Выйди немедленно, мальчик.
Я подчиняюсь. У меня есть машина, которую я скрываю от Алхаджи, и я облокачиваюсь на нее. Интересно, какие чары она использует, что видят похотливые юнцы, когда смотрят на нее?
– Почему у тебя синяки? – спрашивает она.
– Толпа. Еле увернулся от «ожерелья».
– Хм. – Она зажигает сигару, которая жутко воняет, но я этого не говорю, потому что, если честно, побаиваюсь ее. – Таких, как ты, называют скользунами. Искателей, которые воруют.
– Иногда. Я ворую иногда.
– Чаще всего, – говорит она.
– А что насчет вас?
– Я не скользун и не воровка. Раньше я была кем-то вроде проститутки, пока мне не надоело.
– «Кем-то вроде»?
– Все думали, что занимаются со мной сексом, хотя не занимались. Они платили. – Она пожимает плечами.
– А сегодня?
– Выпускаю пар.
– Не слишком они молоденькие для вас?
Она фыркает.
– Будь я богатым мужиком, ты и глазом бы не моргнул. Да, я манипулирую их восприятием. И что? Я имею право на каплю тепла в старости. Тем не менее ты меня видишь.
Я могу заставить тебя увидеть все, что захочу, внучек.
– Не надо, – говорю я. – Я вас уважаю, мамаша. Идите с миром.
– Не зови меня мамашей. Меня зовут Нике Оньемаихе.
Я умираю.
Внезапно она оказывается уязвимой.
– Подвезти вас домой? – спрашиваю я.
Когда Нике садится в машину, молодые люди, кажется, завидуют и свистят. Ревнуют, потому что думают, будто мне досталось то, чего хотят они. От Нике исходит угрюмая злость, но мне жаль ее. Я чувствую, что она до конца прошла то, что для меня лишь начинается. Мы едем молча, но иногда она думает что-то в мой адрес или ее наполняют страх и гнев. Благодаря способностям искателя я узнаю, где она живет. Это лучше, чем встроенный навигатор.
– Внучек, ты не используешь весь потенциал своих способностей, – говорит она. – Ты потерян, как Америка.
– Я счастлив тем, что имею, – отвечаю я.
– Значит, ты дурак, – Нике не издевается, это просто еще одна данность, вроде дождя или гравитации. – Когда дело касается таланта и способностей, всегда надо стремиться к большему. Стань сегодня лучше, чем был вчера.
– Мой талант работает нормально, мамаша. Он делает, что я хочу и когда я хочу. Я этим зарабатываю.
– Пока что. Ты что же, думаешь, я себе то же самое не говорила, пока была в расцвете сил? Слушай, что тебе говорят старшие, Кааро. Они знают больше тебя.
– Простите, если обидел вас, мамаша. – Я нисколько не сожалею, и ей хватает опыта, чтобы прочитать это по мне. Я молод, и мне плевать на все эти банальности и непрошеные советы. Честно говоря, я хочу вернуться в клуб.
Когда мы подъезжаем к ее дому, она выглядит еще слабее. Мне приходится помочь ей выйти из машины, и я вынужден проводить ее до двери.
– Вот ты где. Я тебя везде искал, – раздается изнутри мужской голос. Иностранец, судя по акценту.
Это высокий, выше шести футов, белый мужчина. На нем ни рубашки, ни обуви, только поношенные джинсы. Я принял бы его за одного из американских беженцев, если бы не акцент и дорогие часы. У него дряблая кожа, но это, должно быть, от возраста, потому что под ней видны мускулы. Он из тех белых людей, что похожи на антропологов с их бесстрашием и жесткостью, как у дубленой кожи. Он на меня не смотрит, занятый только Никой. Может, они любовники? Нет, это не тот взгляд.
– Помоги мне с ней, – говорит он.
Вместе мы проводим ее в дом мимо сторожа, который и не скрывает, что хочет спать. Я замечаю как минимум три дорогих машины, проходя мимо. В моем возрасте признаки богатства и вкуса для меня важны. Мужчина проводит меня в комнату, в которой я чувствую болезнь и смерть, но не носом.
– Можешь идти, – говорит белый.
– Нет, пусть останется, – возражает Нике. Она слабо сжимает мое запястье.
Это твой муж?
Нет, это Клаус. Мой наниматель.
Они обмениваются взглядами, и я понимаю, что она что-то ему рассказывает втайне от меня. Он фыркает, бросает на меня взгляд и уходит из комнаты.
– Мальчик, послушай меня.
– Это совет? Я в них не нуждаюсь. Я…
– Замолчи. Так ты не доживешь до старости.
Я что-то бормочу.
– Что?
– Я сказал, что не планирую доживать до старости.
– Я тоже не планировала.
– Мне не нужны ваши советы! – кричу я. – Почему все хотят сделать меня лучше? Срать я на вас хотел. Бабуля, мне жалко, что вы умираете, но я ухожу. До свидания.
– Какой же ты дурак, – говорит она.
Меня захлестывают ощущения. Нике словно проникает в меня, в мой разум, наполняя светом, жаром, звуком, ощущениями. Вот ее брак, кончившийся естественной смертью мужа. Вот она работает проституткой. Я чувствую каждое проникновение, каждое унижение, каждую насмешку. Ашево. В молодости она побывала в Америке. Диснейленд. Флорида. Давным-давно. Она знала насилие и нежность. Тысяча и один косяк, и еще тысяча. Семя, вытекающее из порванного презерватива. Аборты. Много, но ей все равно. Лица, макияж. Ночные сестры. Смерть, разрушение, разложение. Мысли, не в виде слов, но в виде кругов, дисков, пересекающихся сфер, концентрические, расходящиеся вовне. Изменчивые силуэты. Всё, полученное из утробы и растраченное к моменту смерти. Все ее боли и радости, все мои, и всё впустую. Бессмысленность ее жизни и моей жизни. Церковь. Молитва безмолвному Богу, с надеждой на ответ, но знанием в сердце, что ответа не будет. Литания, исповеди, мысленная литургия, возможность спасения. Надежда? Любовь, смех, геморрой и потеря зубов. Члены и деньги, уходящие в бесконечность. Сознание многих, открытое для нее. Для меня. Вот как это делается. Она втрахала это знание в меня, в мою голову, и я плачу. Я чувствую влагу на щеках – мои слезы, смешанные с ее кровью.
Когда все заканчивается, я сижу в одиночестве на полу комнаты. Тело Нике застыло и словно уменьшилось. Ее больше нет. Я устал и вспотел. Клаус стоит в дверях.
– Она умерла?
– Да, – говорю я, потому что больше не слышу ее мысли.
Он подходит к постели и накрывает ее тело.
– Тебе надо бы поесть, – говорит он.
– Я в порядке.
– Неправда. Ты пробыл здесь три дня.
– Что?
– Видать, передача знаний занимает много времени. Пойдем.
Он смотрит, как я ем. Я зверски проголодался и проглатываю три яйца, четыре куска хлеба и два апельсина. Остаются только косточки и кожура. Я звоню Алхаджи и говорю, что я в порядке. Когда он начинает ворчать, я вешаю трубку.
– Ты в порядке, сынок? – спрашивает Клаус.
– Да не так чтобы. Хреново мне. Она украла мою молодость.
– Это как?
– Это так, что я вижу бессмысленность своей жизни. Без конца повторяющаяся алкогольная интоксикация, одни и те же походы по клубам, танцы, знакомства с девчонками. Потрахаться. Потратить деньги. Начать по новой. Все это бессмысленно.
– С деньгами бессмысленность приятнее, вот что я скажу.
– Что?
– Мой девиз – с деньгами все приятнее. Если уж ведешь бессмысленную жизнь – веди богатую бессмысленную жизнь.
Я достаю стеклянную бутыль с орехами кешью и наклоняю ее к ладони. Это соленые орешки, я их ненавижу, поэтому отряхиваю и обдуваю их и только потом отправляю в рот.
– Чего вы от меня хотите, Клаус?
– Я говорю, что ты должен работать на меня. Или со мной. Что то же самое.
– Вы слышали, что я сейчас говорил про бессмысленность?
– Надеюсь, ты заметишь, что среди кучи вещей, о которых Нике сожалела, работа на меня не упоминалась. – Он засовывает палец в левое ухо, очищая его от серы. – Я люблю вашу страну. Здесь можно сделать столько денег. Есть нефть и газ. Население насквозь суеверно, включая интеллигенцию. Церкви и мечети оказывают огромное влияние на людей, на семьи и правительство. Тут есть террористические группировки, тут есть чиновник-параноик, который поселил личного бабалаво в здании парламента. Тут есть запрет на гомосексуализм. Китай и Россия собачатся из-за того, кому быть новыми Соединенными Штатами, и все боятся, парень. Им нужно то, чем обладаете вы. У меня есть клиенты и контакты в правительстве. Я соображаю, как можно заработать. Что скажешь?
Я беру еще орешков и говорю:
– Я подумаю над этим.
И уже знаю, что буду с ним работать.
Глава одиннадцатая. Роузуотер: 2066
Через несколько дней после Открытия проходит своего рода парад.
Вы о нем знаете. Вы видели фотки, и календари, и посты в Нимбусе. Уже и реконструкции есть. Исцеленные – это чудо, искалеченные – трагедия, реаниматы – кошмар, а вот перестроенные – видимо, комедия, или… что-то вроде. Банк закрыт на два часа. Именно столько парад будет шествовать мимо. Он будет медленно, весь день, идти через весь Роузуотер. Может, это выглядит и непрофессионально – закрывать банк, но это Нигерия.
Мы, служащие банка, наблюдаем сверху. Клемент подлизывается, приносит мне кофе. Не знаю почему. Дань уважения герою? Чем я так его впечатлил? Меня терзают подозрения. Бола кашляет, говорит, что из-за этого не спала всю ночь, выглядит уставшей, но находит время прошептать: «И пошлю на вас голод и лютых зверей, и обесчадят тебя».
Внизу кто-то бьет в барабаны. Не из козлиной кожи. Перевернутые пластиковые ведра. Началось. Ведущий – крылатый человек. Он втиснул крылья ястреба в разрезы на спине, и ксеноформы сгладили стыки, возможно нарастив мышцы и кровеносные сосуды, чтобы они заработали. Крылья не впечатляют, но мужчина выглядит счастливым. Я вспоминаю о грифоне, и мне на ум приходит Молара. В ксеносфере ее нет, это лишь мысль о ней.
У женщины, которая, видимо, раньше была кривоногой, колени теперь смотрят назад. Она напоминает статую Калибана или демона. Рядом ковыляет мужчина, у которого с шеи свисает огромный зоб размером с футбольный мяч. На нем шрамы – видимо, мужчина пытался его вскрыть. Он, наверное, ожидал, что зоб уменьшится, но, похоже, что ксеноформы сделали его только больше и лучше.
Вот люди со множеством лишних или сместившихся отверстий, например девушка с двумя ртами, один над другим. Характер шрамов наводит на мысль, что она пыталась изменить форму губ. Вот парень на тележке, которую тащат два подростка. Я предполагаю, что это парень. От него осталась только куча многочисленных конечностей да пучки волос то там, то здесь. Я насчитываю пять рук и три ноги, и все по непонятной причине левые. Единственный безумный глаз смотрит из нагромождения плоти посредине, истекая слезами. Не могу представить, как он в это превратился. Может, несчастный случай на производстве с участием нескольких человек.