Мирабо…
Спасенихин. Ме-ра-бо…
Сергей Муравьев. Мирабо… Республика… Ты что остановился, Гульбин?
Гульбин. Непонятно, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Я объясню. Пиши. Завтра я приду в роту заниматься с вами. Вы приготовите таблицы.
Сухинов. Что это за таблицы?
Бестужев. Солдаты учатся по ним писать. Мы подбираем такие слова, которые учили бы их протесту.
Спасенихин. Рес-публика. Что это такое, ваше высокоблагородие?
Бестужев. Да ведь я толковал тебе вчера, братец.
Спасенихин. Виноват, запамятовал. Вот насчет тех помню, что хорошие господа были, за простой народ стояли.
Щур. А я ж знаю, что это за республика! Это Сечь Запорожская.
Сергей Муравьев. Верно, Щур, да только не совсем. Когда в России будет республика, все станут равными.
Сухинов. Вы думаете, что они что-нибудь поймут в этих Брутах и республиках?
Бестужев. Конечно, ведь каждый узник понимает, что такое свобода.
Сухинов. Нет, не каждый. Надо начинать не со свободы и прочих высоких предметов. Я говорю каждому из моих солдат: «Ты — мужик, барин обокрал тебя. Возьми у него силой похищенное у тебя». Это они сразу поймут, тут никакие римляне не нужны…
Бестужев. Нет, Сухинов. Можно умереть за одно слово: свобода.
Сухинов. Вы очень хороший человек, Бестужев… Вот письмо Борисова. Он пишет, что работа среди артиллеристов идет успешно.
Гульбин. И господ не будет?
Спасенихин. Чего лезешь? Не твоего ума дело.
Сергей Муравьев. Не будет, Гульбин.
Щур. А куда ж подеваются?
Пашков. Мы с вами всех их выкурим, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Мы сделаем их безвредными.
Гульбин. Убить надо… всех.
Спасенихин. Ты что, ополоумел? У, анафема!
Пашков. Плюньте на него, ваше высокоблагородие. В нем, как в бабе, кровь ходит.
Гульбин. Да ведь я это про других, не про вас, сохрани бог.
Сергей Муравьев. Я знаю это. Знаю, что ты можешь ненавидеть. Но месть просто глупа. Думай не о том, что ты отнимешь жизнь у другого, а о том, что ты получишь сам.
Пашков. Надо бить вас, взодрать шкуру рабью, а коли человек смолчит, пусть подыхает. Всех терпёлых бить надо.
Щур. Ой же, пан подполковник, да тогда и розог-то не хватит.
Сергей Муравьев. Не бойся, Щур, — лесов в России много. Но лучше ли поймут, что холопы, когда им выколотят разум?
Пашков. Уж это верно, ваше высокоблагородие. Вот вы нас не бивали, даже слова худого от вас никто не слышал, а разве они что понимают?
Спасенихин. Как это не понимают? Да мы с его высокоблагородием самому дьяволу в хайло пойдем. Лошадь и та понимает, не то что человек.
Сергей Муравьев. Мы не о том говорим. Дело здесь не во мне. Ты что-то хочешь сказать, Гульбин?
Гульбин. Никак нет.
Пашков. Он все больше молчит, ваше высокоблагородие, сопит только. Эй, хохол, чего в землю глядишь? Ай нашел что? Он сегодня именинник, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Да, да, сегодня Алексей. Ну, поздравляю. (С. Муравьев подходит к Щуру. Тот обтирает рот и целуется с ним трижды.) Праздновать-то, верно, не на что. А? Ну, я пришлю со Степаном.
Щур. Да я ж за ваше здоровье, пан подполковник. А этому кацапу и в пекле не поднесу горилки.
Сергей Муравьев (дает им бумагу). Подите пока в беседку и перепишите это, потом покажете мне.
Спасенихин. Слушаюсь. А таблицы справим, не извольте беспокоиться.
Сергей Муравьев. Подожди, Пашков.
(Гульбин, Спасенихин и Щур уходят.)
Сергей Муравьев. Ну, как замечаешь — слушают тебя товарищи?
Пашков. Что с них взять? Пока говоришь, что служба длинна, жалованье маленькое, или насчет земли, как вы приказывали — слушают. Что земли дадут каждому, так это в особицу слушают. А как заговоришь, что, мол, царь всему причина, что, мол, довольно уж поцарствовал, — никакого понятия.
Сергей Муравьев. Даже у молодых? Когда я с ними говорю, они как будто соглашаются.
Пашков. Не смеют перечить вам, ваше высокоблагородие. Любят вас, вот и соглашаются. А настоящего-то понятия все-таки нету. Молодые, те лучше, еще не притерпелись. Да вы не сумлевайтесь, и вода камень точит, войдут в понятие.
Сергей Муравьев. Тогда продолжай, как прежде. Говори больше с ними, говори, что все созданы равными, что свобода — прирожденное условие жизни человека.
Пашков. Эх, ты, воля, волюшка! Нету краше тебя на белом свете. Уж вы, ваше высокоблагородие, как мы дело свое сделаем, меня отпустите. И земли не возьму. Я ведь давно хотел с бегунами уйти. Вот народ-то настоящий — никаких властей им нету. Утром посох в руку и марш, куда глаза глядят, — нет тебе начальства, ни царя, ни фельдфебеля.
Сергей Муравьев. Над тобой только небо, за тобой только путь пройденный. Сам себе царь и подданный. Как сделаем свое дело, Пашков, пойдем с бегунами.
Пашков. Хорошо будет, ваше высокоблагородие, я вам и котомку донесу.
Сергей Муравьев. А пока действуй, как я говорил тебе.
Пашков. Слушаюсь. Будьте здоровы, ваше высокоблагородие. (Уходит.)
Сергей Муравьев. Все бывшие семеновцы, князь. Когда наш полк расформировали в 20-м году за бунт, их вместе со мной назначили в Черниговский полк, и, как видите, это наши лучшие пропагандисты среди солдат.
Кн. Трубецкой. Вы слишком откровенны с ними, Сергей Иванович.
Сухинов. Солдаты не выдадут, скорей офицеры тыл повернут.
Бестужев. Они слишком любят Сережу, чтоб донести.
Сухинов. А все-таки, Сергей Иванович, Щур рот обтер, прежде чем к вам прикоснуться. Вот они всегда так — обтираются тряпочкой, прежде чем подойти к вам. Настоящих вы не увидите.
Сергей Муравьев. Да, да, трудно уничтожить эту борозду между нами, давнюю, застарелую, между мужиком и барином, солдатом и командиром. Но я хочу стереть ее, несмотря ни на что. Если не сумею — вина моя. Ведете ли вы пропаганду среди солдат, князь?
Кн. Трубецкой. Армия должна быть только орудием переворота. Солдаты все равно не поймут своей выгоды.
Сергей Муравьев. Нам не легко будет сговориться. Мы считаем необходимым соединение нашего Южного Общества с вашим Северным, но не можем итти на большие уступки. Наша ближайшая цель — учреждение в России республики, дальнейшая — объединение всех славянских народов в федеративный союз.
Кн. Трубецкой. План республиканского устройства написан Пестелем, и я хотел бы познакомиться с ним до съезда.
Сергей Муравьев. Миша, дай князю «Русскую Правду» Пестеля. Она у меня в кабинете.
Бестужев. Вы уступите нам, князь. О Пестеле скажет каждый: кто устоит против тебя?
Сергей Муравьев. Это человек блестящего ума, человек, — который смотрит в будущее и будет жить, когда мы умрем.
Кн. Трубецкой. Как Вашингтон или как Бонапарте?
Сергей Муравьев. Как Вашингтон, потому что в России никогда не будет жить Бонапарте.
(Кн. Трубецкой и Бестужев уходят.)
Сухинов. Не надеюсь на этих гвардейцев. Эполеты пожалеют да крестики. Хоть и тиран награждал, а все лестно знак холопства носить. Амуры плацпарадные!
Сергей Муравьев(смеясь). Благодарю вас.
Сухинов. Простите, я забыл, что вы служили в гвардии. Ну, да вы же знаете, что к особой категории принадлежите. Только верить в них меня не заставите.
Сергей Муравьев. Верить в них нет необходимости. Союз с ними нам нужен для переворота, но не далее. А там, посторонитесь, ваше превосходительство…
Сухинов. Чтоб на ножку не наступили. Кстати, идет Шервуд. Вы знаете его?
Сергей Муравьев. Нет. Ко мне прислал его Банковский. Он в восхищении от такого умного солдата. Но я думаю прежде посмотреть.
Сухинов. Мне кажется, он нам не годится. Впрочем, поговорите, пощупайте.
(Сухинов уходит. Входит Шервуд.)
Шервуд. Простите, господин подполковник, ваше денщик послал меня сюда.
Сергей Муравьев. Очень рад вам. Садитесь. Мне говорил о вас Вадковский.
Шервуд. Я многим обязан его вниманию.
Сергей Муравьев. Я слышал, вы получили образование?
Шервуд. Техническое. Родители мои смотрели на воспитание односторонне. Они были люди с большими средствами, но ведь это не дает просвещенного взгляда. Вообще деньги зло, хотя и не всегда. Неисчислимые бедствия разрушили наше благосостояние, и вот, как видите, я в этом мундире, можно сказать, рабском, имея душу, созданную хотя и для малых дел, но все же для пути иного.
Сергей Муравьев. Я понимаю, как должно быть вам тяжело сносить грубое обращение, не имея даже надежд на скорый исход.
Шервуд. Ежедневно подвержен унижению. Вам этого сносить не приходилось по благосклонности к вам фортуны, а мне ежечасное напоминание о том, что я есмь, что не там родился, где следует. И потому тронут безмерно и счастлив, что вы обратились ко мне, как к равному. Этого нельзя забыть, мы должны ценить оказываемое нам великодушие.
Сергей Муравьев. При чем здесь великодушие? У меня к вам дело, Шервуд.
Шервуд. Слушаю с величайшим вниманием и готов на все, что в моих силах.
Сергей Муравьев. Мой знакомый, помещик Давыдов, имеет мельницу в своем имении Каменке, и ему нужен техник, чтоб привести ее в порядок. Не возьметесь ли вы за это?
Шервуд. Как мне благодарить вас? Собственно, если условия подходящие, зачем отказываться. Нужно заботиться, чтоб деньги, затраченные на мое образование, пустить в оборот, в погоню за монетой.
Сергей Муравьев. Я напишу вам письмо к Давыдову. Позвольте узнать ваше имя.