глубины — 6.5 кв. м., вес аппарата — 29 пудов.
В октябре 1910 года мой аэроплан был почти готов, не хватало только колес, но вместе с тем не осталось совершенно денег. Для приобретения колес я сейчас хочу устроить платную выставку, в пропаганде которой и прошу редакцию мне помочь. В случае удачи выставки будут приобретены колеса и тогда же будет приступлено к пробным полетам.
О себе. Мне 26 лет, в 1904 году я окончил Харьковское техническое училище».
Закончив читать, Зубин поправил спадающую со здоровой ноги тапку, вздохнул:
— Потрясающе!
За листвой деревьев желтела часть госпиталя с редкими кирпичными проплешинами — там, где отвалилась штукатурка. По дорожкам госпитального сада, наслаждаясь свободой и предвкушая обед, бродили больные в халатах. У кухни истопник в сапогах и рваной рубахе, надетой на докрасна загорелое тело, рубил дрова. Жилистый торс равномерно поднимался и опускался, чурки, легко отскакивая, издавали слабый щелкающий звук. Показалась дергающаяся лошадиная шея, за ней сама лошадь. Плоская телега с котлами вздрагивала, двигалась рывками — в палаты везли обед. Зубин прошелестел бумажками.
— Я не знаю, где ты все это достал, как эти две бумаги связаны с Киёмурой и с этой историей — но какие два документа.
Телега завернула к приемному покою, кобыла, остановившись, затрясла головой, пытаясь отогнать слепней, и затихла. Облепленные мухами язвы кровоточили; судя по движениям губ и неподвижно опущенной шее, лошадь к этому привыкла.
— Потрясающие человеческие документы. А? Судьбы какие. Да за ними, за этими судьбами, за Николаевыми и Гризодубовыми, — вся Россия!
Зубин поднял бумажки, будто разглядывая на свет.
— Где ты их достал? Я гляжу, у тебя их много.
— Да, тут не только они, — перелистал кипу. — Мне удалось выяснить, что Киёмура после приезда в Россию начал поддерживать не совсем обычные контакты… Пока я откопал два. Делопроизводителя патентного бюро Скульскую и секретаря журнала «Вестник воздухоплавания» Полбина. Знаешь, что от них было нужно японцу? Не поверишь… За небольшие суммы он скупал у них все, что отсеивается от производства. Непринятые предложения, письма, короче — отходы.
Зубин вытянул загипсованную ногу.
— Интересно. Как интересно! То есть он скупал все, что не принято или не опубликовано… Может быть, тут все дело в Гризодубове? Фактически это изобретатель стабилизатора. Что, его письмо так и провалялось у них?
— Оригинал в архиве, копию купил Киёмура — за три рубля.
— Вполне возможно, что он успел съездить в Харьков. Нет, какие мерзавцы… — Зубин замолчал. — За это время братья Райт успели додуматься до стабилизатора сами. Гризодубов пишет, он взял патент?
— Взял, но этот документ недействителен. Я консультировался с Левенштейном. Привилегия, которую выдало Гризодубову самодеятельное Южное авиационное общество, в международном праве не признается.
— Может быть, я прав, они охотятся за стабилизатором?
— Андрей, при всем моем уважении к тебе… а почему, скажем, не за пропеллером «не известной никому фирмы» Николаева? Пока у меня много наблюдений, но нет серьезных улик. Если японцы действительно за чем-то охотятся — мне нужно выяснить, за чем. Для этого я должен получить хотя бы крохотный намек, что это… Чисто работают. Просто не знаю, что делать. Зачем военной разведке отсеянные идеи? Это… — помедлил, — с чем же можно сравнить? — Кивнул на небо. — Видишь облака? Это все равно, что похищать облака.
— Любопытно. Хорошо сказано — «похищать облака».
— Меня это не утешает. Нужно идти к начальству, а с чем?
Зубин бесцельно перелистывал журнал. Повернулся.
— А ты уверен, что в вашем ведомстве не знают, за чем охотятся японцы? Сдается мне, что Курново какую-то информацию от тебя утаивает.
— Что ж, мне включить в свою схему еще и полковника? Я и так устал от него.
— Боюсь, еще не так устанешь… И вот что. Тут с нашим братом шибко не церемонятся, меня, кажется, скоро выпишут, долечиваться буду дома… Нам нужно не потеряться в этом городе. Запиши, пожалуйста, телефон, по которому меня можно найти.
23
Губарев понимал, что рано или поздно то, что возникло между ним и Полиной Ставровой, кончится, но думать об этом не хотел. Сейчас у него в «Аквариуме» был человек, которому он мог до конца доверять. Такой человек ему нужен, пусть даже он сам не знает, чем кончится игра, в которую он ее втянул.
История Полины Ставровой была проста.
Родилась и выросла в Кисловодске, родители были достаточно состоятельны, и ей с сестрой с пяти лет давались уроки музыки. Потом у младшей, Полины, обнаружился голос и артистические данные — и она стала брать уроки пения. Дальше — больше: увлеклась театром, играла в любительских спектаклях, в семнадцать против воли родителей уехала в Петербург — в надежде на артистическую карьеру. Увы, путь был обычен: в театральную студию Полина не попала, поступила в «Первую в России спецшколу шансонеток, цыганского пения и фантастических танцев». Весь курс длился пятнадцать дней. После школы стала пробоваться в музыкальные театры — не прошла по конкурсу. Пела в ресторанах, подрабатывала на званых вечерах. Наконец как будто повезло — получила сезонный ангажемент в «Аквариуме».
Однажды, когда она ждала его в пустой грим-уборной, он решился на объяснение.
— Поля, ты могла бы мне рассказать до конца о своих отношениях с Десницким и Танакой?
Застыла у зеркала. Усмехнулась.
— Почему ты спросил об этом?
— Потому что хочу знать о тебе все. Все до конца.
— Несмотря на то, что я о тебе всего до конца не знаю?
— Когда-нибудь узнаешь, обещаю.
— Дай бог… Не буду убеждать тебя, что родилась только сейчас. Но… если бы… Если бы ты знал все унижения, сквозь которые приходилось идти. Если бы знал… Вот, например, у нас… У нас, шансонных субреток, есть слово «раскрутить». Это значит: получить много, дав взамен мало. Лучше — ничего. Понимаешь?
— Я слышал это выражение.
— Тем лучше… Иногда приходится кого-то раскручивать. Без этого просто не проживешь, сама не выкрутишься, — тронула обеими руками щеки, сцепила пальцы. — Ты ведь знаешь, Танака присылает деньги на мое имя.
— Знаю, но не хочу знать.
— Я не хотела с тобой говорить об этом. Но раз уж начали… Подразумевается, эти деньги даются всей труппе, дебютанткам и кордебалету. Ну и, естественно, за это надо как-то отблагодарить. В любовницах Танаки ходили сначала Тарновская, потом Ринк, потом кто-то еще. Я тоже жду, когда-нибудь придет моя очередь… Извини, от этого никуда не деться. Тогда…
— Что — тогда?
— Тогда — прощай заработки. Придется уйти.
Он почувствовал, она говорит правду — и испытал легкость.
— А с Десницким… С ним было именно то самое, мне пришлось его раскрутить. Он сходил с ума, каждый день присылал подарки. Я отсылала назад, не принимала. А один раз… Он прислал очень дорогую вещь. Ну вот. А у меня именно в этот момент было ужасное положение. Я эту вещь взяла. А потом… Потом ты все видел сам.
Осторожно сжал ее щеки, заглянул в глаза. Моргнула.
— Ты что?
— Ничего. Запомни: я люблю тебя. И повторяй это ежедневно, слышишь?
24
Справка по фирме «Ицуми» лежала на столе Курново. В нее вошли данные и сообщения, полученные от разных агентов. Данные были разрозненны, но контуры деятельности фирмы просматривались довольно определенно. Полковник еще раз похвалил себя за сметку — в этом стоило разобраться. Но сейчас его на конспиративной квартире ждал Губарев.
…На Кронверкской все было как обычно. Губарев подробно рассказал о своих находках в патентной конторе и редакции журнала «Вестник воздухоплавания», положил перед Курново письма. Полковник внимательно просмотрел их, вернул.
— Киёмура за эти документы платил?
— Платил. И не только за эти документы.
— Разъясните.
— Не считая других мест, только в двух названных точках он приобрел около четырех десятков сообщений такого рода. Я имею в виду описания, схемы, фотографии и так далее.
— Любопытно. Тексты, конечно, забавные, но в чем тут дело? Давайте уточним: он интересовался изобретениями? — взгляд у Курново добродушный, он готов посоветоваться и подсказать. — У вас есть подтверждения, что он интересовался изобретениями?
— Видите ли, это не совсем обычные изобретения… Но я подумал: может быть, вы что-то подскажете?
— Что я могу подсказать?
— Ведь вы обладаете более обширной информацией. Может быть, стоит покопаться в том, на что сначала мы не обратили внимания? Проанализировать то, что покупал Киёмура? Попробовать выяснить истинную ценность некоторых открытий?
— Насколько я понял, у этих «изобретений» нет ценности, они никому не нужны. Правильно? Это отходы, ведь так? Убежден, что серьезная разведка такой чепухой заниматься не будет. Простите, ротмистр, но мы с вами гоняемся за собственной тенью. Пытаемся выяснить, что нужно было Киёмуре — и не можем. Вы же опытнейший, профессионально мыслящий человек! Никогда не поверю, что у вас не созрела какая-то определенная версия. Есть она у вас?
— Возможно, что японцы охотятся за важным изобретением, подозревая его во всех не привлекающих внимание проектах?
Курново достал из кармана платок, осторожно тронул лоб и шею.
— Что ж, мысль любопытная. Но ни я, ни вы, ни кто-нибудь другой о таком изобретении пока не знает. В наши задачи входит одно: определить, представляет ли деятельность Киёмуры угрозу безопасности государства и армии.
— Уверен, представляет.
— А я не уверен. Поймать «Ахметшина» или «Шарипова» на месте преступления на Курском или Гатчинском аэродромах нам не удалось. Впрочем, и там его преступления были лишь относительными. Что же осталось?
— Тайная деятельность в столица дружественного государства.
— Сомнительно.
— Но ведь фактически — это самая настоящая кража потенциальных военных секретов.
Курново подошел к окну. Выходит, все заканчивается. Да, ясно по его позе.