С той поры ко многим группам относились бесцеремонно. Я как раз только-только бросил работу с Virgin перед встречей с EMI.
БИЛЛИ АЙДОЛ:
Мы ходили в клубы типа «Луи» и зависали вместе. Мы хотели все делать вместе, вместе расти. Но потом все опять пошло к чертям. Каждый начал организовывать собственный коллектив, и было дико наблюдать за тем, как мы бились чуть ли не друг с другом. Тогда у сцены, которую мы представляли, не было имени. Но тут объявилась Кэролайн Кун и окрестила нас панком.ДЖОН ЛАЙДОН:
Уже к 1977 году все таблоиды пестрели статьями о том, что нужно сделать, чтобы быть панками. Они сосредоточились на детях, разгуливавших по улицам, подбирали их и одевали в ту одежду, которая, по их мнению, имела какое-то отношение к панку. Это был кошмар – выглаженные кожаные брюки, отпаренные пиджаки. Были люди, которые наносили себе увечья булавками. Хотя и я протыкал себе булавкой мочку уха. Это увечье? Это выглядело куда круче, чем обычная серьга. Множество девчонок прокалывали себе носы и губы.Все это опухало и гноилось. Нельзя дырявить губы или щеки. Губы непременно опухнут, актриса из Голливуда!
КРИССИ ХАЙНД:
Красота панка состояла в том, что с января по июнь 1977 года он не дискриминировал какие-либо слои населения. Не было сексизма, расизма, по крайней мере, почти не было. В этом стиле нельзя было судить о чьей-то сексуальности.
Если Сид Вишес видел девушку с большой грудью, то он просто говорил: «Вау, у тебя большие сиськи!» Неджентельменский подход. Во всем была невинность, и когда я говорю «невинность», я имею в виду именно это, а не что-то другое.
НОРА:
Шестидесятые годы были про любовь и мир. А я никогда это не поддерживала. Pistols собирались вовсе не затем, чтобы организовывать общество. Я просто ненавидела привычки хиппи завивать волосы, разрисовывать тела. Ты делал просто потому, что все это делали. В панке же ты не делаешь что-то, потому что так делают все, ты делаешь это, потому что хочешь. Период хиппи был полностью спланированным и организованным. Ты просто идешь на концерт на открытом воздухе, где тебе проповедуют о любви и мире, мусоришь там, и никто тебе слова не говорит. Лишь несколько женщин демонстрировали грудь, и несколько человек бегали голыми по бульвару, но это не было свободой. Это было модой. Но общество было категорически против панка. Нам говорили, что это плохо.Малкольм и Вивьен, можно сказать, поймали волну и успешно ее возглавили. Они сшивали кусочки рубашек бренда Marks & Spencer и красили их в разные цвета, называя их «рубашками анархистов». Цена на них была такой же неприличной, как и сами рубашки. Это было смешно. Когда я видел людей, приходивших в магазин и плативших сорок фунтов за рубашку, на которой изображены Карл Маркс и перевернутый нацистский символ, я думал: «Какие же вы дебилы! Сделайте сами такую рубашку. Боже, я их делал сам, своими руками!» Опять же, люди любят, когда им продают какие-то лозунги и утверждения, вместо того, чтобы придумывать это самим. Поэтому такие магазины, как у Вивьен, пользовались популярностью.
Мне, к примеру, нравились секс-прибамбасы, которые она продавала. Но меня и сегодня раздражает дизайн некоторых ее товаров. Я кое-что придумал сам, и мне пришлось заплатить ей целое состояние, чтобы она воплотила мою идею в жизнь. Позже я видел в ее магазине подделки. Это меня бесило. Это был килт. Это был бандажный пояс. У меня есть целая серия фотографий в пиджаке прямого кроя. Мне нравились такие пиджаки, но еще я любил и элементы фетиша, которые были бы не слишком неприличными и отлично вписывались в концепцию. Так я и стал использовать бандаж.
Я никогда не считал Вивьен привлекательной. С самого первого момента, как я ее увидел, у меня была лишь одна мысль – у нее шея как у индюшки. Я знаю, что тоже ей не нравился.
Пока я был участником Pistols, я часто ходил в кино. Я помню премьеру фильма «Техасская резня бензопилой». Мы как раз ходили с Малкольмом и Вивьен. Мне так понравился этот фильм, что я пошел на него еще раз. Это был самый смешной фильм, который я когда-либо видел. Так тупо быть убитым такой уродливой хреновиной, как пила. Ее невозможно остановить. «Перестань! Нет!
Не надо!» И ты закрываешь глаза рукой. Можно получать удовольствие как минимум от абсурда. Персонажи в фильме отличные.
А Хосе Феррер был хорош в «Сирано де Бержерак».
Больше всего мне нравилось, как Лоуренс Оливье[44] сыграл Ричарда Третьего. Он так интересно и точно отображал портрет и образ Ричарда. Как я уже ранее упоминал, у Джонни Роттена есть черты Ричарда Третьего. Я видел эти черты еще задолго до того, как взял псевдоним. Эгоистичный, горбатый, злой, дерзкий. Все худшие качества в избытке. Оливье исключительно талантливо выставил все негативные качества Ричарда. Я видел его игру много лет назад и до сих пор перенимаю некоторые черты. Никогда не видел, чтобы поп-певец продвигал себя таким образом. Нужно быть сладким милым мальчиком, хорошо выглядеть, петь романтичные песенки и тусоваться с девочками. Ричард Третий к этому отношения не имел. Он имел девочек по-другому.
Случалось, что я включал манеры Ричарда Третьего, общаясь с журналистами, которые мне не нравились. Я становился очень грубым и давал односложные ответы. Я полностью копировал характер и манеру отношения человека ко мне. Я делал это постоянно. Если ко мне относились хорошо, то и я относился хорошо. Если же я для них был козлом, то и они для меня были козлами.
Я становился зеркалом своего собеседника.
Ричарда III Оливье сыграл в одноименном фильме, режиссером которого тоже был он.
КЭРОЛАЙН КУН:
Джон воспринимал себя как уродливого и некрасивого, и он чертовски хорошо играл эту роль. Он знал, как подать себя, с лицом как на картине Джотто[45].
ДЖОН ЛАЙДОН:
Вивьен Вествуд всегда меня смешила, а ее этот факт весьма раздражал. Она была точь-в-точь как Малкольм. Ей нравилось манипулировать людьми, но если они с ней не соглашались, то она моментально прекращала общаться с ними. Глупая стерва.
Она очень быстро канула в никуда после возникновения панка, она просто вдруг обнаружила, что у нее больше нет идей. Она отправилась в Италию, чтобы поработать в одном из модных домов, и заявила, что этот дом ее дисциплинировал и научил работать.
Но она лишь присоединилась к стану работяг. Поплыла по течению. Ей хотелось быть странной просто ради того, чтобы быть странной, а не потому что она вкладывала в это какой-то смысл.
Одежда Вивьен Вествуд абсолютно асексуальна. Точнее, она вообще не имеет отношения к сексу. Они внедряли элементы секса в наряды, но все это выглядело, скорее, смешно, чем сексуально. Разумеется, в такой одежде нельзя было пройтись по улице так, чтобы тебя не попробовали подцепить или спровоцировать. Никакой сексапильности в том, что она делала, никогда не было. Она никогда не проектировала одежду с той целью, чтобы сделать ее сексуальной. Однако сама Вивьен считала, что ее одежда романтична, сексуальна и эротична. Уверен, что она была в этом убеждена. Но она вообще не понимала, что такое секс. Годами позже на телевизионном шоу «Южный Берег» Малкольм рассказал, что на самом деле весь дизайн всегда придумывал он. Думаю, что и Малкольм ни хрена не понимал, что делал. Их одежда не романтична, не сексуальна и тем более не эротична. Они без конца трепались о сексе и свободе, но как раз-таки ни того, ни другого у них не было. Они были жертвами моды, все было надиктовано общим течением. Их барахло нельзя было комбинировать с чем-то другим, нужно было носить этот хлам как форму. Какое мировоззрение может быть у людей, по сути, создающих униформу? Но Вивьен, подчиненная всем этим доктринам, думала иначе.
Здорово, что песня God Save the Queen вышла за две недели до Серебряного юбилея королевы. Изначально она должна были выйти на лейбле A and М задолго до того, как этот юбилей наступит. Но получилось даже лучше, чем я ожидал. Аренда лодки была шикарной идеей. Тогда у нас как раз был застой с концертами. Нам не разрешали выступать то там, то здесь по самым невероятным причинам. Вдобавок Сид создавал гору проблем. Поэтому мы арендовали лодку – ту самую, туристическую, на которой путешественники катаются по Темзе к Тауэру.
Мы пригласили много друзей, модных дизайнеров, и, конечно, тогда мы делали что-то совершенно новое и нетипичное для Лондона. У нас были художники. Смутьяны. Всякая грязь.
Куча девочек-проституток. Алекс Кокс совсем не это показал в своем кино. Согласно его фильму мы все ходили в кожаных куртках с ирокезами.
Но тогда подобного имиджа не было ни у кого. Он появился куда позже. На лодке были парни, косящие под Джона Траволту, рядом с битниками[46] и кем-то еще. Вся эта гремучая смесь раздражала общество и полицию. Но мне это нравилось. Я любил разнообразие. Тогда-то я понял, что должно произойти что-то серьезное. Очень важно, если ты умеешь сочетать несочетаемые друг с другом элементы. Согласно стандартным правилам общества мы должны быть изгоями. Опять-таки фильм Кокса не отображает того, что мы тогда чувствовали. Тогда не было смысла в том, чтобы в кого-то специально превращаться или кому-то подражать.
Вся идея крутого Юбилея состояла в том, что ты можешь делать абсолютно все, что хочешь, на протяжении двадцати четырех часов. Предполагалась полнейшая свобода. Все пабы были открыты всю ночь. Все работало. Люди должны были праздновать, для чего им, собственно, предоставили все ресурсы. Мы сняли лодку, вышли на реку, врубили колонки и сыграли свою любимую новую песню. Конечно же, на нас начали жаловаться. Количество полицейских, которые пытались нас задержать, было внушительным. Мотор завелся. Они ждали нас на мосту, чтобы перехватить в том случае, если кто-то решит спрыгнуть с лодки и убежать. Сказка!