— Который час, доктор?
— Утро, Шарп, пасхальное утро! Праздник, — лекарь с чувством высморкался, — Я сделал всё, что мог. Идите, мистер Шарп, и не грешите.
Стрелок спустил ноги со стола и бережно натянул свои трофейные кавалерийские рейтузы. В коже, которой они были подшиты, с внутренней стороны бедра зияло пулевое отверстие. Доктор бросил на дырку короткий взгляд и рассмеялся:
— Пятью сантиметрами выше, и эти роскошные штаны не на что было бы надевать.
Действительно, обхохочешься. Шарп встал на раненую ногу. Больно, но терпимо.
— Спасибо, сэр.
— Это мой долг, Шарп. Благодарить следует мать-медицину, коей я лишь скромный служитель.
Он откинул клапан входа в палатку:
— Надумаете ампутировать ногу, — заглядывайте.
— Упаси Господь, сэр!
Утренняя поверка давно миновала, оружие было вновь составлено в козлы, армия заканчивала завтракать. Всё так же гремели пушки. На этот раз они били по другому бастиону, — Санта Мария. Канонада напомнила Шарпу о порохе, и офицер скривился. Чёртов порох! Будь его больше, Шарп, Харпер и стрелки нынче ходили бы в героях. Вместо этого, как подсказывала Шарпу интуиция, из них собираются сделать козлов отпущения.
Хромая к своей палатке, Шарп встретил толпу солдаток, собирающих с обильно политой дождями земли первые цветы, белые и крохотные. Весна. Вот-вот дороги станут проходимы, откроются реки. Гром артиллерии разносится далеко. Должно быть, его слышно и под Алькантарой и на востоке, под Меридой, где британские аванпосты до рези в глазах высматривают французскую армию, торопящуюся на помощь Бадахосу. Из города плыл колокольный звон. Пушки господствовали сегодня на пасхальной службе. К ним обращались мысли прихожан, не к Деве Марии в пышных одеждах, не к статуям апостолов, на головы которых канонада сбивала пыль с карниза внутри собора. Даже Господь был сегодня вторым, о ком вспоминали верующие, и то опять же благодаря дьявольским огненным трубам: «…Будь с нами и присно, и в час нужды нашей!» Жители Бадахоса, сотни лет переходившего от христиан к маврам и обратно, слышали в гневном рокоте угрозу и обещание того, с чем были хорошо знакомы: посулы резни и грабежа, хмельного неистовства и холодной безжалостной алчности победителей.
— Шарп! — майор Колетт, хмурый и сонный, махал стрелку рукой, приглашая под сень полковничьего обиталища.
— Сэр?
— Как ваша нога? — тон был равнодушным.
— Болит.
Колетт посторонился:
— Полковник ждёт вас.
Свет, преломлённый парусиной стен, заливал всё внутри палатки ядовитой жёлчью. Полковник отчуждённо указал Шарпу на ящик:
— Присаживайтесь.
— Спасибо, сэр.
Выставив повреждённую конечность, Шарп сел. Боль глухо пульсировала в бедре, отдаваясь в паху.
Колетт закрыл вход и встал за спиной стрелка. Низкий рост позволял майору стоять в палатке прямо, не пригибаясь. Шарп ждал, что полковник сразу начнёт разнос, но тот медлил. Стрелку было жаль его. Не Уиндхэм заварил эту кашу, но именно ему досталась самая большая ложка, и он расхлёбывал, как умел.
Полковник сделал неопределённый жест:
— Прошлая ночь, Шарп. Весьма прискорбно.
Один Бог ведал, что Уиндхэм считал прискорбным. Невзорванную дамбу? Смерть Мэттьюза?
— Командующий разочарован. Не нами, мы своё задание выполнили: доставили порох и подорвали его, а то, что его оказалось недостаточно, это уже вина инженеров. Мы тут ни при чём.
Колетт многозначительно покашлял, и стрелок решил, что сейчас полковник заговорит о том, ради чего он и пригласил к себе Шарпа.
— Кажется, там, у дамбы, имела место какая-то неразбериха?
Уиндхэм, похоже, цитировал Раймера. Шарп пожал плечами:
— Можно сказать проще, сэр: обычная ночная атака.
— Господи, Шарп, вы же вчера как сквозь землю провалились! — в присутствии стрелка полковник чувствовал себя напроказившим школяром. Так повелось с самой первой их встречи, ещё там, в Элваше. Пора было с этим кончать, — Я послал вас узнать, в чём причина заминки и сообщить мне, ни больше, ни меньше. Правильно?
— Да, сэр.
— Вместо этого вы узурпировали полномочия командира Лёгкой роты, подняли на уши французов, и, в результате, офицер полка погиб.
Шарп усилием воли подавил приступ ярости:
— Я всполошил французов, сэр? Интересно, каким образом?!
— Чёрт возьми, вы стреляли по ним!
— Капитан Раймер так сказал, сэр?
— Я не собираюсь обсуждать с вами, кто и что мне сказал! Стреляли вы или нет?
— Точнее, отстреливался, сэр!
Повисла тишина. Очевидно, Раймер поведал иную историю. Колетт с Уиндхэмом переглянулись. Шарпу они верили больше, но в данной ситуации следовало поддержать Раймера. Полковник сменил тактику:
— Как бы то ни было, мой приказ вы не выполнили?
— Не выполнил, сэр, — спокойно согласился Шарп.
Уиндхэм растерялся. Он ожидал увёрток, оправданий, а стрелок признал свою вину, но не спешил с объяснениями. Делать это значило бы обливать грязью Раймера, что едва ли порадовало бы полковника. Командир полка смотрел на Шарпа. Лицо того было непроницаемо. Сама поза говорила об абсолютной уверенности в собственной правоте и компетентности. Полковник тряхнул головой:
— Послушайте, Шарп, Раймер в сложном положении. Он не может командовать ротой, пока вы дышите ему в затылок!
Шарп медленно кивнул:
— Так точно, сэр.
Видя, что стрелок не спорит, Уиндхэм осмелел:
— Взять, к примеру, винтовки!
Шарп встревожился:
— А что с винтовками, сэр?
Вклинился Колетт:
— По мнению капитана Раймера, из-за наличия медленно заряжающихся винтовок Бейкера огонь роты был не столь интенсивным и, как следствие, подразделение понесло неоправданно тяжёлые потери! Мушкеты быстрее и эффективнее!
— Такие случаи можно по пальцам перечесть, чаще эффективнее именно винтовки!
— Ваши слова, Шарп, противоречат выводам капитана Раймера! Заметьте, КОМАНДИРА ЛЁГКОЙ РОТЫ!
— Он хочет избавиться от винтовок, и я склонен согласиться с ним, — твёрдо произнёс Уиндхэм.
Шарп, разволновавшись, привстал с ящика. Бедро опалило, он мешком осел обратно и, морщась, возразил:
— Нам нужно увеличивать количество винтовок в Лёгкой роте, а не уменьшать, сэр!
— Ротой командует капитан Раймер, не вы, Шарп!
Стрелок взглянул в глаза полковнику, но тот отвёл взор, и Шарп всё понял. Гнев его утих. Не в винтовках было дело. Ночная растерянность и малодушие Раймера нуждались в благовидном объяснении, которое бы никак не затрагивало главный предмет заботы полковника с Колеттом: драгоценный авторитет капитана Раймера.
Стрелок с горечью кивнул:
— И что теперь, сэр?
— Теперь? — Уиндхэм сделал паузу, — Ко мне обратился майор Хоган. Он очень расстроен и замотан. Ему нужна ваша помощь. Полагаю, на пару дней. Сапёры, дьявол их побери, всегда клянчат людей в подмогу. Я дал добро.
Речь полковника, сумбурная и торопливая, произвела на Шарпа гнетущее впечатление. Полк избавляется от неудобного хлама: Раймер — от винтовок, Уиндхэм — от Шарпа.
— Значит, я оставляю батальон, сэр?
— Несколько дней, Шарп, всего несколько дней.
Соглашение между Хоганом и полковником, похоже, касалось только Шарпа, не его стрелков.
Колетт поднял полосу ткани, служившую дверью:
— Право же, Шарп, скоро они будут раздавать чины направо и налево, как игрушки перед рождеством!
— Да, сэр!
Уйдя сейчас к Хогану, будет легче вернуться после атаки назад уже капитаном. Штурм грядёт со дня на день. Для нетерпеливого Уэлсли эта осада и так затянулась, а ясная сухая погода приближает час подхода французской армии. Колетт не врал: у неприятеля хватит ядер и пуль, чтобы всех британских честолюбцев обеспечить вакансиями или раз и навсегда излечить от честолюбия.
Лицо полковника выражало нескрываемое облегчение. Он не ожидал, что Шарп окажется столь сговорчив:
— Что ж, удачной охоты, Шарп. Надеюсь вскоре увидеть вас снова!
Будь оно всё проклято, думал Шарп, ковыляя по лагерю. Сначала он потерял роту, теперь его и вовсе вышвырнули из батальона. Но он не пешка, которую можно сбросить с доски и забыть. Он вернётся. Он зубами выгрызет себе путь назад. Собственной храбрости, а не милости Уиндхэма он будет обязан этому возвращению. Знакомое булькающее хихиканье донеслось со стороны полевого склада, мимо которого стрелок хромал. Хейксвелл. Злобное животное, исподтишка разрядившее в Шарпа семистволку. Вот с этого и стоит начать. Стрелок развернулся и побрёл к складу.
ГЛАВА 19
Хейксвелл издал квакающий смешок и заорал:
— Равняйсь! Вы — дешёвые разряженные шлюхи, а не солдаты!
Двадцать стрелков стояли перед ним навытяжку. Каждый из них мечтал встретить и придушить недоумка в укромном месте, но Хейксвелл недаром бравировал своим бессмертием: подобных ошибок он давно не допускал.
Сержант прошёлся вдоль строя. Стрелки были в исподних рубашках, их зелёные куртки валялись на земле. Хейксвелл остановился перед Хэгменом, бывшим браконьером, и пошевелил ногой лежащий мундир.
— Это что? — спросил он, брезгливо указывая носком ботинка на чёрный нарукавный шеврон.
— Знак старшего стрелка, сержант!
— Знак старшего стрелка, сержант… — прогнусавил Обадия, кривляя Хэгмена. По щеке пробежала судорога, — Правильнее, старого, а то и ветхого!
Желторожий с силой втоптал нашивку в пыль:
— Звучит? Ветхий, мать твою, стрелок! Только отныне ты не паршивый стрелок, а солдат!
Он захихикал в лицо Хэгмену, выискивая взглядом признаки возмущения. Хэгмен был стреляный воробей, и сержант двинулся дальше. Он блаженствовал. Стрелки давно раздражали его. Они были слишком наособе, слишком гордыми и слишком дружными. Ночная вылазка оказалась весьма кстати. Капитан Раймер охотно принял версию сержанта о неэффективности винтовок в бою и под эту марку заодно согласился привести роту к единообразию, переодев стрелков в обычные красные мундиры.
— Ты, ирландская свинья, кругом!