помог бы лучше убрать за вами.
— Да как тут поможешь, кому, когда? Они же завтра друг в друга вцепятся! — дядя уже торговался, пора было наносить последний удар.
— Вот ты их и убеди не вцепляться. Друидов ведь тут нет?
Дуннотал побледнел.
— Ты же знаешь, я… я не могу.
— А это мы решим. Ты как, уходишь, или со мной?
Дядя горестно кивнул.
Новеллий, закутавшись в плащ с капюшоном, осторожно, почти наощупь пробирался в сторону трибунова дома, ориентируясь по отблескам света на чёрной глади уличных луж. Уж конечно, после того, что случилось днём, ночную стражу римляне утроили, и костры вокруг своих домов разожгли.
Ни с того ни с сего по спине пробежал холодок, и волосы на затылке под капюшоном плаща как будто кто-то потрогал. Новеллий, не оборачиваясь, сурово нахмурил брови и даже совсем тихонечко зарычал, специально ещё припомнив, что говорил про отца давешний забияка Варий. Прикосновение ослабло, истаяло. Ночных духов обычно привлекал страх, а вот гнев они не любили. Небось, такого в ваших друидских поучениях, дядя, и близко нет, подумал Новеллий, очень довольный собой.
К часовым Марк постарался подойти как можно медленнее, даже руки вверх поднял на всякий случай. К счастью, один из солдат видел его с трибуном, он и повёл Новеллия в дом. Там Марк с провожатым еле протиснулись к лестнице на второй этаж, легионеры под оружием были везде: стояли, сидели на скамьях и даже на полу. Некоторые кемарили, привалившись к стенам.
У входа в спальню Лурия Марка тщательно обыскали, ничего не нашли и на всякий случай отобрали пояс и плащ.
Новеллий, в одной тунике, шагнул через порог и невольно поёжился. Угли в железной жаровне у двери, от которых днём здесь было не продохнуть, превратились в пепел. А трибун, сидевший в кресле посреди комнаты, холода и не замечал — щурясь, сведя брови аж к переносице и шевеля губами читал письмо на восковой табличке. Новеллий кашлянул и поздоровался. Лурий поднял глаз на Новеллия, моргнул и почти улыбнулся.