За долгие годы холостяцкой жизни горбатый научился и стряпать и стирать.
Горб не давал крестьянствовать — принялся шить немудрящие мужичьи пиджаки и брюки.
С детства оставшись один, продолжал горбатый жить одиноким всю жизнь.
Длинными зимними вечерами, когда уже вся деревня спала, горбатый работал, работал до ноющей боли в горбу и колотья в боку, тогда откладывал в сторону наметанную пошивку, слезал с большого верстака-стола и ложился спать.
Иногда открывал кованный железом сундук и пересматривал связки книг, переплетенных и непереплетенных, пыльных, старых и новых, больших и маленьких, которые он каждый базар покупал в соседнем большом селе.
Часто, обложившись грудами книг, читал; тогда на его худом, бледном лице, как будто без шеи вросшем в грудь, светилась тихая улыбка. Начитавшись и уже потушив огонь, подолгу стоял горбатый у окна, выходившего в поле, слушал вьюгу, гудевшую в трубе, и смотрел в белесую муть зимней ночи.
Вся деревня всполошилась, судила и пересуживала невероятное происшествие: горбатый посватался к Фленке…
Как это случилось, — плохо помнил даже сам горбатый. Его другу, веселому, бесшабашному Прокофию Курицыну, начертавшему свое имя у деревенской околицы, крепко запала одна мысль, мысль забавная:
«А почему в самом деле не женить горбатого?.. Что можно сказать, человек зря живет — небо коптит…» С подходцем, намеками стал говорить о женитьбе горбатому.
И дождавшись, когда тот впал в состояние глубокой задумчивости, стрелой слетал за самогоном к знахарке Лизаветихе, которая кроме врачеваний и разных приворотов знала состав такого зелья, о котором все в округе говорили примерно так:
— Что ежели его стакан неразбавленного хлебыстнуть, то поперек возьмет…
Что значило это «поперек возьмет», неизвестно, но говорили всегда об этом с гордостью и уважением. За бутылкой «зелья» оба друга быстро захмелели. Прокофий настойчиво все толковал о своем, и когда бутылка была пуста, то оба они, покачиваясь, в обнимку, пошли к Фленке свататься.
Мужа у Фленки убили еще в царскую войну. Фленка была красивой, здоровой бабой. У нее были черные глаза с поволокой, яркокрасные щеки и губы. Она была очень ленива и помногу ела.
Когда она не спала и не ела, то сидела у окна, лущила семечки и гуляла с парнями, которые каждый вечер приходили целым табуном с гармонью к ее большой заброшенной и неуютной избе.
Когда подвыпившие приятели пришли к ней свататься, она равнодушно и попросту согласилась.
Взбудораженный Прокофий отвел горбатого домой, так как ему после лизаветихиного зелья стало нехорошо, а сам побежал на улицу, с хохотом, с прибаутками рассказывал, какую он устроил занятную штуку. Все смотрели на предстоящую необычайную свадьбу, как на забавное зрелище.
Через неделю была свадьба. Такой свадьбы никто в деревне еще не видал.
Играло три гармониста, которых пригласил горбатый.
Не беда, что все трое были пьяны и играли вразнобой — вся деревня была на улице и веселилась. Когда молодых повели в баню, на улице били в заслоны, чугуны и сковороды, пели непристойные песни. Били горшки, топча ногами хрустящие черепки под пьяные всхлипы гармоник.
После был пир. Много было вина. Горбатого поздравляли с законным браком и хвалили невесту.
Как-то незаметно под конец пира горбатый вышел на двор, оттуда через заднюю калитку — на огород. Была мягкая, темная ночь. От нагревшейся за день земли веяло теплом. В малиннике стрекотали ночные сверчки.
Горбатый долго стоял, чутко прислушиваясь к пьяному шуму в своем доме и рявканью гармоник, выделывавших кадриль, зачем-то ощупал себя и произнес:
— И верно… Видно закон такой…
Когда он шел обратно, в сенях его встретил вконец пьяный Прокофий, который лез целоваться и клялся, что: пропади он пропадом, если ему через год не придется быть крестным.
Уже год прошел с тех пор, как стали жить вместе горбатый и Фленка.
Фленка — плохая хозяйка. Горбатый попрежнему сам стряпал и мыл полы…
Каждый день по вечерам Фленка, накинув на плечи пеструю шаль, молча уходила гулять к своей старой избе.
Горбатый, глядя на нее из окна, когда она шла вдоль улицы, сжимал кулаки, кусал тонкие губы, а в глазах стояли слезы.
Он был плохой муж.
Горбатому уже давно хотелось ребенка, хотелось страстно, мучительно. Хотелось так, что даже стал видеть его во сне, вскакивал и… просыпался.
Часто во время работы задумывался, и бросив шить, тихим, тонким, почти женским голосом, пел песни.
Думал, как хорошо будет, когда около него зашебаршится, ползая по полу, толстенький белоголовый мальчишка.
Но его не было…
Как-то раз зашедший Прокофий со смехом сказал:
— Не пора ли уж нам с тобой и кумовьями быть?
Горбатый сразу нахмурился и съежился.
— Что, али все порожняя ходит?
Горбатый в ответ закрыл лицо тонкими и сухими в кистях руками и заплакал.
— Ну, это уж не дело… Не дело… — заворчал Прокофий. — А тут все-таки не без чуда… Потому баба здоровая, крепкая.
Горбатый плакал весь трясясь от рыданий — издали можно было подумать даже, что он смеется.
— Хик… Хик… Хик… — хлипало у него что-то в горле.
— Да брось… Чать не баба… Обойдется все… — утешал Прокофий, похлопывая горбатого по горбу и растерянно ходя по избе. Вот те на!.. А я думал — к весне крестным буду… Вытравливает, должно… Лизаветихиных рук дело. Все девки теперь к ней ходят… По грядкам, вишь, как-то спускает, веретеном…
— Знаю я… Сколь разов у нее заводился ребеночек-то… — всхлипывал горбатый. — Я уж не говорю, мой ли, нет… Мне все равно.
— Гуляет она у тебя?..
— Гуляет…
— Ах, кобыла!..
— Хоть в душу мне плюй, — все стерплю! — почти кричит горбатый. — Ребеночка-то только бы дала… Думал, баба у меня теперь, детки будут, как у людей… В законе ведь живем…
— Дыть известно дела… Собака, скажем, и та… — говорит Прокофий.
Уже ночь.
На улице — гармонь и песни. Мычат коровы, которых пригнали с лугов.
Прокофий уходит.
Горбатый, оставшись один, сидит в темноте. Думает, сравнивает Фленку, высокую, статную, и себя — горбача-урода, у которого даже не растет борода, а какой-то белесоватый пух с редкими рыжеватыми волосами.
В душе злоба и тоска по чему-то, чего не знал всю жизнь.
Опять мысль о ребенке.
— Себя только любит… Ест… Спит… Гуляет… А закон забыла… — шепчут тонкие бескровные губы.
Ночь совсем. На улице тихо. Стук.
— Фленка… Ты?..
Входит. Медленно раздевается. Сползает с плеч пестрая шаль, потянув за собой расстегнутую на груди кофту.
У горбатого злоба растет клубком к горлу.
— Где была?
— Не знаешь разве… Гуляла…
Неразговорчива Фекла, знать, оттого, тихо и молчаливо всегда в их избе.
Скрипнула кровать. Погасла лампа.
Как всегда кажутся громкими скрипи половиц, когда хочешь ходить тихо.
Нет, не проснулась… Спит… Ножик там в укладке с лоскутками.
Дрожат руки и от уроненной шпульки прошибает пот.
Скорей одеться бы…
Все готово.
Нож как можно выше подымать надо… Удар сильнее будет…
Р-раз!..
Во что-то мягкое.
Ни звука…
Скорей, скорей на улицу… На улице дождь теплый, летний, как через сито, и унылый, унылый…
Дорога ведет в бор… В бору — тьма… От дождя мерный шум и бульканье в лужах.
Утром Фленка нашла около себя воткнутый в подушку нож, а горбатого в деревне больше никто не видал.
Павел ДружининБабья доля
Говорила до́чи мама,
Говорила:
— Не ходи ты, до́чи, замуж
За Кирила.
У Кирила завалила
На-бок хата;
У Кирила бело рыло
Худовато.
Не казиста, не речиста
Речь Кирила,
Не мясиста, не плечиста
Мать родила.
В ём ни рожи, в ём ни кожи,
В ём ни сала.
А одежи — две рогожи.
Да мочала.
У мальчины-просточины,
Вертопраха,
Две порчины по аршину
Да рубаха.
А в чулане, на рыдване —
Пыль да крохи,
А в кармане на аркане —
Вши да блохи…
Говорила до́чи мама,
Говорила:
Выходи ты, до́чи, замуж
За Гаврила.
У Гаврилы рябо рыло
Да богато;
У Гаврилы три кобылы,
Нова хата.
И казиста и речиста
Речь Гаврила,
Округлиста и плечиста
Мать родила.
В ём и рожа, в ём и кожа,
В ём и сало,
И одежа, слава, боже;
Да не мало.
И комлоты, и еноты,
И жупаны,
Без заботы носи боты,
Сарафаны.
Не ворочай дни и ночи
Да не топай,
Что захочешь, моя дочи,
То и лопай.
Всё те в пору, до упору,
До отвала,
Хлеба горы, мяса горы,
Горы сала.
По засекам — по сусекам —
Навосклёна:
Целый век за человеком
Жить, Алёна.
От любви-то кабы сыты
Люди были,
Чай, бы жито на пожито
Не садили.
Главный скус-то, чтоб не пусто
Было пузо.
Потому-с-то, в доме густо —
Не обуза.
Главно дело — бело тело
Не в рогоже,
Захотела да надела,
Что дороже.
Всякой справой да забавой
Не стесняйся.
Пышной павой в доме плавай —
Наряжайся.
Канифасов да атласов
Муж добудет.
А с прикрасов, да от мясов
То ли будет.