ДЖОН ЛАЙДОН:
Кэролайн Кун в этом отношении весьма романтична. Мы понимали, что времена Pistols пришли и ушли, и на этом все. Ты все это хоронишь, затем меняешь подход и начинаешь что-то другое. Последние шестнадцать лет прошли в чувствах глубокой путаницы и смятения, но я думаю, что и это тоже было важно. Нет ответов, потому что нет вопросов. Нет центра, нет фокуса. Нет разделения. Нет плохих парней и нет хороших. Сегодня у нас неоднозначный взгляд на все, что происходило на поле битвы. Должен быть выбор, разнообразие, или тебе все очень быстро надоест.С точки зрения музыки весь этот дискотечный жанр слегка придушил бушующую энергию. Хэви-метал стал настолько безопасным, насколько это возможно. Никаких середин. Либо влево либо вправо. Сегодня на танцполе популярен рейв. В него легко погрузиться, и он основан на стадном чувстве. Все так делают.
А в чем причина? Может быть, такие люди, как Джонни Роттен уже не актуальны. Или, возможно, Роттен переборщил со своим доисторическим монструозным чувством индивидуальности? Вероятнее всего, так и есть. Рейв-толпа называет это свободой. Они платят целое состояние за наркотики, чтобы поддерживать такое состояние идиотизма, и все это поощряется плохими промоутерами и злобными диджеями. Это как гипноз, как транс. Это весело, но это не все, что существует на свете. Дети выйдут из другой двери, осознав, что они не смогли создать лучший мир. В отличие от того, что делали Pistols, это попытка убежать от проблем. Это не даст тебе чувства вовлеченности и самоуважения.
Pistols – это группа, которая разработала свое послание. Никто ничего не может придумать на танцполе под рейв. Ведь эта музыка – просто набор семплированных на компьютере звуков, скомпонованных без участия человека. Создавайте свою культуру, но не пытайтесь при этом выжить другую.
Рейв-культура – это паразиты, вши, зараза. Именно поэтому они собираются вместе и жужжат. Они цепляются друг за друга.
Именно этот момент был упущен на многих уровнях. До большинства просто не дошел тот факт, что Pistols, даже без четко выраженных манифестов, разбили множество барьеров, просто делая то, что делают, инстинктивно и естественно. Мы не видели границ между мужчинами и женщинами, черными и белыми, геями и натуралами. А до появления панка женщинам в принципе во многих вопросах просто не давали слова.
В эру Pistols женщины играли с мужчинами на равных. Сексуальность перестала быть клишированной. Люди перестали думать, что сексуальной может считаться только блондинка с роскошными волосами и хорошими манерами, сидящая в углу. Как раз наоборот. Женщины в панке были настоящими адскими созданиями. Их невозможно было остановить, побороть. И это было круто.
Если бы сегодня я был ребенком, то вряд ли я бы вообще принял решение заниматься музыкой. Я бы занимался чем-то абсолютно другим. Я не думаю, что захотел бы стать частью музыки, которая сегодня популярна среди подростков. Продукты сейчас производятся более массово. То, что носят в Техасе, практически всегда носят и в Париже, и одновременно это поражает улицы Лос-Анджелеса. Все организованно и структурировано. Все люди мира танцуют под одни и те же записи, между ними нет культурной экспансии.
Менингит сегодня является главной болезнью-убийцей детей в Великобритании, он доминирует над всеми прочими. Я знаю, что делает эта болезнь. Лично я считаю, что эта болезнь классовая – она связана именно с нищетой и бытом.
Так или иначе, в Великобритании всегда будет бедность, потому что избыточность королевской семьи продолжит держать людей в нищете. Мы платим налоги за это дерьмо. Если мы не будем сами стоять за себя, то мы только продлим существование этой системы. Нам принадлежат все – Королева, Чарльз, Диана, Ферджи и так далее. Но я не понимаю, почему мои фунты стерлингов, уплаченные на налоги, должны оплачивать этим людям лыжные курорты? Почему мы поддерживаем монархию? Кто, черт возьми, дал им право диктовать мне, что правильно, а что нет, почему я должен воспринимать их как-то иначе, кроме как потомков жестоких предков? Они дают миру правила этикета и изящно решают проблемы, и этим я восхищаюсь. Я не понимаю лишь финансово ориентированные классификации людей и ярлыки, которые вешают на человека в зависимости от места его рождения. Мы должны быть англичанами и иметь широкие возможности независимо от того, происходим мы из трущоб или из Букингемского дворца. Почему все мы не можем ходить в одни и те же школы и относиться друг к другу с уважением? Почему одни должны получить образование лучше, а другие – хуже, что за абсурд?
Это порождает гражданские войны и провоцирует социальное напряжение. Я все это не принимаю, не понимаю. Это унижение большого количества людей маленькой ограниченной группой. Жадность – главный порок и инструмент. А еще – эгоизм.
Меня воспитывали в Англии, и я англичанин, как ни крути. Так-то я хотел бы верить, что я ирландец. И хотя у меня есть определенные пасторальные взгляды, я все же знаю, что это не по-настоящему. Это как романтическая новелла. Я – британец.
«Мы цветы в твоей мусорной корзине».
Это хорошие слова, хотя и горькие.
Я никогда особо не хотел сохранить какие-то воспоминания об эре Sex Pistols. Все свои старые вещи я отдал на благотворительность – в сиротские дома и так далее. Я немного занимаюсь благотворительностью. Вместо того чтобы выбросить свои вещи, я пытаюсь сделать так, чтобы они приносили пользу. Где-то по территории Британии разбросаны мои потные рубашки. Если вы посмотрите в мой гардероб, то не найдете ни одной шмотки эпохи Sex Pistols. У меня даже нет фотографий того времени. Все это хранится где-то в джунглях моего сознания. Но я не могу быть сентиментальным. Sex Pistols, не так ли?
Глава 22Джон Кристофер Лайдон
ДЖОН КРИСТОФЕР ЛАЙДОН:
В период Sex Pistols Джонни проживал здесь, в Финсбери Парке. Когда он действительно всерьез занялся музыкой, у меня были проблемы с телерепортерами и газетчиками. Это не было единичным случаем, это происходило постоянно, каждый день, каждый вечер. Они никогда не оставляли нас в покое. Звонки не прекращались ни днем, ни ночью. У всех были разные версии истории Sex Pistols. Одни говорили, что Sex Pistols ужасны. Другие – что они нормальные. У каждого было свое мнение. Я думаю, что Джонни успешно справлялся со своей ролью. Я не возражал против его деятельности, потому что видел, что он был счастлив этим заниматься. Я никогда не пытался его удержать.В дни расцвета Pistols у нас не было ничего, кроме бесконечных проблем с полицией. Однажды, когда Джон жил в Гантер Грове, он позвонил мне и сказал: «Пап, приезжай, посмотри, что у нас происходит!»
Я приехал. В доме были десять полицейских. Вместо того чтобы постучаться в дверь, они просто снесли ее, разбив дубинками замки и порвав петли. Они никогда не извинялись за то, что делали. Они просто сносили дверь и начинали обыск территории в поисках наркотиков.
Джонни всегда был у них под прицелом. Они нападали на него регулярно, примерно каждые два месяца. Если его не трогали в течение хотя бы двух месяцев, можно было считать, что ему повезло. Полиция была уверена, что Джонни посреди ночи организовывает вечеринки. Он вечно был для них мишенью и костью в горле. Поэтому он большую часть времени проживает в Америке. Его конкретно достали в Лондоне. Я знаю, что основная причина, по которой он покинул Гантер Гров, была в том, что полиция знала его телефон и адрес.
Бесконечные стычки с полицией – это очень «по-лайдоновски».
Вплоть до самой смерти матери Джонни звонил ей практически каждый день. Незадолго до ее смерти он сообщил ей по телефону, что уезжает в Америку.
И она спросила в шутку: «Могу ли я поехать с тобой?»
И он сказал «да». Просто, как есть. Я не возражал, чтобы она ехала с ним, и она начала собирать вещи. Джонни тогда работал с Warner Brothers, он взял ее с собой в Нью-Йорк и Лос-Анджелес. Они звонили мне из Нью-Йорка каждую ночь. Мать Джонни отлично провела время. Она наслаждалась каждым мигом, проведенным в Америке в течение этих трех месяцев. Боб Регер, один из исполнительных директоров Warner Brothers, часто звонил ей, чтобы узнать, как она. Пока она была в Лос-Анджелесе, он присылал ей личного шофера, который отвозил ее туда, куда она хотела, – хоть Диснейлейд, хоть что угодно другое. Затем Джонни отправил ее в Канаду, чтобы она могла повидаться в Торонто со своей сестрой. За всю свою жизнь она не была нигде, кроме Ирландии, Острова Уайт и прочих подобных мест. Это было для нее все равно как отправиться в рай еще до смерти.
В конце концов, она вернулась обратно в Англию и умерла. У нее был рак. Мы не знали об этом, пока она не отправилась в больницу на обследование.
Они думали, что у нее проблемы с желудком, гастрит, но когда она пришла в клинику, врачи сказали, что хотят положить ее на обследование. Позже ее не отпустили из больницы, потому что нашли злокачественную опухоль в прямой кишке. Ей дали восемь недель. Она прожила десять.
Джонни оставался со своей мамой весь период ее болезни.
Он сидел с ней в течение десяти недель, день и ночь, и ни с кем не разговаривал, не оставляя ее ни на минуту. Он мылся, спал и ел в больнице. Он был очень близок с ней. Она лежала в госпитале Виттингтон – в том же, где сам Джон когда-то лежал с менингитом. Я не знал никого, кто был настолько близок друг к другу, как Джонни и его мама. Никогда. В течение всей музыкальной карьеры Джонни звонил ей и спрашивал ее мнение, и она всегда говорила ему, что он должен продолжать заниматься музыкой. Они любили подшучивать надо мной. Они смеялись и говорили: «Ты старый дурак. Ты просто завидуешь, потому что не умеешь петь!»
Когда в детстве Джонни был серьезно болен, я думал, что он не выживет. Я думаю, его болезнь заставила его понять, как чувствовала себя мама, когда узнала, что у нее рак. Когда он привез ее в Америку, он старался заботиться о ней как можно тщательнее. Наконец-то у него были деньги, и он отдавал ей все, что имел. Чтобы потом узнать, что она вернется и умрет, – разве это не ужасно? Но так Джонни отплачивал ей за все, что она для него сделала, так он ее благодарил. Что до меня, то я был счастлив, пока видел свою жену с Джонни. Мне не о чем было беспокоиться. А потом я потерял свою жену. Когда я потерял ее, я потерял все.