— Вы думаете?..
— Думать — моя обязанность, вахмистр! Приказ ясен?
— Так точно! — щелкнул каблуками Рик.
Ливенцов позвонил в колокольчик.
— Пригласи задержанного! — велел заглянувшему вестовому.
Появившийся вскоре Илья положил на стол начальника листок бумаги.
— Вы немногословны, — заметил Ливенцов, пробежав глазами текст.
— Отвык писать от руки, — сказал Илья. — Тем более карандашом.
— Попросили бы перо…
— Его я сроду не держал. В кино видел, но, как этим пишут, не представляю. Если б клавиатура…
— Ладно, — сказал Ливенцов. — На сегодня достаточно. Отдыхайте.
Когда вахмистр с ари ушли, есаул снял трубку телефона.
— Петроград! — бросил в микрофон.
Дождавшись ответа телефониста, Ливенцов продиктовал номер и стал ждать.
— У аппарата! — раздалось в наушнике.
— Здравия желаю, господин подполковник! — отчеканил есаул.
— Это ты, Гордей? — На другом конце зевнули. — Не надоело еще? Может, по стойке «смирно» стоишь?
— В соответствии с уставом внутренней службы, — сказал Ливенцов, улыбаясь в усы, — подчиненный приветствует начальника пожеланием ему здравия и обращается по титулу, а за неимением такового — по званию…
— Брось! — прервали на другом конце провода. — Устав я читал. Что у тебя?
— Проходчик.
— Объявился! — Голос подполковника зазвенел радостью. — Иван Павлович?
— Другой.
— Вот как… — Собеседник мгновение помолчал. — Что с Ненашевым?
— Умер, если верить заявлению нового.
— А этот кто?
— Дальний родственник и наследник.
— Он посвящен в дело?
— Нет.
— Как он обнаружил проход?
— Утверждает, что случайно.
— Гм! — сказал собеседник.
— Вот и я так думаю! — сказал Ливенцов.
— Как он оказался у тебя?
— Тертышкин привел.
— Рик? — изумился собеседник. — Почему он? Мы же условились: за проходчиком его не посылать!
— Я не питал надежды увидеть Ненашева — год скоро, как сгинул. Когда в последний раз прощались, выглядел плохо. Тертышкин — лучший дозорный в отряде, а Союз в последнее время зашевелился. Вот я и подумал…
— Не верь после этого в судьбу… — вздохнул подполковник. — Вдруг это не случайность?
— Хочу заметить, Яков Сильвестрович, — голос Ливенцова стал строгим, — всякий сговор с вахмистром я исключаю!
— Я тоже, — успокоил подполковник. — Я о другом. Как они встретились?
— Вахмистр заметил незнакомца в долине. Там почему-то оказался и полувзвод Союза, который перехватил проходчика. Он, однако, сумел отбиться, после чего сбежал с помощью вахмистра. Они спрятались от погони в пещере, дождались ночи. Очхи выставили заслон, но они сумели прорваться и к полудню добрались до станицы. Убили или ранили нескольких очхи, принесли трофейное оружие.
— Красота! Тертышкин романов, часом, не пишет?
— Не замечал. Вахмистру я верю.
— А проходчику?
— Ну… — замялся Ливенцов.
— Так! — отозвался собеседник. — Поподробнее!
— Он молод, образован, хорошо развит физически. Со слов Тертышкина, великолепно владеет оружием и знает приемы рукопашного боя. Вахмистр считает, что обязан ему жизнью.
— Что говорит сам проходчик?
— Утверждает, что служил в Российской армии — в общей сложности семь лет. Принимал участие в боевых действиях. Вышел в отставку в чине прапорщика, получив диплом юриста.
— Логично. Что тебя смущает?
— Как изволили заметить, слишком красиво. Ранее в долине не замечалось так много очхи. А тут как по заказу! К тому же, как утверждает вахмистр, они явно кого-то ждали.
— Что еще?
— Он мне нравится.
— Ага! — сказал подполковник.
— Вызывает симпатию, ему хочется верить.
— Засланец из Союза?
— Очень может быть.
— Как выглядит?
— Чистокровный ари.
— Проверить нетрудно. Подключим ИСА.
— Когда вас ждать?
— Утром.
— Успеете?
— У меня, да будет тебе известно, личный поезд. Не видел?
— Нет.
— Именным указом выделили. Приеду, похвастаюсь. Как сын?
— Приедешь, похвастаюсь!
— Ты все о своем?
— У меня третий, между прочим! Где твои?
— Кто в трезвом уме и памяти выйдет замуж за начальника Корпуса жандармов? Мы же изгои! Разве сумасшедшая какая. В связи с чем вопрос: зачем мне сумасшедшая?
— Не увиливай! — сказал есаул.
— От тебя увильнешь! Засланца где поместил?
— Тертышкин присматривает.
— Ну и славно! Пусть думает, что ему поверили. Расслабится… До встречи, Гордей!
— Жду! — сказал есаул и повесил трубку.
После чего вновь перечитал записи в блокноте и объяснение засланца. Отложив их в сторону, взял со стола темно-красную книжицу, пролистал.
— Князев Илья Степанович, — прочел вполголоса и вздохнул: — Красивое имя! Кто, интересно, придумал?
5
Станица выглядела прянично-сказочной. Аккуратные, срубленные в чистый угол дома, ухоженные дворы, подсыпанные гравием улицы с кюветами по обеим сторонам; но главное — сады! Они окружали каждый дом. Яблони и вишни, раскинув ветви, тянули их через заборы, будто приглашая любоваться. Сады цвели: пышно и торжественно. Бело-розовая кипень окружала дома, те стояли, будто в сугробах, и сугробы эти пахли нежно и зазывающе. Мне вдруг отчаянно захотелось жить в этом месте: выходить с рассветом из дому, улыбаться проснувшемуся солнцу и идти по росе навстречу жизни.
Рик остановился у крайнего дома и отворил калитку. Мы не успели сделать и десятка шагов, как из дома вылетело и повисло на шее вахмистра визжащее существо. Рик существо обнял, чмокнул в щеку и поставил на землю.
— Где ты был? — затараторило существо. — Еще вчера ждала! Не знала, что думать!
— Ула! — сказал Рик укоризненно. — Я не один.
Существо умолкло и уставилось на меня. Теперь я смог его разглядеть. Это была девчонка, совсем еще юная, с круглым миловидным лицом. В ее чертах сквозило сходство с Риком: такие же серые глаза, вздернутый нос и упрямый подбородок. Уши девушки были скрыты под волосами, но я не сомневался, что они такие же, как у вахмистра. Девчонка смотрела на меня, не отрываясь, и я замер, не зная, что предпринять.
— Моя сестра Ула, — поспешил на выручку Рик. — А это Илья, он погостит у нас.
— Здравствуйте! — сказал я.
Она не ответила, все так же буравя меня взглядом.
— Ула! — окликнул Рик.
Она нехотя повернулась.
— Дай нам поесть и затопи баню!
Ула кивнула и побежала в дом. Мы составили ружья к стене, умылись и пошли в дом. Стол к нашему приходу успели накрыть: густой борщ дымился в глиняных мисках, хлеб, нарезанный толстыми ломтями, высился горкой. Рик перекрестился на икону в углу, я повторил, и мы сели на лавку. Деревянные ложки лежали у мисок, мы, не сговариваясь, набросились на еду. В последний раз перекусить нам довелось в пещере, и было это вчера. Борщ был чудо как хорош: наваристый, щедро заправленный сметаной и обжигающе острый. Миски опустели мгновенно. На смену явилась каша. Гречневая крупа упрела в печи, для нее не пожалели масла — каша так и таяла во рту. Ула, подав миски, отошла к печи и продолжила меня разглядывать. Рик это заметил.
— Ула! — сказал он сердито. — Мы не в церкви, а Илья не икона! Как там баня?
Она фыркнула:
— Топится! — и выбежала.
Запив кашу холодным молоком, мы вышли во двор. Рик достал кисет. Я курю редко — под настроение, сейчас как раз был такой случай. Рик насыпал в папиросную бумажку резаный табак, свернул и, дав мне лизнуть край, заклеил самокрутку. Мы сели на лавочку у крыльца и закурили, пуская в воздух белесый дым. Когда огонек обжег пальцы, я бросил самокрутку в ящик с песком, как раз для того и предназначенный, и встал.
— Ружья почистить! — напомнил Рик.
Возиться с грязным железом было лень, но Рика обижать не хотелось — меня накормили. Рик принес ветошь и ружейное масло, я вздохнул и взялся за дело. Рик действовал сноровисто, у меня получалось хуже — отвык. Пока я занимался одним ружьем, Рик справился с двумя. Причем, как я заметил, трофей он чистил с особой любовью. Это казалось странным. Ничего особенного в ружье не было — обычный гладкоствол. От знакомых мне систем он отличался наличием крепления для штыка. Зачем штык помповику, я не представлял, но спрашивать не рискнул. Не знаешь чужих порядков, помалкивай — целее будешь.
Прибежавшая Ула унесла ружья в дом. Обратно появилась с полотенцами и чистым бельем.
— Для вас белья нет, — сказала мне виновато. — У Рика размер другой.
— Не беда, — откликнулся я и полез в рюкзачок.
В штабе его перетряхнули, но вещи не тронули. Оставили даже ружье, велев, правда, разрядить. Запасные трусы оказались на месте, как и освобожденные от камней носки. Камни носкам не понравились — один разорвался, второй был в пятнах.
— Я постираю. — Ула забрала носки. — И заштопаю.
Я пожал плечами: в кроссовках можно и на босу ногу; женщины, к примеру, так и ходят. Мы с Риком направились в глубь сада, где над крышей баньки дымилась труба. Баня не протопилась, но ждать мы не стали. В парной было тепло, вода в котле согрелась — чего еще? Печь-каменка и железный котел здесь были такими же, как в бане у деда. В этом мире все было похожим: дома, одежда, речь; только выглядело все как в историческом фильме. С одной поправкой: фильм сняли в Голливуде по сценарию выходца из Айовы. Режиссер, естественно, вырос в Айдахо. Два глубоких знатока России объединились, чтобы сотворить сей шедевр. В их представлении именно так жили русские. Строили дома, топили бани, шили мундиры и платья до пят. Из картины выпадали только имена. В американском фильме Рика звали бы Иван, а фамилия у него была бы Чехов. Улу величали бы Наташей, и роль ее доверили бы молодой Кински, потому что, по мнению режиссера, у этой немки славянское лицо…
Мы посидели на полке до обильного пота, потом взяли деревянные шайки. Нашлись мыло и мочало, в предбанник мы выбрались розовые и чистые до скрипа кожи. Пока мы плескались, одежду мою почистили, кроссовки оттерли от грязи. Не приходилось сомневаться — работа Улы. Сестра у Рика оказалась замечательной.