Полагаю, они его используют, чтобы избавляться от неугодных людей, то есть от всех тех, кто умер в этой комнате. Он костлявый, со впалым животом. Его держат впроголодь. Он замечает меня, но колеблется между мной, телохранителем и мужем Аминат. От него до меня чуть больше метра, и я не хочу дожидаться, пока пузырник примет решение. Выбегаю через дверь. Слышу крики, но не оглядываюсь.
Я в большой постройке для слуг. В колониальные времена в Нигерии в таких жили рабы. Мы думали, что так должны строиться все дома, поэтому у всех больших постколониальных домов есть пристроенные бунгало. Я отпираю дверь и оказываюсь во дворе, окруженном четырехметровыми стенами. День в разгаре, и солнце печет. У меня нет ни телефона, ни ботинок. Позади слышны звуки борьбы. Никто не кричит. Прости, Аминат, я, похоже, убил твоего мужа.
Архитектура большого дома – сплошные скаты и странные защитные сооружения. Я не смогу залезть на стену, она слишком высока, но если пойду вдоль стены, то найду ворота.
Тут живет бандит, а значит, вокруг должны быть десятки вооруженных людей. Я отыскиваю нишу и вжимаюсь в нее. Едва вхожу в ксеносферу, как слышу треск и хруст стекла и дерева. Пузырник вырывается из дома для слуг. Низ его морды и клешни залиты кровью. Он принюхивается и одновременно глядит в мою сторону. Пузырники плохо видят, но они дополняют визуальную и обонятельную информацию слуховыми импульсами, из чего рождается катастрофическая комбинация.
Он бросается ко мне, веревка, обвязанная вокруг его шеи, болтается позади, точно оборванная пуповина. Раздутый газовый мешок напоминает сшитый из плоти парашют или рюкзак; он летит бесшумно, поэтому я недооцениваю скорость. Не успеваю я отреагировать, как он оказывается у меня перед носом и хватает меня передними и задними клешнями. Отрываясь от земли и не обращая внимания на колющую боль его объятий, я отталкиваю его, уперев руки ему под подбородок. Надеюсь, так он не сможет меня укусить, хотя кровь и безумные дерганые движения очень мешают удерживать хватку. Из мешка вырываются булькающие звуки и сильная вонь. Вдвоем мы весим немало, так что поднимаемся медленно. Наверное, он хочет поднять меня и сбросить вниз, разбив о бетон, и тогда я стану более мягкой и сговорчивой жертвой. Я пытаюсь нащупать его мысли и совершаю ошибку. Я чувствую дикий, непознаваемый инопланетный мозг, и это меня оглушает. Может, он использует другие нейромедиаторы или иное направление импульса, но соединение прогоняет через меня волну боли. Голова словно наполняется битым стеклом. Его мысли, или импульсы, или что там у него, дергают за каждый мой нейрон в отдельности, и я чуть не выпускаю его подбородок. Он клацает челюстями, и сквозь головную боль я вижу кусочки мяса у него между зубами.
Как только мы поднимаемся над оградой, голова пузырника превращается в розовую кашу. Выстрел я слышу секунду спустя, а конечности твари все еще дергаются. Остатки веревки падают вниз. Пузырник испражняется, добавив в общую смесь сюрреалистичный и человеческий запах. Я все еще чувствую в руках вибрацию от удара пули.
Пузырник лишился головы и умер, но я до сих пор болтаюсь в пяти метрах над землей, потому что газовый мешок продолжает работать. Я держусь за измазанную кровью, скользкую, дергающуюся, мертвую плоть, а какой-то гондон в меня стреляет. Я отдан на милость нарастающего ветра. Уносясь от особняка, слышу свист пуль и крики. За домом мужа Аминат начинается болото. Вдали, справа от меня, виднеется купол Утопия-сити. Я недалеко от Убара, и мое начальство будет меня искать.
Я соскальзываю, дотягиваюсь до лодыжки пузырника, хватаюсь за нее, но кровь не дает удержаться. Я падаю и жестко приземляюсь на мокрый земляной холм.
Я не теряю сознание, но решаю не двигаться. Тварь висит в воздухе, поливая меня кровью. Я в ужасе отплевываюсь, очищая рот, но боль пересиливает отвращение. Я лежу, крещенный инопланетной кровью. Вскоре это прекращается. Меня обнюхивает животное, мохнатое и дружелюбное, с холодным носом, но я гоню его прочь. Я хочу подняться и броситься через болото, как киношный беглец, но, видимо, выключаюсь, потому что неожиданно осознаю, что солнце сдвинулось и тени стали длиннее.
– Мистер Кааро, вы здесь? – раздается голос по системе громкой связи. Никто меня так не зовет. Я вскакиваю и снова падаю. Боль.
– Он там!
Кто-то явно заметил мое шевеление, но я больше не могу ни двигаться, ни драться. Я устал, мне больно, у меня нет сил. В жопу.
Я нащупываю другие сознания вокруг себя, готовясь к последней обороне, надеясь вызвать массовый судорожный припадок, чему меня научил Илери.
Аминат, что ты натворила?
Кроме юной вундеркиндши с африканскими кучеряшками, ты самая проблемная женщина, с которой мне приходилось иметь дело.
Первое сознание, до которого я дотягиваюсь, оказывается дружественным. Это кавалерия. Агенты О45 пришли за мной, отследив мой чип.
– Давно, блядь, пора, – говорю я вслух. И снова ложусь.
Больница.
Я не очень пострадал, кости целы, как и все остальное, но мне нужно время отдохнуть и подлечиться. Множественные повреждения мягких тканей, растяжения, инфекция в тех местах, где в меня впился пузырник. Заодно выясняется, что у меня слегка повышено давление. Ничего серьезного, но достаточно, чтобы врачи были обеспокоены. Я не жалуюсь. За эту неделю мне пришлось поволноваться больше, чем хотелось бы.
Муж Аминат все еще жив.
– Это он? – спрашивает агент, явившийся, чтобы допросить меня. Он сует фотографию мне в лицо.
Я киваю.
– Его зовут Шесан Уильямс. Местный преступник, причастен к нескольким расследованиям, но после совершеннолетия ни одного приговора ему не выносили. Он держал запрещенную форму жизни как домашнего питомца. Найденные вами кости принадлежали людям и животным. В основном пузырника кормили свиньями, но Уильямс мог использовать его, чтобы избавляться от тел. Пока мы не можем ничего доказать.
– В смысле?
– Мы можем доказать, что там есть человеческие кости, но не знаем, кому они принадлежат. Мы не можем доказать, что Уильямс кормил пузырника людьми. В лучшем случае можем вменить ему в вину содержание запрещенного существа. Правовая норма относится к генно-модифицированным формам жизни, потому что закона о содержании инопланетян нет.
– Так он выйдет на свободу?
– Он в коме. Пережил несколько ампутаций и так долго пробыл в состоянии шока, что, по мнению докторов, никогда полностью не восстановится. Функция почек утрачена на пятьдесят процентов. От печени ничего не осталось. Не думаю, что это можно расценивать как выход на свободу.
– А телохранитель?
– Мертв. Вам не стоит смотреть на тело. Пузырник был очень голодный.
Мне не стоит смотреть. Агент делает мне выговор за неношение оружия и уходит. Прямой связи с Феми нет, и я пытаюсь понять почему. Она говорила, что занимается каким-то делом, связанным с Америкой, и теперь я думаю, что это что-то серьезное, потому что она всегда звонит мне, если я облажаюсь.
Приходит Аминат, вид у нее перепуганный и виноватый.
– Прости меня, – говорит она со слезами и обнимает меня так, что, если честно, ребра отзываются болью, но вообще это приятно. Я не морщусь и не вскрикиваю, хотя мог бы.
– За что ты извиняешься? Не ты травила меня хищником, не ты стреляла из тазера.
– Я не думала, что Шесан станет… Я имею в виду…
– Вы все еще женаты.
– Формально, да. Я все еще замужем за ним, но не потому, что неравнодушна или люблю его. Я… мы так и не собрались заняться документами. Он всегда был ревнивым, но я и подумать не могла, что он… а теперь ты в больнице.
– Не так тут и плохо, – говорю я. Это правда. Мне нравятся больницы. По выходным я часто бываю в реанимации и палатах химиотерапии, блуждая в ксеносфере. Умирающим открываются удивительные вещи о жизни, у них есть чему поучиться, у их сожалений. Мастер по ремонту стиральных машин, умирая от рака гортани, думал только об одном:
Нет прощения тому, кто заставил ангела плакать.
Я так до конца и не понял, что это значит, но оно отдавало страданием.
– Лайи сказал, что молится за тебя, – говорит Аминат.
– Но не может навестить, – говорю я, вспоминая цепь.
– Нет. – Она забирается на больничную койку, похрустывая длинными ногами и сбрасывая туфли на пол.
Я двигаюсь в сторону.
Интерлюдия: Задание 2. Роузуотер: 2056
Похороны. Один из первых обычаев, которые меняются в результате появления биокупола, – это похороны. Гробы приходится заваривать намертво, а могилы теперь заполняют цементом, а не землей. И вот почему.
Я живу в убогом сборном доме в месте, которое мы называем Тайво. Оно названо в честь гангстера, у которого есть брат-близнец Кехинде, живущий по другую сторону купола. Они вдрызг разругались и не могут друг друга видеть. Разбили банду надвое и поделили преступность в Пончике. Мое текущее задание – прочитать их обоих и собрать подробную информацию о ключевых криминальных фигурах в конурбации. Я работаю как бы под прикрытием. Ошиваюсь возле них и добываю информацию из мыслей. На дело я обычно с ними не хожу. Проникнув в сознание Тайво, я знаю, что они мне доверяют. Считают чуть поехавшим, но надежным, хоть и бесполезным в драке. Один член банды думает, что я, возможно, гей.
Мы живем как будто в коммуне, в одном большом помещении. Совместное выделение газов порождает доверие. Неправедно нажитое добро лежит, запечатанное, в яме, под замком. Проход туда охраняется собранным в Гуджарате боевым механизмом. Я пытался выводить разговор на бота, чтобы Тайво подумал, где он его добыл. О45 хочет знать. Пока не получается.
Каждый день я записываю все, что узнал, крохотным убористым почерком и сворачиваю в цилиндрик размером со жвачку. Ровно в два ночи я просыпаюсь, чтобы помочиться, как раз когда подлетает один из бесшумных дронов О45. Я помещаю данные в ячейку, и он улетает. Все это время моя голова проводит в ксеносфере, выслеживая наблюдателей. Их нет, и даже боту из Гуджарата снятся электроовцы.