Вянут огуречные плетни на огородах, поедает капусту блошка, — и нет никакого спасения, и горько качают головами хозяйки, и ребятишкам не хочется играть… С молоком матери впитывают в себя дети страх перед небом, и непонятна для горожан величайшая радость деревни, когда дождь идет во-время.
Горожане, кушающие крестьянский хлеб, не чувствуют в нем привкусов мужицкой тревоги, радости и горя…
Горожанам дождь часто помеха.
А мне понятно, почему люди, зависимые от природы, создали себе добрых и злых богов. Представьте, что вы на краю пропасти, что вам грозит смертельная опасность, и кто-то вас спасает, выхватывает из лап смерти. Ведь вы слов не находите отблагодарить благодетеля!
Теперь подумайте о крестьянине. Солнце печет… Два-три дня посевы могут протерпеть, а дальше — конец надеждам… Но вот дождь, хороший дождь, как раз во-время… Крестьяне спасены. (Горожане не задумываются над тем, что раз спасен урожай, то спасены не только крестьяне, но и они — горожане).
Нынешняя весна в наших краях была на редкость благоприятная для посевов… Дождей было много, дожди были во-время — тихие, старательные дожди.
Трогательно было смотреть на лица мужиков, расцветающих блаженством, и слушать всего два слова, произносимых с восторгом:
— Золотая гора!.. Золотая гора!..
Гора, горы золотого хлеба, веселые лица сытых мужиков, бесконечные подводы у ссыпных пунктов, длинные ленты товарных поездов, оживленная жизнь морских портов, залихватские гудки заводов, — все это с неба падает мелкими светлыми крупинками, падает после сева, сыплется накануне цветения ржи… И росы, росы… Уходит солнце, а поля, как океаны теплой росы…
Зелень на выгоне, муравой постелена улица… И так хочется бабам, мужикам и детям встать на колени и благодарить подобревшее небо, благодарить, не вспоминая его прежнюю жестокость…
Когда будут придуманы дождевые машины, благодарность будет им, благодетелям мужицким, а пока их нет, глаза невольно устремляются к небу.
В один из воскресных дней беседу на завалинке прерывает подошедшая баба:
— Слыхали? Артист приехал, зубами стол подымает, а на столе самовар горячий… А еще на разбитые стеклянки головой ложится, а на него восемь человек встают…
— Наверно из цирка, надо поглядеть…
И вот пришли смотреть циркача, гастролирующего по деревням… Из Владивостока едет артист, останавливается в больших деревнях, зарабатывает от рубля до десяти за представление… Обычный заработок — три-четыре рубля в вечер… Надо как-нибудь жить… Сорок три года артисту, прежде в цирке работал, но на фронте контузию получил, в тридцати местах под кожей шрапнельные осколки застряли, через каждые три недели бывают припадки падучей; как инвалид, получает в месяц девятирублевое пособие, но на девять рублей жить нельзя, и приходится переносить нечеловеческие страдания.
Артист городского цирка не заставляет зрителя страдать: он здоров, он одет в соответствующий костюм, он намазывает руки и тело мазями, он показывает свои номера, работая на ковре.
А тут… Больное, все в рубцах, тело, грязные трусики… Артист ложится животом на пол и поднимается черным… Толстый слой пыли прилипает к вспотевшему телу.
Номера один страшнее другого.
Голова у артиста курчавая. На прядь волос надевает он двухпудовую гирю, танцует с гирей, а когда номер кончается, с головы сыплются волосы… Ложится на стекло, держа на себе восемь здоровых мужиков… А потом показывает спину зрителям: в тело впились стеклянные занозы… Толстую доску разбивает пополам ударом о свой лоб, в зубы берет железную полосу, которую закручивают у него на спине четыре мужика…
В середине представления в зрительный зал врываются безбилетные и начинают свистать… С артиста льется пот, он обращается к свистунам:
— Вы не свистите в храме?.. Для меня это место важнее храма, я кровь свою проливаю здесь.
Пять рублей заработал инвалид, из них полтора рубля комсомольцам пришлось отдать за помещение нардома, три рубля за двухдневную квартиру со столом… Остался полтинник. Живи, как хочешь…
Мужики идут с представления грустные.
— Да… Оказывается, есть жизнь хуже нашей… Чорт ее знает, эту жизнь, как она устроена…
Если бы сохранить миллионы писем, пишущихся корявыми мужицкими руками, миллионы воплей в большинстве случаев, — какой богатейший материал достался бы в наследие потомкам…
Письмо Владимира Я. и ответ на него Калинина в «Крестьянской Газете» взбудоражили деревню, придали смелости мужикам, вселили надежду, что их могут услышать, могут откликнуться… Крестьяне пишут; пишут мужики и бабы, бабы меньше, чем мужики, и мне хочется, чтобы следующее письмо крестьянки было напечатано:
«Письмо к товарищам, редакциям и вообще ко всем, которые состоят в партии.
Дорогие товарищи, в журнале я прочитала, что вы и после перевыборов все еще заботитесь о том, как бы вовлечь женщин, особенно крестьянок, и заставить их участвовать в сельсоветах и других учреждениях. Правда, я поняла из всего этого, что это и есть ваш прямой долг и обязанность, раз вы имеете счастье называться ленинцами, то и должны исполнить все заветы нашего дорогого вождя, Владимира Ильича Ленина. И, прочитавши этот журнал, я решила написать вам письмо. Мне ужасно хочется познакомиться с вами и на возбуждавшие вопросы получить ответы, а еще больше того, хотелось бы, как перед сознательными товарищами, открыть свою душу, чтоб они могли видеть, какая буря может бушевать в груди несчастной бедняцкой и угнетенной женщины, и как хотелось бы стать работницей за улучшение жизней жалких, ничтожных и угнетенных людей, и особенно за пробуждение крестьянских женщин, которые до сих пор через свою спячку несут тяжелый гнет своей притеснительной жизни, и поэтому я должна сказать вам то, что крестьянскую женщину трудно возбудить журналом или газетой, крестьянские женщины чтение газет и журналов откладывают в долгий ящик, и из этого, товарищи, ясно видно, какой нужен журнал для крестьянки в деревню. Ей нужен живой журнал, который называется делегаткой, и чтоб эта женщина-делегатка ездила не один раз в год, а чтобы посещала деревню чаще и раз'ясняла бы им все их тяжелые положения, с которыми они сами до сих пор не могут разбираться и не должны посылаться разные делегатки на одну и ту же деревню, а нужно, чтоб была одна и знала всю деревню, как свою семью, а не то, чтобы, как прошлый год в селе Тростянке, — приезжает делегатка и об'являет женское собрание. Конечно, женщины плохо откликнулись на это, и пришли только те, за которыми не тянулся хвост, провели собрание и по неопытности своего дела провели в председатели женотдела ту женщину, которая состоит церковным членом и занимает должность псаломщика и просвирни, и может ли та женщина обслуживать противоположный ей интерес, который ей доверили? У ней только и соображения, как бы поаккуратнее просвирку испечь да погромче „господи помилуй“ спеть, да побольше народу к себе заманить, чтоб им с попом не пришлось голодать.
Это дело прошу поставить на заметку, чтоб крестьянки знали и не выбирали в председателей псаломщиков и просвирен.
А еще, товарищи, вы пишите в журнале, что ваше передвижное кино про кооперацию массу возбудило народу, которые до сих пор не могут понять из слов, то ясно рассмотрели на картине, какие выгоды для трудящихся масс от кооперации, и поэтому, дорогие товарищи, я думаю, что не плохо бы вам составить картину под кино, как тяжела и ничтожна еще до сих пор жизнь бедного класса, и на какой еще низкой и грязной ступени до сих пор находится бедняк. Вы должны ясно и точно разрисовать его жизнь, и как выйти из такого положения. Да, товарищи партийные, ваш долг и обязанность во что бы то ни стало возбудить угнетенный народ. Пора народу взяться за дело и не смотреть на даденное ему слово Свободы, как на колючего ежа.
Если взяться за него голыми руками, то он, пожалуй, уколет, а пока надеваешь рукавицы, он убежит. Вот как еще до сих пор смотрит на это спящий народ.
Да, дорогие товарищи, я верю в заветы В. И. Ленина, я верю во все то, что предсказал он, что придет время — правда победит неправду, а труд поборет капитал, и сотрет с лица земли всю ложь и самолюбие, которые до сих пор стоят преградой к движению начатого дела. Я уверена, что мы добьемся того, чтобы у одних не была вечная масляница, а у других — вечный пост, и чтобы один не получал двести рублей, а другой — десять.
Вот в этом смысле я бы и хотела быть активной работницей, но по своей собственной силе я не могу этого сделать. Первая помеха — это есть мое семейство, во-первых, я не могу бросить своих несчастных детей, которые и без того обижены своей несчастной судьбой, а во-вторых, я не имею ни обуви, и даже такой одежи, в которой бы я могла быть в обществе людей. Меня ведь тоже убивает совесть быть на людях в лохмотьях.
О религии я убедилась, что она от правды далеко ушла в сторону, в смысле этого я и пишу вам свое стихотворение:
Плотью помер, духом жив, —
Ленин разделился.
И как-будто Ленин дух
Во мне возродился.
День тоскую я о том,
Что бедняк ничтожен,
Ночь мечтаю я о том, —
А изжить, ведь, можно.
Только взяться бы нам всем
Поскорей за дело,
Тогда зло и капитал
Вниз бы полетело.
Крестьянка с. Тростянки, Обмаровской области, Самарской губ., Зинаида И. Мичурина.
Откликнитесь, дорогие товарищи. Отзовитесь, дорогие женщины-партийки».
Долгие годы беседуют мужики на досуге у завалинок… Можно ли мне наговориться с мужиками за два месяца, можно ли вычерпать бездонные колодцы?
Скоро начнутся полевые работы: терпи спина, терпите руки… Было-б что работать, а мужицкая натура крепка, закалилась она вьюгами и жарами, все перенесет…
Урчит гром в отдалении. Солнце к закату клонится… Две радуги, одна яркая, другая — побледнее, расцвели на темной туче, пролившейся над полями…