Не слушает никто кумачевую шапку, на кой чорт — свобода.
Тесно обнявшись — в толпе неприметно — стоит красноармеец с женой. Оба маленьких потонули в толпе с головой.
— Пусти, мне ж так ничего не видать!
— А зачем, чтоб видать? Так лучше. На́ семено́в. Лускай.
Хорошо, жарко, точно ночью в постели. Только вот шуба мешает.
Скрипит гармоника на Москворецкой стороне. Хороводятся девушки вокруг гармониста, что твоя деревня. Разгул!
Запрыгали, заиграли кумачевые пятна в Ивановых дырках, забеспокоилась вода, забилась о льдину. Встал Иван, спину расправил, все ж уморился. Часов шесть просидел, на полчаса только заходил к куму. Близко вода к нему подошла, — льдина, как сахар в кипятке, тает. Надо кончать. Не ровен час — подтечет. Последний раз посидел нынче. Завтра уж с сетью. Не хочется с реки уходить. Сеть — одна баламута. Ишь, выперло на улицу всех, точно праздник советский: Комсомол или Свержение.
— Эй, ты, рыбак! Долго валандаться будешь там? Отнесет — не воротишься.
Огрело криком Ивана, как водой охлестнуло. — Что за чорт? Оглянулся. Господи Иисусе! Отошла льдина от берега, как бог свят, отошла. Что ж делать?
Стал Иван посередине — ни туда ни сюда: остров.
Хлещут крутые волны о льдину. Вздернуло ветром их на дыбы. Кричат с берега, — знай, мол, жди, не беспокойся. Лодку пришлют. Пуще прежнего толпа наверху — сбилась запрудой, нет ей пути. Куда бежать только, не знает: к перилам, к реке ль или на месте остаться?
Ребята, те без раздумья шмыгнули меж ног, разом скатились к реке.
— Айда, ребята, поможем. По льдинам-то легко.
— Да-а, легко!
Шумит народ на мосту:
— Ну, вы, дьяволы, не трожьте его. На губах волоса не повыросли, а туда же спасать! Пусть лодку дождет.
— А ты не учи. Осторожа лучше ворожи. Сигай, брат, — пока лодка придет, под мост попадешь. Вон ведь как тянет.
Стоит на льдине Иван, чует: колышется, к мосту несет. Видать, и впрямь прыгать придется. К краю шагнул, ноги, как крючья, за льдину цепляются.
Глянул вперед — горят в солнце башни кремлевские, смотреть невозможно, дворцовые окна, как из красного желатина поделаны; стрелки Спасских часов, кровью налитые, отвесно стоят, шесть отмечают. Перекрестился Иван, раскачался, ведрышко впереди себя выставил. Прыгнул…
Ух! вот оно — хрясть! Вызволи, господи!
В куски распался сзади него тонкий край льдины, в воду пошел. Прямо под ноги ребятишкам свалился Иван — ведерка не выпустил. Слава тебе, господи! На твердой земле — допрыгнул.
Смеется сердце в Иване — спешит. Подошел к своему переулочку — ишь высохло как: воробей ног не замочит.
Зато двор — одна лужа сплошная. Ходят по ней бумажные пароходы, — нет устали у детей, вьются над лужей, как мошкара над болотом.
Обогнул Иван лужу, к крыльцу подошел. Кот рыжий на ступеньке сидит — дверь сторожит.
— Ну, ты, Махно, дай дорогу!
Протянул Иван руку к двери: огромный, тяжелый — ржавое сердце дверное — висит на кольцах замок. Что за оказия!
Враз слетел Махно в лужу — не успел отскочить.
Увидали ребята Ивана, налетели, окружили, мошкарой вьются вокруг.
— Дядя Иван! Вот тебе, на! Ключ Фрося оставила. Она с Андреем на моторе катается.
Закатилось солнышко за церквами. Серая перед ним лужа лежит.
Схватил Иван ведерко и шваркнул в дужу сразмаху. Блеснули рыбы хвостами, плюхнулись в воду. Так-то! Пусть ловит, кто хочет!
Только что выставили балкон в квартире полковницы — настеж раскрыли. Сквозняком ходит ветер по комнате, пальмы в кадках колышет, выгоняет долой зимние запахи.
Вне себя мечется от кухни к балкону Елеконида Григорьевна в новом капоте, японском — по лиловому полю серые цапли, что делать, не знает.
Подумать только! Алексашеньке пора на вокзал, а Андрея с мотором следа нет! Погиб Кисловодск, литеры все… Никакого сознания долга у этих людей.
В новом, в шотландскую клетку пальто, в кепке такой же, стоит Александр Степанович перед зеркалом — готов. Совсем англичанин! Наконец-то похож: и пенснэ, и рыжие брови, и главное — этот новый костюм. Мечта затаенная у Александра Степановича — походить на британца. Теперь вот надо выработать еще хладнокровие. Медленно повернулся он на носках к Елекониде Григорьевне, взглянул на часы (ой, ой, батюшки!) и спокойно сказал:
— Не беспокойтесь, тетя, мотор прибудет.
Кружит ветер по балкону полковницу, седоватые букли дыбом вздымает.
Эгоисты, в сущности, люди. Никому до другого дела нет. Вон и Вовка там тоже со сворой своей, совсем уличным стал.
— Вовка, послушай, брат уезжает, а ты!.. Беги, разыщи тотчас Андрея, чтобы сию же минуту подал мотор.
Досыта наигрались ребята в морскую войну — будя уже. Холодает. Разлимонились бумажные корабли, мокрыми тряпками по лужам осели.
Стоит Вовка на столбике, руки в карманах, матросская шапка на одном ухе висит — удаль! Будто не слышит, что тетка зовет. — Ну ее там, надоела.
Командует Вовка — торжество в голосе:
— Флотилию на берег, сдать на ремонт, расчет завтра!
Засуетились ребята, расхватали моченые лодки, в карманы потискали — ждут дальнейших приказов.
— Изволь тотчас же бросить игру! Завтра целый день на замке посидишь.
Разом сдуло командира со столбика. Видит, из себя вышла тетка. Вот-вот взвихрятся серые цапли, налетят, задолбят желтыми клювами, — не снести тогда ему головы.
Дребезжат, звенят, бьются — хруст-хруст — пленки стеклянные. Смеются в свете балконном, задорно сверкают глаза Вовкины, синие — лужицы ручьевые.
Знает секрет он — не выдаст. Знает, куда девался с мотором Андрей — не скажет. Брат и на трамвае проедет — не страшно, успеет. И тут же разом — бряк, что в голову прыгнуло — авось, грозу пронесет.
— Андрей по делу уехал. Его сам Шелахович послал.
— Как Шелахович? Сам Шелахович!
Ликует, смеется детское сердце, как ласточка в воздушной глуби. Поверили долгоносые цапли, низко пригнулись, реверанс хотят сделать.
— Как, Шелахович?
Стоит Александр Степанович на пороге. Приступ волнения борется в нем с хладнокровием британца.
Широким крестом осеняет тетка Александра Степановича — пусть хранит его дева пречистая, — целует три раза.
— Ну, с богом теперь, Алексашенька, поспеши на трамвай. Трамвай скорей, чем извозчик.
Свистит, шумит, кричит ветер в уши машине. Скачут дутые шины, режут лужи в куски.
— Потише ты! Боюсь я! Что ты, Андрюша, сбавь ходу!
— А ты не гляди…
Играет сердце в Андрее — во весь дух машину пустил: в его руках — знает.
Гладкая дорога мчится навстречу, пустая: шоссе. По улицам так не проедешь. Только лужи вот: пш-ш! — обдают дождем, — жмурься.
Крепко-накрепко сжала Фрося глаза, не смеет открыть. Не поймешь, что за шум — хлещет ветер, как парус платком, а сама, как подбитая птица, с одной стороны на другую: бух-бух.
Вздрогнула вдруг, накренилась, круто свернула машина и пошла легким ходом под гору. Оглянулся Андрей, осторожно машину ведет, с тормозом.
— Глянь-кось, не бойся, картину-то! А!
Глянула Фрося, — река. Вся, как колотым сахаром, засыпана льдом, — тронулась. Вода меж льдин — не вода — черное пиво… Вздулась высоко, к ногам подошла, брыжжет пеной хмельной, голову кружит.
А может быть, от тряски это, — укатала машина?
Скачет мимо река — бешеный конь. Оседлал ее лед, распластался по ней, не уйдет без него: взнуздал.
Несется река, закусив удила, гривой машет косматой, знает: не долга льдовая ноша.
Кувыркнулись, сверкнули в небе льдинки прозрачные, вот-вот стают — весна! Зашумела, зафыркала, поворотилась машина: путь дальний еще — сладко! Заухало попрежнему Фросино сердце — будь, что будет — ну, что ж: всякому свое право на радость положено. Зерну каждому — своя борозда. Окреп к ночи ветер надречный, хмельной в силе своей, грозный ведет ледоход.
Татьяна Игумнова
Марианна Яхонтова«Декабристы»
Сергей Иванович Муравьев-Апостол — подполковник.
Матвей — его брат.
Павел Иванович Пестель — полковник.
Михаил Павлович Бестужев-Рюмин — поручик.
Иван Иванович Сухинов — поручик.
Анастасий Дмитриевич Кузьмин — поручик.
Князь Трубецкой — полковник.
Князь Волконский — генерал.
Степан — денщик С. Муравьева.
Пашков, Щур Гульбин, Спасенихин — солдаты Черниговского полка.
Грохольский — унтер-офицер.
Марина Александровна Стрешнева.
Софья — ее сестра.
Владимир Стрешнев — полковник, ее брат.
М-м Лорэ — гувернантка Стрешневых.
Николай I.
Иван Эдуардович Шервуд — унтер-офицер.
Левашев — генерал.
Гебель — полковник Черниговского полка.
Ланг — жандармский полковник.
Аракчеев.
О. Фотий — архимандрит.
Красовский — цензор.
Настасья Минкина — крепостная Аракчеева.
Аннет — молодая дама.
Сенька, Ванька — крестьянские мальчики.
Врач.
Солдаты, гости, жандармы, тюремные сторожа и конвойные.
Город Васильков. Сад около дома С. И. Муравьева. Небольшая деревянная терраса. В саду стол и скамьи. Сергей Муравьев сидит у стола и диктует с рукописного листа. Пашков, Гульбин, Щур и Спасенихин пишут под его диктовку. Бестужев-Рюмин и Сухинов сидят на террасе и разбирают бумаги.
Кн. Трубецкой читает в комнате у окна.
Сергей Муравьев. Вы написали?
Спасенихин. Так точно, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Хорошо. Теперь дальше. (Диктует.) Брут…
Пашков. Брут…
Сергей Муравьев.