Умывается снегами рассыпчатыми,
Как красавица, глядя в зеркальце,
В небо чистое смотрит, улыбается.
В сизой дымке Андрей едва различил маковку колокольни.
— А это правда, будто фашисты хотели затопить Москву? — спросила Настя.
Андрей ничего об этом не знал, и сам вопрос показался ему нелепым: как это можно — затопить такой огромный город? Это же целое море воды надо… И зачем?
— Представляете? — не дождавшись ответа, зябко передернула плечами Настя. — Только бы маковка торчала… Жуть… И весь Кремль под водой…
— А я там присягу принимал…
— Где — там? — не поняла Настя.
— Возле Вечного огня…
Настя резко повернулась, в глазах восхищенно зароились знакомые золотые веснушки.
— В самом деле? У могилы Неизвестного солдата? Ваша рота? Вы стояли там на посту?
— Два раза, — почему-то соврал Андрей. — У нас по очереди…
— Как здорово! — прошептала Настя восторженно. — Вы даже не представляете, как это здорово…
«Сейчас спросит, — смутился Андрей, — о том солдате, а мне совершенно нечего сказать».
— Поехали! — вдруг сказала Настя, схватив его за руку. — Поехали немедленно, тут недалеко. Вы очень нужны одному человеку…
Андрей ничего не понимал. Кому, для чего он понадобился? На гранитном, пригретом солнцем парапете снова встал между ними кто-то третий, и Андрей увидел размытое, словно за мокрым, перевитым струями дождя окном, лицо солдата, чью фотографию держала тогда у груди Настя.
…Они вышли из троллейбуса на Мосфильмовской, и Настя повела Андрея по тропке напрямик — через палисадник, заросший акациями, через детскую площадку с разноцветными скворечнями домиков. Минут через пять они очутились возле длинного, как барак, дома.
Настя уверенно нажала на кнопку звонка и, не услышав ответа, достала из сумки ключ, открыла дверь.
— Вот моя деревня, вот мой дом родной! — весело продекламировала она, пропуская Андрея вперед, и он сразу же споткнулся о приступок — в коридоре, пахнущем свежевымытыми полами, было сумрачно.
«Коммуналка», — сразу определил Андрей, проходя мимо кухни: вдоль стены теснились три стола, накрытые клеенками и газетами. И чистота в коридоре была коммунальная, подчеркнуто оберегаемая и поддерживаемая, возле каждой двери пестрели разнокалиберные тапочки.
Настя бегло на них взглянула и по ей только известным признакам определила, что тот, к кому они пришли, должен вот-вот вернуться.
— Подождем, не под дождем! — улыбнулась она извинительно и, пригласив Андрея на кухню, смахнула тряпкой с табурета, усадила возле стола, накрытого новой, еще не запятнанной клеенкой с желтыми ромашками.
«Это ее стол», — догадался Андрей, хотя Насте была бы вроде ни к чему старая, отбитая по краям пластмассовая пепельница в виде охотничьей собаки, устало положившей морду на передние лапы.
Настя поставила на плиту чайник, достала чашки с блюдцами. Голубые подвинула: одну — Андрею, другую — себе, а третью, с еле поблескивающим золотым ободком, старенькую, оставила на середине стола, наверное, для того, кого они ожидали с минуты на минуту.
— Это ведь его сын, — проговорила Настя безо всякой связи. — Помните? На той фотографии… Он-то меня и послал в парк. Сам уже еле ходит… «Неси, — сказал, — покажи… Может, кто признает».
— А он вам… кто? — спросил Андрей.
Настя ответила не сразу. Налила в две чашки чай, села рядом и сказала не очень охотно:
— Длинная история. У меня родители в вечных командировках. Что мать, что отец. У отца любимая поговорка: «Не жизнь, а день приезда, день отъезда». А он… Просто сосед. А теперь вроде за деда…
«Странно, — подумал Андрей. — Совсем одна. Дед, фотография… А при чем тут Настя? И при чем я?» И он опять со жгучим стыдом вспомнил о невыполненном обещании.
— Понимаете, какое дело… Он почти уверен, что его сын лежит в могиле Неизвестного солдата… Погиб где-то недалеко от Крюкова… Или в Красной Поляне… В общем, неизвестно где, но там… И вот Кузьмич внушил себе, что именно его сын под Вечным огнем… Больше двадцати лет искал могилу. И — ничего, ни следа. Многие считают его чудаком, смеются. А мне его жаль. Ну кто, скажите, кто докажет, что под Вечным огнем не его сын? Каждое утро Девятого мая я вожу его туда… Раньше ходил сам… Каждый день…
Хлопнула дверь, в прихожей раздались шаги. Андрей обернулся.
Прислонясь к дверному косяку, щурясь от встречного света, на них смотрел, поблескивая очками, щуплый, небольшого роста старик в поношенном, с коротковатыми рукавами пиджаке. Зеленая байковая рубашка опрятно застегнута на верхнюю пуговичку. Он уже успел переобуться и стоял в растоптанных суконных тапочках, слегка косолапо отставив ногу. Старик долго приглядывался — с улицы слепило, наверное, как ранней весной.
— Здравствуйте, молодой человек, — с доброй усмешкой проговорил наконец старик, и Андрей с неловкостью ощутил на себе любопытно-придирчивый, изучающий его взгляд.
— Это тот самый Андрей, — привстала Настя. — А это Кузьмич, — повернулась она к Андрею, и в ее голосе послышалось желание, чтобы они сразу же подружились, понравились друг другу. Настя торопливо налила чаю старику.
Пригладив редеющие волосы, старик неторопливо присел рядом, взял чашку, подержал в ладонях, как бы согреваясь.
Очки блеснули совсем близко, и Андрей увидел в упор глянувшие на него из глубокой, родниковой прозрачности стекол увеличенные, расширенные голубоватые глаза.
Старик как будто смотрел на него со дна чистой реки.
— Так, значит, в роте служите, в этой самой?
— В роте почетного караула, — с удовольствием подтвердил Андрей. Но ему чем-то уже не нравился этот старик, вкрадчивым взглядом рассматривающий каждую пуговицу, каждую складку на его мундире.
— Он, оказывается, стоял у Вечного огня! — с гордостью за Андрея, за нового своего знакомого, сказала Настя.
— Как? У самой могилы Неизвестного солдата? — не поверил старик, и голубоватые глаза его под стеклами очков расширились еще больше.
Он опять тем же цепким, но теперь обрадованным взглядом пробежал по Андрею — от погон до сапог, — улыбнулся, нахмурился, снова улыбнулся и обмяк.
— Ах ты, раскудря моя рябина… Да что ж вы раньше-то молчали?
Перелил чай из чашки в блюдечко, подержал немного, остужая, и вылил обратно в чашку — не давали ему руки покоя, не знал он, куда их девать.
— Значит, в роте почетного караула… — как бы с новым удивлением пробормотал Кузьмич. — Видел я, видел, как стоите… Ладно, красиво. И форма опять же…
Он хотел что-то добавить, но, наверное, не нашел слова, только крякнул, махнул рукой и взглянул на Андрея с еще большим уважением и интересом.
— Сколько ж смена?
— Час, — небрежно ответил Андрей.
— И в жару, и в холод?
— И в жару, и в холод. В зависимости от метеоусловий могут быть изменения…
— Так-так. — Старик отхлебнул чаю, закашлялся.
И было заметно — о чем-то другом, очень важном хотел он спросить Андрея, но почему-то не решался.
Настя смотрела на обоих с ожиданием.
— Вот что мне скажи, — проговорил старик, осторожно и, очевидно, для доверительности перейдя на «ты». — Как там у вас, в роте, полагают… Кто в могиле-то?
Из-под сведенных, как от боли, бровей, в каком-то мучительно неразрешимом вопросе на Андрея опять глянули, как будто со дна реки, глаза. Он смутился, заворочался на стуле.
Но старик не дал ответить.
— Я, конечно, понимаю, — тихо, сожалеюще произнес он. — Как не понимать… Неизвестный солдат — это, так сказать, памятник всем погибшим — известным и неизвестным («И Матюшин то же говорил!»). И огонь зажгли, чтоб наши души греть… Ну а все-таки… Ведь там… — И старик отодвинул чашку, сдавил пальцами небритые щеки и снова пронзил Андрея тем же немигающим взглядом. — Там ведь не вообще солдат лежит, а конкретный… И имя у него есть, и фамилия…
И тут стало слышно, как тикает будильник на подоконнике.
— А я вот все думаю, — убежденно, словно боясь, что ему не поверят, проговорил Кузьмич, — я думаю, уж не мой ли Колюшка там лежит… А, солдат?
Андрей растерянно молчал. «Что сказать? Неужели этот старик…»
— Там неизвестный, — пробормотал Андрей. — Неизвестно… Понимаете, неизвестно кто…
Глаза Кузьмича подернулись холодноватым отчуждением.
— Как это неизвестно? — незнакомо-скрипучим голосом отозвался он. — Это вам неизвестно… А нам известно все!
— Я не знаю… Что я? — пожал плечами Андрей, повернувшись к Насте и ища у нее сочувствия.
— И напрасно не знаете! Надо бы знать! — раздраженно подхватил Кузьмич. — Надо бы знать, товарищ рядовой роты почетного караула, по какому случаю и возле кого стоите на часах! А вы небось красуетесь, любуетесь собой, своими этими, как их… аксельбантами…
— Кузьмич! — с укором перебила Настя.
— Я семьдесят лет Кузьмич, — тотчас сердито отозвался он. И, уже не скрывая неприязни, с усмешкой кивнул в сторону Андрея: — И этот… гусар обещал помочь?
Андрей залился краской.
Чувство стыда, обиды, злости переполнило его. Андрей словно бы потерял дар речи, а когда обрел способность говорить, не нашел подходящих слов.
— Как вы смеете?! — запинаясь, выкрикнул он. — И вообще!.. Еще неизвестно, где ваш!.. Он же без вести!..
Брошенные в горячке эти последние фразы уже было не вернуть, хотя Андрей тут же пожалел о сказанном…
Настя стояла бледная. Она в растерянности переводила взгляд с одного на другого.
— Вот так, спасибо, объяснили, дети мои!.. — нервно засмеялся старик и, схватившись за грудь, закашлявшись так, что на землистом лбу его проступили синие жилы, вышел из кухни.
— Ну зачем вы? — рассерженно прошептала Настя. — Сейчас опять вызывать «неотложку»… А он так хотел вас видеть!..
Андрей, не проронив ни слова, надвинул фуражку и, не попрощавшись, выскользнул за дверь.
12
От сизого, мелкого дождя, что нудно сеялся по плацу, как нарочно, заряжаясь с утра, набухала шинель, сырой холодной тяжестью наливались сапоги. Но распорядка дня никто не менял, занятия продолжались, рота готовилась к встрече нового именитого гостя. Глядя на мокрые листья клена, прилипшие к асфальту оранжевыми кляксами, Андрей с тоской вспоминал солнечный, удивительно прозрачный в голубизне майский день, когда в парке культуры встретил Настю. Из промозглого, серого дня осени все это казалось похожим на сон — и лавочка возле пруда, где они тогда на минутку присели, и сумеречная кухонька на Мосфильмовской,