Плоскостные аулы покорились кадетам, но прячут кукурузу, увозят жен и детей в горы, закупают патроны. Все ждут толь приезда Шейха, чтобы пойти на казачьи станицы. Не забыл старик сообщить и последние цены на винтовки и патроны, пожелав торговцам проклятье Магомета.
После ужина старик встал на молитву и быстро зашептал «Бисмилла рахма иль рахим…»
Молча и бесшумно вошла Айша, убрала поднос, сделала постель. Старик помолился, лег, завернувшись в бурку, и скоро заснул. Ушел спать и хозяин на женскую половину.
Остались мы вдвоем, но Аслан как будто забыл про песню, молча следил, как трещали поленья, слушал дикие горные переклики. Я окликнул его. Он вздрогнул, взглянул на меня и сел поудобней.
«Прошло пять лет. По всей Чечне гремело имя Асира-абрека, отвергшего и бога и людей. Асира прокляла вся страна, его именем пугали детей.
Асир ненавидел людей-рабов, убивал, жестоко мучил их, никому не давая пощады. Он ругался над святыми заветами адата, осквернял коран и его истины… Проклял Асир тех, кто, как зверя, травил его, не видя его великой тоски по человеку, мстил им за себя.
А Нанта, слыша ужасы об Асире, задумчиво покачивала головой и вспоминала былые дни…
Нанта имела уже детей и не стало былой красоты. Из девушки, за которую бились лучшие джигиты, превратилась Нанта в заботливую хозяйку и мать. Кагерман был первым богачом в ауле, пользовался почетом, любил жену и детей.
Но, вспоминая прошлые дни, Нанта чувствовала, что есть в них что-то, чего не давали ей ни Кагерман, ни дети, ни богатство, ни все заботы по хозяйству.
Пыталась Нанта забыть и отогнать воспоминания девичьей жизни, но они упорно возвращались, будили желанье изведать иную жизнь, жизнь вне сытого довольства…
Однажды весь аул взволнованно-радостно высыпал на улицы: люди со злобной радостью передавали друг другу, что убийца и вор Асир-абрек ворвался в казачью станицу, был убит, а тело его выбросили шакалам…
Трусливые шакалы растащили тело абрека, но осталась по нем песня. И будет песня жить до тех пор, пока есть еще сильные люди среди Кавказских ущелий…
Услышала Нанта о смерти Асира и низко склонила голову. Крупные слезы брызнули по лицу…
О чем плакала Нанта — Аллах ведает: темна душа человеческая, еще темней душа женщины…»
Всю ночь ревела буря над горами.
Всю ночь два потока стонали и плакали у скал.
Всю ночь хлестал ветер дождем и снегом, с хохотом и свистом скакал по вершинам, сдувал лавины, снежным вихрем плясал по утесам и ущельям…
Стихи
Владимир ВасиленкоТворчество
Как погонщик смуглолицый,
Понукающий волов,
Я плетусь за вереницей
Мерно шествующих слов.
И размеры мне не тяжки,
И к перу я приобвык,
Но бывает, что в запряжке
Заведется буйный бык,
И на белой глади луга,
Там, где синяя трава,
Взгромоздятся друг на друга
Непослушные слова.
И тогда не до дремоты, —
Не глазей по сторонам,
А старайся под ярмо ты
Втиснуть шеи шалунам.
С этой бычьею повадкой,
Обессилевши в борьбе,
Засыпаю над тетрадкой,
Как погонщик на арбе.
А. ГербстманКартечью им шею прошей!
«Картечью им шею прошей!
Зажарь пулеметом на славу!»
Людскую, разбухшую лаву
Отплюнули зубы траншей.
Уверенно было и просто
Солдату погибнуть, когда,
Заржавев, ломались года
Могучими ребрами моста.
И в небо, разинувши рты,
Щетиною пушек шершавы,
В зеленых предместьях Варшавы
Взрывались крутые форты.
По ночи по долу, что задран,
Рефлекторов пальцы висят.
Торговая — дом шестьдесят —
Раздолие радостным ядрам.
Но ты в этом доме жила,
Не мудрой, а свежей и белой,
И ты ожидала несмело
От неба два нежных крыла.
Во вздыбленной плоти отверстий,
Где слиты цемент и тоска,
Я только сумел отыскать
Твой маленький, маленький перстень.
Над бедным покоем твоим —
Всего он дороже и кротче —
Шмыгнул обезумевший летчик —
Приявший твой дух, серафим.
Не больно совсем и знакомо
Истлели теперь навсегда
Мои молодые года
В скелете умершего дома.
Орудия глуше галдят,
Скудеет дыхание серы…
Ко мне наклоняется серый,
В запыленной каске солдат.
МирлэМы с тобой бродячие собаки
Мы с тобой бродячие собаки:
Что ни день ждем корку или кость.
Знаешь, — эти дальние бараки
Ожидают, не придет ли гость.
Я приду. Нас будет снова двое.
Станет ночь тревожна и пестра,
И на белые ленивые покои
Бросит тень усталая сестра.
Я приду. И дней тяжелых накипь
Отразит потухший черный глаз,
Потому что белые бараки
Улыбнутся мне в последний раз.
И когда к утру на жесткой койке
Я застыну, словно в сердце злость,
Ты, конечно, вспомнишь, как мы стойко
Вырывали друг у друга кость.
Владимир ПавловНа земле
День устал, а вечер, понемногу
Подбираясь, к ночи завернул
И, вздохнув, нечаянно дорогу
Показал на круглую луну.
Мы пошли, но что-то, как заноза,
Вдруг остановило шаг.
Под ногами скрипнул снег морозный
И стеклом откликнулся в ушах.
А глазам, им было очень больно,
Даже веки иней не белил.
Я подумал: «Это ветер вольный,
Верно, нас сейчас остановил».
Но не ветер, серп серебророгий
Был острее тонкого ножа —
Это он столкнул большие ноги
И так крепко за сердце держал.
Но земля сильнее оказалась,
Тело круто выпрямилось вдруг. —
И рука узлами завязала
Человека, жизнь и труд.