ссором Илери в классе, где он учил меня и прочих диких сенситивов. А может быть, когда я сплю, то, что не дает мне войти в ксеносферу, не действует. Это похоже на сон. Илери стоит перед классом. Я сижу в первом ряду, потому что я старше других и у меня нет времени на их школьные выходки.
– Ты умираешь, Кааро, – говорит Илери.
– Нет, нет. Я наглотался дыма.
– Ты кашлял и до взрыва, помнишь? – Илери терпелив, как и всегда.
– Что меня убивает?
– То же, что убило всех остальных, – говорит он и указывает на класс.
Я оглядываюсь и вижу, что все ученики мертвы. Их трупы усажены на стулья, но все они на разных стадиях разложения.
– Что мне делать? – спрашиваю я.
– Напомни об одолжении, – говорит он. – И проснись.
Я на полу ванной, и меня трясет агент.
– Слава богу, я думала, вы умерли, – говорит она.
– Подожди немножко. Может, и окажешься права, – говорю я и поднимаюсь.
В конце концов я говорю Бадмосу правду, или один из ее вариантов. Говорю, что из-за болезни не могут прочитать Эледжу. Он меня отпускает. Мне тут же приходит в голову выйти на контакт с Илери.
Профессор Илери, конечно же, на пенсии. В пятьдесят пятом ему было под шестьдесят. Он, наверное, не под таким тщательным наблюдением, как остальные. Адрес, который у меня есть, указывает на Илешу, штат Осун. Илеша существует с конца семнадцатого века. Город известен чистотой и порядком, не гражданской, а геометрической правильностью. Это для людей со стороны. Люди из Илеши также известны упрямством и твердолобостью, воплощенной в установленной на главной площади статуе самого крутого засранца, которого вы когда-либо видели, увешанного гирляндами амулетов и с мачете в руках. Статуя говорит: свяжешься с нами, и тебе хана. Она здесь определенно не для того, чтобы приветствовать гостей.
Илеша в часе езды от Роузуотера. Я надеюсь успеть туда и обратно до того, как О45 заметит мое отсутствие. Мне нужно поговорить с Илери. Я еду по Иво-роуд, до последнего известного адреса Илери остается пять минут, когда передо мной появляется квадрокоптер, летящий с той же скоростью, ничего не предпринимая. Пока я пытаюсь придумать план действий, по бокам от машины возникают еще два. В зеркале заднего вида замечаю еще один. Резко останавливаюсь. Я слишком долго испытывал удачу.
Слышен шум, и трава сбоку от дороги пригибается под невидимым весом. Это летательный аппарат покрупнее, вертолет.
Я начинаю выходить из машины, но раздается сирена.
– Оставайся на месте, Кааро, или мы тебя пристрелим.
Опять то же самое. Что я говорил об Илеше? Тут ребята серьезные. Я задерживаю дыхание, просто на случай, если мое движение истолкуют неверно.
Три часа спустя я снова в Роузуотере, в своей квартире, с официальным выговором в личном деле. Я глазею в окно, где вижу четырех реаниматов, забредших на мою улицу. Как бы ни старалось спецподразделение, реаниматов хватает круглый год. Они не прячутся, просто они вездесущи. Не все из них опасны. Я знаю людей, которые клянутся, что реаниматы безобидны и лишь отражают эмоциональные состояния вокруг себя. Я знаю, что это чушь, но куда более нелепы фильмы, где они жрут мозги или сырую плоть живых. Да на хрена им это?
Я пью чуть теплую воду. Я кашлял, но мокрота не отходила. Вода помогает, но не сильно. На запястьях у меня синяки от наручников, надетых на меня копами из Илеши. Пройдет. Синяки от «браслетов» у меня не впервые.
Звонит телефон, номер неизвестный. Звонков я не жду.
– Глуши, – говорю я, и моя квартира скрывает себя от наблюдения, транслируя виртуальные помехи, бессмысленную информацию, вроде той, какой я защищаю ксеносферу, читая в нее классику. Окна чуть вибрируют. Квартира излучает едва уловимые волны, сбивающие с толку камеры.
– Алло? – говорю я.
– Ты в безопасности? – Голос знакомый.
– Да. Кто это?
– Я слышал, ты сегодня ко мне заезжал, – говорит Илери.
– Проф!
– Странно с тобой вот так говорить. Несколько дней назад мне снилось, что мы с тобой работаем над какой-то машиной. Во сне я знал, что она делает, и мы оба были счастливы, создавая ее, но я проснулся, и детали забылись.
– Как вы, сэр?
– Больше мертв, чем жив, мальчик мой. В организации еще хватает людей, подкидывающих мне информацию, поэтому я и узнал о твоем сегодняшнем трюке. О чем ты думал? Никто не позволит нам с тобой дышать одним воздухом, ты это знаешь.
– Отчаянные времена, сэр.
– Я в курсе. И что же сделало их такими отчаянными?
Я рассказываю ему все, хоть и вкратце, и опуская то, что бросает тень на Феми. В конце концов, если отбросить ностальгию, я не видел его больше десяти лет, и понятия не имею, на чьей он стороне.
– Никто из моего класса не избежал заражения, – говорю я. – Диких стало меньше, а может, они исчезли, не знаю. – Я замолкаю и думаю о Моларе.
– Сынок, самая большая загадка в том, почему это случилось только сейчас. Буду откровенен, Кааро: никто вас не любит.
– Почему мне все это говорят? – я раздражен.
– Потому что это правда. Никто не должен уметь то, что делаете вы. Человеческий разум должен оставаться последним прибежищем свободной личности. Даже у заключенных есть святая святых – их мысли. А потом появляетесь вы. Недовольство было неизбежно. Недовольство в человеческих популяциях приводит как к хаотическим, так и к организованным попыткам уничтожить его источник.
– Проф, я в курсе. Я немножечко подразобрался в человеческом поведении за последние десять лет. Чего я от вас хочу, так это понимания. Кто хочет, чтобы мы умерли? Кто убивает сенситивов?
Он отвечает не сразу, и у меня возникает ощущение, что он либо пожимает плечами, либо затягивается сигаретой или трубкой.
– Я не знаю, но давай прикинем, какие есть кандидатуры, Кааро. Не буду мучить тебя длинным трактатом, но подумай, что ты узнал от американцев. Ни одна страна в мире не потратила столько времени и ресурсов на изучение ксеноформ. У них был многомиллионный, может, даже многомиллиардный бюджет, в то время как у Нигерии был только я, миколог и дендрохронолог. Что они сделали после всех своих исследований? Они убежали и спрятались. Задумайся об этом, а потом подумай вот о чем: люди религии не в восторге от вас, потому что вы подрываете саму идею всех их божеств. Лишь богам и пророкам должно знать сердца людей, так что берегись иезуитов. Обыщи свой дом. В правительстве существует определенная группа людей, которые не поддерживают использование сенситивов, да и вообще любое исследование ксеноформ. На протяжении многих лет они недвусмысленно об этом заявляют и требуют искоренить нашу службу. Учитывая, что мы сообщаем всю информацию наверх, а никаких данных о них к нам вниз не спускают… что ж, мы всегда ходили в тени смерти. Подумай также о природе. Ксеноформы противоестественны. Я лично считаю их биологическими машинами, биотехнологиями, а не живыми организмами. Машины получают откуда-то инструкции. Может быть, их хозяева или создатели установили таймеры, которые подходят к концу. Или, может, ваши тела наконец-то распознали в них чужих и в процессе избавления от них запустили мощный аутоиммунный процесс.
– И что из этого следует, проф?
– Будь внимательней, Кааро. Я сказал, что не знаю. Я могу предложить тебе только свои версии.
– Ясно. Великолепно. Теперь я должен сделать что-то героическое, так?
– Я тебя умоляю. Во-первых, это не в твоем стиле. Во-вторых, я устал от избранных женщин и мужчин. Идея о единственном герое и предначертанной судьбе делает нас ленивыми. Судьбы нет. Есть выбор, есть поступки, а любой другой нарратив поддерживает миф о том, что кто-то иной справится с нашими бедами с помощью волшебного меча и божьего благословения. – После этих слов Илери закашливается.
– Вы больны?
– Нет. Не так, как ты. Я просто старик, Кааро. У моих биологических часов кончается завод. Энтропия настигает нас всех.
– Я никогда не мог понять, из наших вы или нет, – говорю я.
– Нет. Я просто знаю, как передавать информацию. Результаты исследований – себе в мозг, а оттуда – в мозги других. Я отключаюсь, Кааро. Кажется, меня отслеживают. Важнее всего для меня одна вещь. Ты не был моим лучшим учеником, эта честь досталась Эбун, но ты был самым одаренным и самым почтительным. У меня нет своих детей, и я не хотел бы умереть раньше тебя.
– Прощайте.
Он отключается. Реаниматы исчезают из поля зрения.
Я возвращаюсь в Убар, еще раз пытаюсь поработать с Эледжей, но тщетно. Снова ухожу.
Как только я покидаю защищенное здание в Убаре, ко мне на телефон приходят сообщения. Клемент прислал мне вопрос:
Зачем те меня убивать? Что я те сделал?
Что не так с этим чертовым миром? Что, по его мнению, я сделал или делаю? Это он пытался меня убить с помощью железного голема. Еще пришло голосовое сообщение, и я думаю, что тоже от него, но меня ждет очередной сюрприз.
– Кааро, это я. Не переживай, я в порядке. Я знаю, это кажется странным, но я объясню. Я в порядке, любимый. Только телефон потеряла. Мы увидимся сегодня вечером.
Аминат. Жива, как и сказал этот идиот Бадмос. Я набираю ее номер, потом вспоминаю, что она потеряла телефон. Тогда я звоню Клементу.
– Почему ты не оставишь меня в покое? – говорит он вместо приветствия. Голос у него хриплый. – Я для тебя не опасен. И никогда не был.
– Может, заткнешься уже? У тебя проблемы?
– У меня проблемы? Моя проблема в том, что ты несколько недель за мной охотишься!
У меня мутится в голове.
– Я пытался задобрить тебя на работе. Я покупал тебе кофе, еду, что угодно. Я пытался стать тебе другом. Ты не остановился.
– Клемент, я понятия не имею, о чем ты.
– Оставь меня в покое!
Он отключается.
Мир сошел с ума, но я должен зафиксировать и измерить безумие ради собственной же безопасности. Возвращаясь на поезде в Атево, я открываю новости, но о взрыве там, может, абзац. О пострадавшем здании говорится, что оно принадлежало Службе по контролю за аутентичностью лекарственных средств и неоднократно подвергалось угрозам с момента появления организации. Хм. Аминат – инспектор по лекарственным препаратам или, по крайней мере, работает в одном здании с инспекторами. Фальсификация лекарств в Нигерии – это отдельная индустрия. Почти в каждой больнице обнаруживали речную воду вместо жидкостей для инъекции и мел вместо таблеток. Инспекции обеспечивают безопасность населения. А взрывать инспекторов – давняя традиция, идущая еще с начала нулевых. Не очень популярная профессия и, если верить некоторым разоблачениям, коррупция тут процветает.