Сатана подошел к бандитскому логову, когда утреннее солнце заиграло пятнами на высоких соснах, еще не успевших стряхнуть с себя ночного холодка. Выставленный в секрет рябой Афонаська долго не пускал Сатану.
— Хто такой будешь?
Но Андрюшка ловко попал в нужный тон.
— Доведи к атаману, — скажу.
— К какому еще атаману?
— А к вашему. Чего кричишь? Не знаю, што ль, чьи будете.
— А знаешь, так и проваливай к чортовой матери, покудова цел.
— Вот и не уйду. Доведи к атаману, — потому первостепенное дело. Я, может, в вашу бандитскую организацию человек со сто достану, а ты, дурень, препятствуешь.
Афонаська недоверчиво глядел на Сатану, не зная, что делать. А потом неожиданно ткнул его в спину.
— Валяй! Пойдем!
Шли узенькой извивчатой тропкой в самую густоту леса. Над тропкой корявыми переплетами торчали голые ветки, которые Афонаська раздвигал руками, и от этого они хлестали шедшего сзади Сатану по лицу и по шапке. Сатана ругался.
— Эй, ты, рябая рожа, короче на поворотах.
— Ты кому это? Не мне ли?
— Конешно, не вчерашнему дню.
— Чаво лаешься?
— А ты ветками-то не больно орудуй, а то как раз глаза к дьяволу выколешь.
— Ничего. Не велика птица. Кривым походишь.
Тропка постепенно сошла на-нет. Продирались прямо сквозь густую целину, еще не обогретую солнцем. Его лучи скользили по верхушкам деревьев и терялись в мокрой паутине сучьев. Афонаська мурлыкал песню, Сатана молчал.
Вдруг деревья разредились, и только путаный кустарник охранял еще бандитское логово. Но вскоре и он, забежав в овраг, потерялся в его изрытых окраинах. За оврагом черными проталинами и лысинами нерастаявшего снега улыбалась поляна, на которой лихо гуляло апрельское солнце. Вверху синь безоблачная, теплая, смотри — не насмотришься. Внизу на поляне земля изрыта. Три землянки, начатый сруб, палатка да десяток шалашей. Перед одной землянкой бородатый мужик в расстегнутом полушубке колол дрова. У потухающего костра трое, тоже в полушубках, спорили. Афонаська еще с оврага заорал:
— Братва-а! Здоро́во живете́-е!
Один лохматый встал от костра и пошел навстречу, держа винтовку на плече дулом вниз. От него крепко пахло самогоном. Поровнявшись с Афонаськой, встал, сдвинул шапку на лоб, почесал в затылке и зевнул.
— А-аа-а… Кого привел? Языка што, ль?
— А кто е знат? — добродушно ответил Афонаська. — Может, язык, а может, другой хто. Сам напросился.
Мужик зевнул другой раз.
— А паролю спрашивал?
— Не-ет. Запамятовал.
— Дура!
После к Сатане:
— Хто будешь?
— Не твоей пьяной башки дело.
Мужик поднял голову.
— Эге! Зубастай! Чего надоть?
— Сказал, не твое дело. Веди к Свистунову.
Мужик опять зевнул.
— А и впрямь. Афонаська, сведи-ка его к командеру.
Афонаська повел Сатану к одной из землянок. Перед землянкой Свистунова Афонаська высморкался и отер ноги о грязный снег. Вошел туда и вскоре позвал Сатану.
В землянке было полутемно и душно. Горела керосиновая лампочка. Свистунов лежал на походной кровати и, должно быть, только что проснулся. Голос у него был сиплый.
— Откуда?
— Из Среднина.
— Зачем?
— Письмо от Романо́вских привез.
Свистунов быстро вскочил на постели.
— От Романо́вских? От обоих?
— Конешно.
— Давай сюда.
Сатана снял шапку и вынул из-под пропахшей потом подкладки конверт, на котором стояло: «Свобода и революция. Свистунову». Свистунов читал письмо, быстро бегая глазами, и все время повторял: так, так, так… так… так-так… Кончив, он вскинул на Сатану бегающие глаза:
— А где ты их видел?
— Так они же ночевали у меня. А под утро нас и застукали. Все Гурда, чтоб ему кашей подавиться. Одного Романо́вского не то порешили, не то поранили. Другого живьем взяли. Не успел даже нагану из штанов вытащить. А я, как завидел неладное, схватил письмо, махнул в окно и давай бог ноги. Версты три бегом бег. Насилу отдышался.
— Что ж тебе Романо́вские говорили?
— Мне-то мало што. А вот промежду себя разговаривали.
— А ты помнишь, о чем они между собой говорили?
— Ну, да, помню. В другой уезд собирались. Говорили, что здесь набор плохо идет. Большевики да Гурда здорово мешают… Да, окромя всего, и налет подкузьмил.
Свистунов перебил:
— Ты говоришь, что ты из Среднина?
— Из него из самого.
— А где ты во время налета был?
— Я? В Стрижевскнх лесах. Охотился. К вечеру пришел.
— Что же мужики говорят?
— Не больно довольны твоими робятами.
— Гурда жив?
— Жив, подлец. Хорохорится.
— Чем же недовольны мужики?
— Говорят, коли злы на Гурду, так и разделывались бы с ним. А то наши здря пострадали.
— Кто же пострадал?
— Да так. Убили кое-кого.
— Много?
— Нет. Человек пять, не больше. Да я не больно все знаю. Сказываю, к вечеру пришел, не успел ни с кем и переговорить путем. А ночью — облава.
— Чем занимаешься?
— Охотничаю.
— Земля есть?
— Какая земля? Курицу выгнать некуда.
— Фамилия как?
— Андрюшка Сатана.
Свистунов вскинул голову и поглядел в упор.
— Это ты самый Сатана и есть? Как же! Романо́вские писали и так говорили. Что же раньше ко мне не приходил?
— Недосуг было. Да думаю, надо же кому-нибудь на селе быть да письма доставлять.
— Верно. Большевиков любишь?
— Како люблю! Вот они мне где, — и Сатана показал на затылок.
Свистунов засмеялся.
— Ничего. Мы им немало крови попортили.
Свистунов, молча, разглядывал Сатану. Вдруг он усомнился.
— Смотри, Сатана, если обманешь, — расстреляю. Ни одной минуты в живых не останешься.
— Зачем расстреливать? Мы и так на тот свет дорогу найдем.
Во время разговора Афонаська обогрелся и, сидя на пеньке в углу землянки, клевал носом. Сатана стоял, ухарски заломив заячью шапку на левое ухо, и все время сторожил сам себя, не сболтнул ли, часом, лишнего. Но все шло, как по маслу. И только когда Свистунов отпустил Сатану, он понял, чего стоило ему это первое испытание и чего это еще будет стоить.
Когда шли в другую землянку, где Свистунов велел поместить Сатану, Афонаська лениво расспрашивал его.
— К нам, што ль, пришел?
— А к кому же? Не к лешему.
— Что? Убег?
— Нет, на машине приехал.
— Чего путем не отвечаешь? Жалко, што ль? Самогон пьешь?
— Нет, нюхаю.
— Дурак.
— А мне сказывали, што тебя рябым зовут. Значит, наврали.
Афонаська раскрыл рот.
— Ты про кого же это?..
Но не кончил. Вошли в землянку, в которой Афонаська сразу лег на нары и заснул. В землянке было человек восемь. Четверо играли в карты, Один мешал что-то в горшке. Остальные лежали на нарах и курили. Так же, как и у Свистунова, в одном углу горела керосиновая лампочка. Над входом висел фонарь. Пахло онучами, по́том, махоркой и самогоном. На Сатану никто не обратил внимания. Он немного постоял, потом лег на край нар рядом с Афонаськой и вскоре захрапел.
Сатана сдержал слово. У бандитов — бандит: так же ругается, так же баклуши бьет. Только самогону не пил да раза два в неделю уходил не то на разведку, не то просто так. Уходил тайком, никому не сказывал. Так прожил недели две. А на третьей вдруг в бандитской берлоге стало тревожно. Ночью кто-то вырезал троих часовых и среди них рябого Афонаську. Кричали, галдели, а Свистунов хмурился и кидал исподлобья испытующие взгляды. Сатана тоже кричал и галдел. А когда дошла очередь до него итти в караул, он наотрез отказался один итти.
— Втроем пойду. Вдвоем — и то страшно. А один ни за какие мильоны. Что — мне жизнь не мила, што ли? Зарежут, как цыпленка, и ни пользы, ни толку не добьешься.
— Правильно, Андрюшка, верно, — орали бандиты. — В одиночку какой дурак пойдет! Убьют и спасибо не скажут. Втроем — все веселей. Да на троих-то не всякий и полезет.
Свистунов ходил, хмурился и всё приглядывался. Думал сначала на своих, ни до чего не додумался, — и рукой махнул. Только велел Ерофееву посылать в караул по-трое.
Не выдал лес тайны, как после попойки, когда Афонаська бахвалился, что во время налета на Среднино изнасиловал двух баб, кто-то затаил в себе желанье хватить его поленом по черепу до другого, удобного часу. А вместо этого стал издеваться.
— Ну, будто двух?
— Вот не сойти мне с этого места.
— Врешь, рябая рожа!
— Чего врать-то! Спроси кого угодно. Во-первых, за исполкомом которая живет, — ту, а потом и еще одну.
У спрашивающего забилось сердце. Подумал: «Ага, значит вот кто». Овладел собою и опять начал издеваться.
— Так я тебе и поверил.
— Не веришь? Хошь докажу? Не хошь? Ладно. Мне наплевать. А будешь задаваться, можно и в морду…
Через день Афонаська ушел в часовые, и в самую глухую темень с поляны, где стояли землянки, неслышно прокралась за овраг одинокая фигура. А потом долго и тихонько выступала шаг за шагом по знакомой тропинке, сжимая в руке охотничий нож и болтая в кармане штанов наганом. Это был Сатана.
Приметил в кустах человека. Сидит и курит. Подполз сзади, всадил нож в шею, — не пикнул. Засветил осторожно спичку: ошибся — не Афонаська. А впереди из кустов:
— Эй, ты, стерва, не дури с огнем, — заметят.
Пополз на голос. Но часовой в кустах услышал треск.
— Стой! Кто идет?
Тень встала.
— Это я, Сатана.
— Чего надо?
— Ерофеев послал посты проверять.
— А пароль какая?
— Эх, пароль-то я и забыл. Постой, на бумажке записано. Сейчас достану.
Пока для видимости лез в карман, равнодушно уронил:
— Афонаська рябой тоже дежурит?
— Дежурит.
— Где?
— На самой на опушке. Версты две будет.
— А куда итти?
— Держи на погорелое место. Там и найдешь его.
— Ладно.
Говорил с часовым, а сам обдумывал, как быть. Всё лишний свидетель. Скажет, что ночью видел. Часовой торопил Сатану.