Нельзя сказать, чтобы горшечника любили в деревне, но он был такой же неотъемлемой ее частью, как Школьное Дерево или Книжный Дом. Он был частью той счастливой жизни, что канула в небытие.
Перед глазами Роуэна снова возникло лицо Нила — такое, каким оно было, когда он видел его в последний раз: в глазах застыли боль и страх, а пот на лице превратился в ледяную маску. Этого Роуэн никогда не сможет забыть.
Они продолжали идти вперед. Больше никто не произнес ни слова.
Вот уже и пекарня рядом…
— Может быть, Нил и правда был глуповат, — послышался тихий голос Шаран, — но по-своему он был прав. Он предупреждал нас о наступлении эры холодов и о том, что скоро снежные черви спустятся с Горы. А теперь он погиб, и все из-за нас.
— Он погиб из-за собственной глупости, — заявила Ланн.
— Шаран, а ты помнишь, что говорил этот несчастный? — спросил Норрис. — Ты что же, действительно веришь, что Гора наказывает жителей Рина из-за нас с тобой? Из-за того, что в деревне появились свитки из шелка?
— Я не знаю, чему верить, — прошептала Шаран. — Но должна же быть у всего того, что тут произошло, какая-то причина! Вот послушай, Норрис: когда мы с тобой начали жить в деревне, жизнь здесь была прекрасной! А сейчас никого не осталось. Сначала из Рина ушли люди, а теперь и букшахи оставили его…
— Но, Шаран, мы-то все еще здесь! Слышишь, хранительница шелка? — оборвала ее Ланн.
Они подошли к пекарне. Староста распахнула обе створки двери, чтобы Норрис и Роуэн могли внести Бронден внутрь натопленного помещения.
Шаран закусила губу. Когда девочка заговорила вновь, голос ее дрожал.
— Сейчас мы здесь, но ведь скоро, очень скоро нам тоже придется уйти. С каждым днем становится все холоднее. С Горы спустились кровожадные чудовища. Они уже хозяйничают в полях, а скоро и на улицу выйти будет нельзя.
— Успокойся, сестра, — резко сказал Норрис. — Если они придут, мы сумеем себя защитить. Это я тебе обещаю.
Вместе с Роуэном они положили Бронден перед очагом, где еще теплились красноватые угольки.
— Тащи сюда одеяла, Роуэн, — приказала Ланн. Преодолевая боль в спине, старуха склонилась над неподвижным телом Бронден. — Неси бинты и целебный бальзам. Норрис, подбрось дров в огонь. А ты, девочка, тоже помогай — налей в чайник воды! И поторопитесь, нам еще много чего нужно сделать.
Шаран двинулась к кухне, но остановилась в дверях. Она обернулась и поглядела на Роуэна.
— Ланн не хочет говорить об этом, — покраснев, начала она, — и Норрис отворачивается, делает вид, будто занят. Но, Роуэн, ты знаешь — я говорю правду: ты знаешь больше, чем рассказываешь. — Глаза Шаран, всегда светившиеся мягкой добротой, потемнели, лицо было серьезным. — Роуэн, ответь, о чем вы говорили с Шебой? Что она открыла тебе? Я вижу в твоих глазах тревогу и страх, но ты молчишь. Расскажи нам обо всем, ирошу тебя, ведь настало время узнать правду, сколь бы ужасной она ни была.
У Роуэна сжалось сердце. Подозрения закрались в его душу еще тогда, когда он увидел сломанную изгородь и следы букшахов. Теперь подозрения переросли в уверенность.
«Когда придет время, ты сам все поймешь…»
— Да, время пришло, — хрипло сказал Роуэн. Обернувшись, Ланн обожгла его взглядом.
Норрис только хмыкнул.
— От Шебы я узнал, что с нами будет, — сказал Роуэн. — Но я не до конца понял смысл зловещего пророчества. А может, просто не решился вникнуть в истинное значение ужасных слов. Сейчас я, кажется, догадался, о чем шла речь в первых строках, но остальные…
Ланн, Норрис и Шаран, не говоря ни слова, смотрели на Роуэна. Мальчик вздохнул, глянул на огонь и стал читать:
Животные мудрые знают пути,
И следом за ними должны вы пойти.
Один будет грезить, другой — рыдать,
Третий — сражаться, четвертый — летать.
Все четверо вместе пойдете туда,
Чтоб стать добычей огня и льда.
Но нет у вас к жизни другого пути —
Так просто от голода вам не уйти.
В ужаснейшем этом сраженье, поверьте,
Найдете свой путь вы меж жизнью и смертью.
Он замолчал. Несколько минут в комнате стояла тишина — лишь потрескивали догорающие поленья. Наконец Ланн заговорила.
— «Чтоб стать добычей»? — хмуро переспросила она.
— Там говорится о животных… Имеются в виду снежные черви? — спросил Норрис.
Роуэн покачал головой:
— Нет, букшахи. За последние несколько недель они не раз ломали изгородь и уходили с пастбища, и все время я приводил их домой. Теперь я знаю, что нужно было отпустить умных животных на волю. Сегодня ночью сгорело сено. Букшахам больше нечего есть. И они ушли, показав путь, по которому мне надо идти вслед за ними.
Ланн недоверчиво посмотрела на Роуэна:
— В пророчестве говорится, что пойти должны четверо. Слышишь, четверо, а не ты один, но Бронден ранена, а я… Я очень слаба.
Было видно, что старухе не так легко признаваться в собственной слабости, но ни один мускул не дрогнул на ее лице — оно было будто высечено из камня.
Норрис приподнялся на стуле.
— Я пойду с Роуэном, — сказал он.
Ланн сжала губы.
— Ты не сможешь, — спустя какое-то время произнесла она.
— Нет, смогу, — возразил Норрис. Он обернулся к Роуэну — тот покачал головой, но Норрис настаивал на своем: — Даже и не думай, дружище, уйти втихаря. Я поползу следом. Что бы ни случилось, мы всегда будем вместе.
Роуэн услышал тихий голос Шаран:
— И я пойду с тобой.
— Нет! — крикнул Роуэн. — Норрис, скажи ей…
Но Норрис смотрел в сторону, не произнося ни слова.
Роуэн глянул на них и задумался. Как он мог им отказать?
— Успокойся, — сказала Ланн. — Ты, Норрис и Шаран — ведь вас только трое.
Роуэну вспомнилось зловещее пророчество Шебы. Видения поплыли перед глазами, подобно расписанным шелкам, что дрожали, раздуваемые ветром.
Вот трое бредут по снежной пустыне, а четвертый, невидимый, наблюдает за ними. Трое прячутся в пещере, и снова тень четвертого где-то рядом.
Один будет грезить…
Мальчика била дрожь.
— Троих достаточно, — буркнул он.
— Откуда ты знаешь, что достаточно? — недоверчиво спросил Норрис.
Роуэн не знал, что ответить. Мысленно он проклинал себя за то, что проговорился.
«Когда узнаешь, что это, станешь таким, как я».
Перед ним вновь возникло лицо Шебы. Он вспомнил ее злобную ухмылку и отвратительное хихиканье. Слюна собиралась в углах старухиного рта, когда она, склонившись над очагом, от которого исходил горьковато-терпкий запах, бормотала свои страшные заговоры. Жители деревни боялись Мудрейшей и не любили ее.
Нет, Роуэн не хочет быть таким, как эта отвратительная старуха. Да, он может предсказывать будущее, но пророческий дар, которым наградила его Шеба, подобен позорному клейму. Роуэн понимал, что провидческий дар придется скрывать, что никому не следует рассказывать о своих чудесных видениях. Если вдруг кто-нибудь узнает о них… Роуэн тут же представил себе, как в презрительной ухмылке исказится лицо Ланн. Нет, ни за что… Ведь даже его друзья Норрис и Шаран отвернутся от него, охваченные суеверным ужасом.
— Троих, — повторил Роуэн, — троих, должно быть, хватит.
— А как ты думаешь, куда пошли букшахи? — хрипло спросила Ланн.
Все четверо вместе пойдете туда,
Чтоб стать добычей огня и льда.
Роуэн закусил губу.
— Я полагаю, к Горе, — ответил он наконец. — И нам следует отправиться туда же.
9. Сундук с резной крышкой
Сборы заняли не слишком много времени. Роуэн, Шаран и Норрис быстро упаковали одежду, еду, факелы, веревки и масло. Все уже было сложено, и оставалось только ждать рассвета. Роуэн понимал, что нет смысла пускаться в путь ночью, но все-таки беспокоился, ведь выпавший снег мог замести следы букшахов.
Ланн, дежурившая у постели Бронден (плотничиха так и не пришла в сознание), велела всем отправляться спать, но ее послушался только Норрис. С необыкновенной беззаботностью, которой так не хватало Роуэну, он лег и через минуту уже храпел.
Шаран отправилась в угол комнаты, туда, где была ее постель. Там Ланн не могла видеть девочку, и она, устроившись у подрамника, снова взялась за кисть.
Роуэн не мог заснуть. Он то и дело выбегал на улицу посмотреть, не замело ли следы букшахов. К счастью, ночью не было снегопада и следы животных оставались свежими.
Наконец стало светать. Когда Роуэн вышел за порог, он почувствовал, что с наступлением утра совсем не потеплело. На улице стоял лютый мороз, и по сравнению со вчерашним днем сильно похолодало.
Скрипнула дверь. Роуэн вздрогнул и обернулся. На пороге с фонарем в руке стояла старуха Ланн. Морщины на ее лице превратились в темные впадины — ночь, проведенная у постели Бронден, давала о себе знать.
— Вам скоро выходить, — сказала Ланн. Ее дыхание превращалось в пар. — Прежде чем вы уйдете, я хотела бы кое-что взять у себя дома. Я была бы рада, Роуэн, если бы ты мне помог.
Роуэн кивнул, и они вышли на улицу. У мальчика к горлу подступили слезы: он впервые задумался о том, что Ланн и Бронден в пустой деревне останутся одни. Калека и старуха… Почти без еды, почти без надежды на спасение.
— Как Бронден? — спросил он.
— Она так и не пошевелилась с тех пор, как мы внесли ее в дом, — грустно сказала Ланн. — Я дотронулась до нее — она совсем холодная. А ведь мы устроили ее у очага и завернули в одеяла. Сейчас с ней осталась Шаран.
— Ланн, я прошу у тебя прощения… — начал было Роуэн, но старуха, предостерегающе подняв руку, не дала ему договорить.
— Хранитель букшахов, ты делаешь то, что должен, — сказала она. — А мы с Бронден покоряемся воле судьбы. Больше здесь не о чем говорить.
Они подошли к дому, где до наступления холодов жила Ланн. Она ввела его внутрь. В доме пахло сандаловым деревом и выдубленной кожей. Мебели в комнатах почти не было.