Такого толстяк не ожидал, и потому стал лёгкой добычей.
Не давая тому опомниться, я хорошенько надавал ему по печени, разоружил, а потом резким движением сломал мизинец на левой руке.
Жавлин хотел заорать от боли, но я превентивно засадил ему ещё и поддых, и потому вместо крика из его уст вырвалось только гусиное шипение.
Мне было не до гуманизма, я действовал так, как подсказывал разум и моя злость.
– Не вздумай орать, сволочь!
В широко раскрытых глазах продажного милиционера выступили слёзы.
– Ты кто такой?
– Уголовный розыск!
– Какого хрена ты тут творишь?!
– Задерживаю предателя!
– Какого ещё предателя?
– Самого обыкновенного! Тебя!
– С ума сошёл? Ты разве не видишь – я милиционер.
– Кто – ты? – я усмехнулся. – Милиционера не вижу. Вижу только вымогателя, нацепившего на себя милицейскую форму.
– Ты про что? Про деньги что ли? – поразился Жавлин. – Подумаешь, пощипали нэпачей немного. Самую малость от их доходов. От них равно не убудет. Да и справедливость надо восстановить: разве я ради того, чтобы они жировали, свою кровь на фронте проливал?
– Даже если ты воевал, это не даёт тебе право ставить себя над законом.
– Слова, уголовный розыск, просто слова. Кто тебе поверит?
– Ошибаешься, Жавлин. Не только слова. На тебя написали заяву.
– Пусть засунут эту бумажку себе в задницу. Я – фронтовик, громил Колчака, у меня наград за службу в милиции – целая куча. Кому поверят – мне или какому-то вшивому нэпачу? Да любой нормальный судья встанет на мою сторону.
– Некогда мне с тобой обсуждать политику партии и правительства. Говори, кто тебя послал или я сломаю тебе другой палец. Выбирай, указательный или безымянный?
Он понял, что я не шучу и тяжело вздохнул.
– Не надо ничего ломать, итак скажу… Начальник нашего отделения – Кишкин, он меня деньги собирать отправил. Думаешь, я один там такой?
– Повторишь всё, что мне сказал, в уголовном розыске. Начнёшь вилять – скажу честно: если выйдешь от нас, то только инвалидом. Уразумел, Жавлин?
– Уразумел.
Чтобы доставить «пациента» к нам в угро потребовался извозчик. Коллеги изумлённо смотрели на то, как я конвоирую милиционера в форме по коридорам здания, пока, наконец, не втолкнул его в кабинет Художникова.
– Быстров? – вскинул голову Иван Никитович. – Ты что тут делаешь? У тебя же отгул?
– Одно другому не помеха. Вот, товарищ начальник уголовного розыска, позвольте представить вам милиционера Жавлина, пойманного мной на вымогании денег у нэпманов. По пути этот оборотень в… форме, сообщил мне, что действует по поручению непосредственного начальника – Кишкина.
– Так-так! – Художников с интересом оглядел растрёпанного и красного как варёный рак Жавлина. – Готов выслушать вашу версию событий, Жавлин… Всё обстояло именно так, как сказал товарищ Быстров?
Милиционер затравлено кивнул.
Колоть его не понадобилось, Жавлин сразу «потёк» – из него полилось столько, что мы едва успевали записывать.
По всему выходило, что отделение не товарища нам Кишкина проще всего было сжечь дотла, чем заниматься арестами и допросами. Беспределили все: от начальника до младших милиционеров, и тема была поставлена на поток.
У каждого сотрудника имелся план – определённая сумма денег, которую они раз в месяц отдавали Кишкину. Всё, что свыше плана, шло уже им в кошелёк.
Данью были обложены все торговые точки и частные предприятия на территории отдела. Если владельцы не хотели проблем, они платили сборщикам «подати» в милицейской форме.
Со строптивыми разбирались разным методами: припугивали, что посадят, допекали разными проверками. Когда угрозы не срабатывали, пускали в ход методы физической расправы: людей избивали, портили их имущество, грабили.
На особо неугодных натравливали бандитов.
И тут я к своему удивлению услышал, что на Кишкина, оказывается, работали люди Мамонта. Я уже имел несчастье столкнуться с этим далеко не последним деятелем преступного мира.
Чекисты Мышанского давно пытались его изловить, но пока как-то без особого результата.
И тут на тебе – сюрпрыз! Оказывается, его банда мало того, что орудует в городе, практически у нас под носом – так ещё и выполняет поручения одного из начальников отделений милиции.
– А сам Мамонт что? – словно ненароком спросил Художников. – Неужели ему незазорно с легавыми дело иметь?
– Чего тут задорного? Ты мне – я тебе, всем хорошо. К тому же Мамонт и Кишкин сродственники, Кишкин на евойной сестре женат. Так что помогают друг дружке по-свойски.
Я посмотрел на Художникова.
– Товарищ начальник…
Иван Никитович правильно истолковал мой взгляд.
– Понимаю тебя, Быстров… У самого рука к пулемёту тянется. Короче, надо разорить это гнездо, пока не поздно. Я свяжусь с Мышанским – пускай людей для операции готовит, а ты – как? С нами или всё-таки догуляешь выходной?
– Спрашиваете, Иван Никитович! Раз уж ввязался, надо довести дело до победного конца. Можете на меня рассчитывать.
– Тогда сдай этого гада дежурному – пусть определит его в камеру и, желательно, в одиночку – не хочу, чтобы ему шкуру попортили раньше времени, и иди к нашим, передай – пусть готовятся! – напутствовал меня начальник.
– Пошли, Жавлин. Будем тебя заселять, – толкнул я арестанта к выходу.
Он замер возле порога.
– Товарищи…
– Граждане! – сурово насупил брови Художников.
– Граждане, дозвольте помочь? Так сказать, кровью искупить позор, – взмолился милиционер. – Я ж ведь за советскую власть воевал!
– Поздно спохватился, Жавлин! Раньше надо было думать, – сказал как отрезал Художников.
Милиционер понуро опустил голову и позволил вывести себя из кабинета.
Глава 21
Эх, и удивились жители близлежащих домов, когда у отделению милиции подкатили несколько грузовичков, с которых на мостовую стали спрыгивать привлечённые к операции бойцы. С винтовками наперевес они ринулись внутрь.
Штурм прошёл гладко, без всякого «френдли-файер». Никто не подумал сопротивляться, через пару минут все, кто находился в здании (как люди в форме, так и гражданские посетители), стояли в коридорах с поднятыми руками, лицом к стене.
Художников, я и Мышанский сидели в легковом автомобиле, ждали, когда взятие «Бастилии» закончится. Я порывался идти на штурм, но Иван Никитович не разрешил.
– Твоя голова мне ещё пригодится. Успеешь повоевать.
– Не переживайте, Быстров! Мы сделаем всё в лучшем виде! – заверил Григорий Игнатьевич.
С той поры, как он возглавил спецгруппу ГПУ, призванную помогать Донскому уголовному розыску, видеться мы стали гораздо чаще, и я был этому только рад. Мышанский оказался отличным мужиком, себе на уме, конечно, но это для конторы в порядке вещей. К тому же его связи очень пригодились, когда я устраивался инструктором к Будённому. По нашей линии оперативно провернуть это мероприятие точно б не получилось.
К машине подошёл чекист в ладно сидевшей на нём шинели, с деревянной кобурой для «маузера» на боку.
– Товарищ Мышанский, разрешите доложить!
– Докладывай, Силин.
– Все, кто был в отделении, задержаны.
Мышанский кивнул, посмотрел на нас:
– Ну что, товарищи, поработаем?
Мы охотно выбрались из холодного автомобиля и направились к отделению. Часового милиционера у входа сменил боец ГПУ, в руках у него была трёхлинейка с примкнутым штыком. Солдат козырнул Григорию Игнатовичу и отошёл в сторону, давая пройти.
В отделении было многолюдно, народа набилось как сельди в бочку: одних только коллег – милиционеров – с дюжину, примерно столько же гражданских, и это не считая чекистов.
В коридоре было не повернуться.
Я окинул равнодушным взглядом спины задержанных.
– Кто здесь Кишкин? – позвал Мышанский.
– Я – неохотно отозвался один из стоявших у стены.
Его развернули, и я увидел перед собой молодого, лет двадцать пять – не больше, мужчину, белобрысого и вислогубого, с широкой откормленной мордой и испуганными бесцветными глазами. Кишкин до сих пор не мог осознать, что происходит.
Руки опустить ему не разрешили, рукав гимнастёрки слегка сполз, и я увидел на его запястье дорогие массивные часы в позолоченном корпусе.
– Ты меня знаешь? – поинтересовался у него Мышанский.
– Так точно. Видел вас на совместных совещаниях с ГПУ.
– Отлично, значит, нет нужды представляться. Кто такой товарищ Художников, тебе тоже говорить не нужно?
Кишкин кивнул.
– Отведите нас в его кабинет и постойте возле дверей, – распорядился Григорий Игнатович.
Наблюдать за моим почти тёзкой, оказавшимся в родной стихии, было сплошным удовольствием.
Мы вошли в кабинет. Художников осмотрелся и хмыкнул:
– А ты хорошо устроился, Кишкин! Обстановка как в светских салонах.
Действительно, начальник отделения действовал по принципу «красиво жить не запретишь», сам восседал на роскошном кожаном кресле, подстать была и прочая обстановка: стулья с бархатными сидениями и спинками, мягкие диваны в углу, роскошные шторы на окнах. Ну и массивный стол с резными ножками, укрытый зелёным бархатом, занимавший большую часть помещения.
– Чтоб я так жил! – усмехнулся я и под неодобрительным взором чекиста добавил:
– Шутка!
– Что-то инвентарных номеров не наблюдаю… – протянул Иван Никитович, разглядывая один из диванов. – Откуда дровишки?
– Дровишки? А, в смысле мебель… Ну, это подарки от сознательных граждан, – буркнул Кишкин, стараясь не смотреть Художникову в глаза.
– Везёт же вам на сознательных граждан… – иронично заметил Иван Никитович. – Не то что нам…
– Так это, работаем с людьми… Народ понимает, что ради него же стараемся, живота своего не жалея, – понёс чушь начальник отделения.
Мышанский поморщился.
– Бросьте, Кишкин! Несите околесицу кому-то другому. С вами разговаривают серьёзные люди. Вы ещё не поняли, что произошло?