– Э-э, все не так просто. Я согласен на оковы. Иногда я хожу во сне. Иногда я горю во сне. Однажды я уже сжег дом. Это необходимые предосторожности.
– Так что ты такое? – спрашиваю я.
– Я такой же, как ты, Кааро. Я инфицирован инопланетными клетками.
– Аминат говорит, у твоей матери был секс с ангелом.
– Я думаю, у нее был секс с инопланетянином или с кем-то, инфицированным этими клетками. В любом случае я сын своего отца. Я знаю это, потому что сопоставлял наши ДНК. Моя кожа заражена теми же ксеноформами, что растут и размножаются на твоей.
– Я не порождаю огонь, – говорю я.
Он кладет руку мне на плечо. Она горячая, но я не морщусь.
– Ты мог бы. Насколько я вижу, твои ксеноформы выглядят как нейроны, продолговатые нервные клетки. Дело в том, что они могут стать чем угодно. Те, что я ношу в себе, адаптировавшись, стали чрезвычайно катаболичны и, срываясь с меня, сгорают.
– Ты чувствуешь ксеносферу?
– Что?
– Мыслепространство, общее пространство, созданное ксеноформами. Я его так называю.
– Я не знаю, о чем ты, – говорит он. – Давай спустим тебя вниз и отправим домой. Думаю, тебе с твоим кашлем лучше спрятаться от этого ветра.
– Где мы?
– На крыше магазина «Гудхэд».
На какой-то миг мне кажется, что он знает, но это не так. Он принес меня к магазину с практической целью. Мы покупаем ему новую одежду, точнее, я покупаю, пока он прячется. Не из скромности. Это я велю ему не высовываться. Однажды я неделю питался, воруя с полок такого же супермаркета, просто открывал пакеты и ел. Люди таращатся на нас, точнее на Лайи. Мужчины и женщины зачарованы его красотой и его инаковостью. Я замечаю это, но кровь все еще сочится у меня из головы, мне становится плохо. Чувствую жидкость в груди, но даже откашлять ее больше не могу.
– Отвести тебя в больницу, Кааро? – спрашивает Лайи слишком громким голосом.
Все вращается у меня перед глазами. Реальность становится зыбкой.
Передо мной стоит Молара, на этот раз без ее агрессивной сексуальности. Мы в парке, и никаких гудхэдовских стеллажей с консервами по четыре девяносто девять вокруг. Мне хорошо, радостно. Я слышал, что, когда тонешь, одно из последних твоих ощущений – эйфория. Где-то там я тону в выделениях собственного тела, так что все правильно.
– Мы пришли посмотреть, как ты умираешь, – говорит она. Ее лицо лишено выражения, но в голосе слышна улыбка, и осознание успеха витает вокруг нее, словно телесный запах.
– Мы?
– Мы. Я. Знаешь то место в священной книге христиан, Библии, где Бог в разных ситуациях говорит о себе то «мы», то «я»? Так вот, я, мы понимаем это лучше вас.
– Это не сложно понять. Один Бог, разные аспекты. Даже ученик воскресной школы может тебе это сказать.
– Ты меня больше не боишься.
– Дело не в этом. На самом деле я чувствую себя неплохо.
– И ты не боишься умереть.
– Больше нет. Всем доводится жить и умирать. Когда настает твое время, нельзя вернуться в конец очереди. Моя связь с телом слабеет с каждой минутой, я это чувствую. Мне интересно, что будет дальше.
– Ты можешь продолжать жить здесь, ты же знаешь. По крайней мере твой образ. Тело умрет.
– Стать призраком? Как Райан Миллер? Нет, спасибо.
– Не спеши. Здесь ты можешь жить, как захочешь, в роскоши, ограниченной лишь твоим воображением.
– И зачем мне этого хотеть? Зачем тебе этого хотеть?
Мне интересно, какая ей от этого польза.
Она садится рядом со мной.
– Мы хотим ваш дом, Кааро. Вашу планету. Мы изучали ее долгое время, не прибегая к этим утомительным межзвездным путешествиям. Мы здесь. Мы овладели всеми вашими знаниями, вашими странностями, вашими эмоциями и вашей жалкой, мелкой, неприкрытой обезьяньей мотивацией. Проще некуда. Мы получили их, засеяв пространство тем, что вы назвали ксеноформами, синтетическими микроорганизмами, запрограммированными размножаться и, если понадобится, изменять форму, чтобы заразить местные виды и собирать информацию нейрологически, чтобы узнать, как планета управляется, чтобы заранее знать обо всех ловушках. Задается ли стиль политики окружением, или любая система окажется эффективной? Можно ли обратить вспять изменение климата? Что делать с ядерными арсеналами? Сгодится ли на что-то homo sapiens или станет помехой? Нам нужны были ответы на эти вопросы. Часть из вас иначе отреагировала на инфекцию. Вы стали сенситивами, квантовыми экстраполяторами. Вы получили частичный доступ к хранилищу информации. На этом все закончено. Земля наша. Вы нам больше не нужны.
– И поэтому вы убили всех сенситивов.
– Да. Но некоторые из вас смогут совершенно бесплатно жить в ксеносфере в качестве напоминания для нас. Предостережения, быть может. Все удобства будут предоставлены.
– Это будет зоопарк.
– Если хочешь это так назвать.
Я слышу голоса.
Уровень кислорода падает.
Есть внутривенный доступ.
Он синеет. Давайте трубку.
Лихорадка, сорок пять.
– Они пытаются меня спасти. Лайи, должно быть, отнес меня в больницу.
– Не поможет. Многие из вас тоже попадали в больницу.
– Ты говоришь, что вы знаете все о Земле, о нас. На что похожа смерть?
– Способов умереть столько же, сколько людей. Некоторые гаснут, как задутая свеча. Для некоторых это словно закат, свет медленно уходит, и тьма побеждает все чувства, пока ничего не остается. Другие испытывают прямую противоположность – реальность выцветает, лишается смысла, становится белизной. – Говоря, Молара жестикулирует, как учитель. В ней чувствуется странная доброта.
Листья растения рядом со мной покрыты тлями. Я щелчком сбиваю одну, и она издает химический запах, в точности как в реальной жизни.
– Значит, вы убиваете нас всех и заселяетесь.
– По этому поводу нет консенсуса. Вопрос человечества не решен.
– Не решен?
У него остановилось дыхание.
Не остановилось. Ты неправильно читаешь. Позовите Олу.
Лицо Молары словно вырезано из дерева. Все линии плавные и четкие, их не размыло частичным стиранием, вызванным старением. Ее кожа отполирована. Ее рот выдается вперед по сравнению с остальным черепом, большие губы выпячиваются наружу, обнажая красноту внутренней поверхности. Как ее вульва. Ее пронзительные глаза словно препарируют меня, наблюдая, как я умираю.
– Где Аминат? Я не хочу, умирая, смотреть на свою мучительницу.
– Уверен, она хотела бы здесь быть. Она преследует тех, кто взорвал ее офис, – говорит Лайи.
– Разве они охотились не за мной?
– Нет, Кааро. У Аминат своя история, она не второстепенный персонаж твоей.
– Я уже умер?
– Надеюсь, что нет, – говорит Лайи. – Смотри. Из твоего окна виден «Наутилус». Ты когда-нибудь думал, прибегли ли ученые в конце концов к каннибализму? Никто и никогда это не обсуждает. Станция застревает на геосинхронной орбите, деньги на Великую Нигерийскую Космическую Программу улетучиваются, космонавты в ловушке, и никому не интересно, съели ли они друг друга.
– Я не понимаю, сплю я или нет.
– Каждый Новый год мне разрешают выйти на улицу. Я спокойно летаю, потому что это ночь фейерверков. Люди ожидают увидеть необычные огни в небе. Я свободен.
– Никогда не видел фейерверка в форме человека.
– Увидел бы, если бы жил в Лагосе, друг мой. – Он замолкает, и мне слышно движение. – У тебя гость, Кааро. Открой глаза.
Открываю. Лайи наблюдает, стоя у окна и оперевшись на подоконник, на нем все те же плохо сидящие шмотки из «Гудхэда».
Потом я вижу его стоящим в центре палаты, в ногах моей больничной койки. На нем одежда, но я знаю, что она органическая. На основе целлюлозы, биоразлагаемая, которую он сбросит, как змея – кожу, когда вернется к себе домой. Одежда – для чувствительных глаз людей, которых, оказывается, оскорбляют собственные гениталии. Он невероятно силен, но мягок и тих. В каком-то смысле он буквально обладает властью над жизнью и смертью. Он – бог Утопия-сити.
Я знаю его как Энтони и Полынь, и он обязан мне жизнью.
– Кааро, – говорит он.
– Космический захватчик, – говорю я. Даже мне мой голос кажется слабым.
Он усмехается:
– Это было очень давно, не так ли?
– Что ты здесь делаешь?
Он подходит ближе и убирает с пути капельницу, стоявшую сбоку от кровати.
– Я почувствовал, что твой свет гаснет, – говорит он. – Я пришел узнать почему.
– Ты что, не читаешь инопланетных газет, не ходишь в инопланетный Нимбус, или какую вы там херню используете, чтобы друг с другом болтать? Вы, ребята, решили меня казнить.
– Мы не все одинаковые, Кааро. И никакой казни не будет. Ты пойдешь со мной.
Глава двадцать восьмая. Роузуотер: 2055
Ойин Да отодвигает меня, оказываясь перед Энтони, и он снова фокусируется на ней, поворачивая вслед за ней голову, все тело при этом неподвижно. Позади меня слышны вздохи и восклицания исцелившихся людей из леса. Я привык к вибрации, исходящей от столбов, но все время осознаю, что она есть. Москиты гудят и пикируют на меня. И сквозь все это – стрекот сверчков и движущиеся световые точки танатана, светлячков.
– Можно вас потрогать? – спрашивает Ойин Да.
Энтони улыбается:
– Люди часто испытывают это религиозное…
– Я хочу коснуться вашей кожи. Она выглядит странной, нереальной. Я хочу знать, какая она на ощупь, ее текстуру. – Ойин Да немедленно принимается щупать Энтони; странные они, умные люди.
Это правда, что кожа Энтони выглядит ненатурально. Он пахнет сломанными растениями, как поле, по которому прошелся плуг. Ойин Да прищуривается, склоняется и нюхает его одежду. Потом лижет его комбинезон.
– Вы одеты в растения, – говорит она с ноткой удивления и размышлений в голосе.
– Я сам их вырастил, – говорит Энтони. Его мыслей я так и не уловил. Возможно, он устойчив к моим способностям или не думает. Что абсурдно. – Вы расскажете мне, зачем пришли сюда?