Все бегут, Матвей Иванович. Эх, и Степан упал. Первым залпом пятерых свалило. Вона, наши отбиваются. Все семеновцы бывшие, не эта шпана. Надоть к им бежать. Коли отойдет, скажите, что, мол, семеновцы тылу Гейсмару не показывали, волю поняли. А нет, прежде свидимся — сам скажу. (Уходит.)
Сергей Муравьев. Где они? Кто здесь?
Матвей Муравьев. Это я, Сережа.
Сергей Муравьев. Помоги мне встать. Я ничего не вижу.
Матвей Муравьев. Это кровь. Ничего.
Сергей Муравьев. Почему я здесь? Я ничего не помню. Артиллерия молчит. Я должен итти.
Матвей Муравьев. Все бегут. Кончено. Чудес нет…
Сергей Муравьев. Пусти меня, семеновцы не бежали.
(Входит раненый Пашков.)
Пашков. В бегуны ушли с этой планиды. Вот и я котомку беру, уходить время. Тяжела будет твоя, Сергей Иванович, — ношу чужую взял. Рад бы пособить, да некогда. (Падает.)
(Входит Бестужев.)
Бестужев. Сражение кончено.
Матвей Муравьев. Бегите!
Бестужев. Вы с ума сошли! Я там, где Сережа.
Матвей Муравьев. А где Кузьмин?
Бестужев. Застрелился. Куда ты, Сережа? Дай, я помогу тебе.
Сергей Муравьев. Нет, нет. Они там.
(Вбегает Гульбин.)
Гульбин(увидев Сергея Муравьева). Обманщик! Погубитель! Будь ты проклят! (Поднимает штык и бросается на Сергея Муравьева.)
Сергей Муравьев. А! Вот она, смерть. (Бестужеву.) Уйди. Он прав, он должен убить меня. Я хочу умереть. Скорей.
Бестужев(хватая с земли винтовку). Прочь!
Гульбин. Застрелю!
Бестужев. Спасайся! Оставь нас. Думай о себе.
Гульбин (бросает винтовку и бежит).
Голос Гейсмара. Спасибо, ребята! Мятеж подавлен. Возьмите у них оружие.
Петропавловская крепость. Алексеевский равелин. Каземат № 12. Сергей Муравьев лежит на нарах. Часовой стоит у двери. На столе свеча.
Сергей Муравьев. Какой день сегодня? Я не помню. (Часовой молчит.) Ах, да, здесь нет ответа на вопросы, Алексеевский равелин молчит. Муравьева тоже нет больше, я только номер 12. Кажется, что голова развалится от этого стука. Ведь так стучат днем и ночью, чтоб не дать спать. Лучше бы дробили кости, но не пытали бессонницей. Какая-то путаница слов, и рану кто-то сверлит тонкой проволокой… Ты молчишь? Но и я говорю, чтоб не забыть слова… Только бы спать, Миша, на одну минуту… Ты скажи Марине, кровь на руках, как лепестки мака, и маки осыпаются, лепестки кружатся, падают и липнут к лицу холодные, влажные, живые. Мои руки тяжелы, я не могу поднять их… закрой мне лицо от них, закрой лицо.
(Входят: Николай и Левашев.)
Николай. Как вы думаете, добьемся мы чего-нибудь от него сегодня? До сих пор все было напрасно. Я думал, что бессонница свалит самого Геркулеса.
Левашев. Геркулес имел только мускулы, ваше величество. Телесная крепость часто скорее уступает перед лишениями. Здесь же мы имеем дело с душой закоренелого преступника. Сейчас вечер, лихорадка усиливается. Можно попытаться.
Николай(часовому). Говорит о чем-нибудь?
Часовой. Бредит все, ваше императорское величество. Люди ему чудятся какие-то.
Николай. Хорошо. (Сергею Муравьеву.) Как вы себя чувствуете?
Сергей Муравьев. Благодарю вас.
Николай. Я бы хотел передать ваш ответ вашему отцу. Горесть его и отчаяние не имеют границ. Потерять сразу трех сыновей, — это ужасно. А вы могли бы облегчить его страдания, как и того несчастного юноши, увлеченного вами. Он близок к безумию, и в вашей воле спасти его. Я говорю о Бестужеве.
Сергей Муравьев. Спасать можете вы: закон, власть, милосердие — к вашим услугам.
Николай. Бестужев во всем сознался и назвал соучастников.
Сергей Муравьев. Нет.
Николай. Вы не верите, но я вам это докажу. Нам нужно лишь ваше подтверждение, потому что Бестужев с отчаяния мог оговорить себя и других, в том числе и вас.
Сергей Муравьев. Меня нельзя оговорить, я взят с оружием в руках… У предателей всегда холодные липкие пальцы.
Николай. Я говорю о том совещании, что было у вас в палатке.
Сергей Муравьев(с усилием). Что это было? Да, летом в лагере. Солдаты разошлись…
Николай. К вам пришли офицеры и один из них привез вам ноты от Марины Стрешневой, но вы были заняты другим.
Сергей Муравьев. Около моей палатки солдат играл на бандуре, и я помню…
Николай. Что вы помните?
Сергей Муравьев. Что мне понравилась его игра.
Николай. Ваше положение не располагает к каламбурам. У вас шел разговор о цареубийстве и вооруженном восстании; были — Пестель, Бестужев, князь Волконский и князь Барятинский.
Сергей Муравьев. Спросите у Шервуда, я не служу вам, нет.
Николай. У Шервуда? Но вы убили его, так же, как Стрешнева и его сестру.
Сергей Муравьев. Она жива. Незачем говорить о ней.
Николай. Она умерла через неделю после смерти брата. Она не была ни больной, ни безумной и все же не хотела жить. Почему? Потому что вы — убийца.
Сергей Муравьев. Потому что в России могут жить только Шервуды… только они. Или вы и он одно? То же лицо и тот же голос. Убит и все же жив.
Николай. Замолчите. Или ваша смерть будет ужасна.
Сергей Муравьев. Гульбин поднял на меня штык — вот где был ужас. Чем же можете вы угрожать мне теперь?
Николай. А ведь Гульбин был прав, Муравьев. Вы обманули его, как обманули и Бестужева. Вы были близки к Марине Стрешневой и оставались его другом. Вы лгали ему вместе с ней. Она была красива, и я не осуждаю вас, но Бестужев тоже имел право поднять на вас штык.
Сергей Муравьев. Да не вам осуждать меня. Кто вы сами? Всюду они: фельдфебель и шпион, шепчущие отвратительные анекдоты, с влажными затуманенными глазами…
Николай. Гнусная банда убийцы, вы ответите за каждое слово, за каждую мысль. Я прикажу заковать тебя так, что у тебя онемеют руки, я не дам тебе спать до эшафота, сорву даже образ человеческий, превращу тебя в зверя.
Сергей Муравьев. А, вы боитесь меня! Вы пришли ко мне, чтоб избавиться от страха. Нет, я оставлю вам его, вечный страх… Красным языком из каждой темной щели, из каждого беспокойного взгляда, из тихого шопота слов он будет дразнить вас до конца… звенеть тонкой струной за стеной, за спинкой кресла, близ уха, до боли… до безумия… Его не убьют ни виселицы, ни шпицрутены.
Николай. Заставьте его замолчать. Послать врача сюда, вылечить его во что бы то ни стало. Пусть палач покажет, за кем осталась победа. (Уходит.)
Левашев. Что вы сделали! Вы погубили себя! Но, может быть, вы все же подумаете и напишите ответы?
Сергей Муравьев. Вы лжете, Шервуд жив. Он здесь в каземате, чтоб подслушать мои мысли.
Шервуд (из-под нар). Тут, тут, господин подполковник, все время тут. Словно мышка, под лавочкой скребусь тихонечко: скрап… скрап…
Левашев. Он бредит, придется подождать. (Уходит.)
Шервуд. Все с мышками… с мышками… (По полу пробегают силуэты крыс и с писком исчезают в углу. Шервуд клубком выбегает из-под нар и садится на край их.) А вот я допрошу. Я тут лежу да подслушиваю. Все знаю, и государь узнает.
Сергей Муравьев. Как они ушли? Здесь нет двери.
Шервуд. Щелочка там. На то и власть, чтоб в щелочки всюду, всюду…
Сергей Муравьев. Неужели нельзя вас убить? Степан промахнулся?
Шервуд. Что вы-с?.. Стрелок хороший. Пистолет к виску приставил: раз — и нет Шервуда. Но я теперь в бессмертие верую.
Сергей Муравьев. Подлость бессмертна!
Шервуд. А вы думаете: нет? И почему такие слова жесткие. Верность… Верность власть имеющим.
Сергей Муравьев. От верности до подлости один шаг.
Шервуд. Истину сказать изволили. Никак тут не определишь. Тоже щелочка — и не видать.
Сергей Муравьев. Зачем вы садитесь так близко?
Шервуд. Отвращение питаете? Да у меня проволочка, мысли ваши вынуть ею хочу и государю снесу на тарелочке, Ведь одни надежды. Они такие прозрачные, как кленовые листья осенью. А ведь ничего не будет-с. Все меняется, а человек нет. И свободы не будет…
Сергей Муравьев. Я убью тебя!
Шервуд. Снова рожусь, как феникс. Думаете: Алексеевский равелин падет? Постоит, а в нем посидят. Думаете: человек свободу получит? Прежде убежал — да в лесах скрылся, а теперь бежать некуда, земля-то все меньше становится. Человеку нельзя шагать вперед без удержу, — беспокойства много. Вот его равелинами и успокаивают. И вы бы то же делали.
(Сергей Муравьев вскакивает и хватает Шервуда за плечи. Его цепь, гремя, падает на пол.)
Сергей Муравьев. Лжешь! Лжешь! Россия будет свободной. Я верю, я знаю. А если нет — надо уничтожить мир. Алексеевский равелин падет.
Шервуд. Когда? Когда весь мир падет?
Сергей Муравьев. Да, да, когда встанут мертвые.
(Он выпускает Шервуда и останавливается, прислонившись к стене. Белые нити паутины скользят через каземат.)
Шервуд. А они не встанут.
Сергей Муравьев. Но встану — я! Откуда эти нити? Они опутывают так крепко.
Шервуд. А вы бы легли. Так вредно. Ну, вот и хорошо. Я и допрошу. За ручку возьму тихонько, а вы отвечайте.
Сергей Муравьев. Свеча упала. Мой мундир горит и жжет до костей руку. И огонь бежит… бежит…
Шервуд. Искорка. Я погляжу.
(Шервуд наклоняется, а когда поднимается, Сергей Муравьев видит перед собой тюремного врача).