Мэгенхерд спросил:
— Долго мы здесь пробудем, мистер Кейн? Мы сегодня одолели не больше двухсот миль.
Жинетт вмешалась:
— Сейчас не будем это обсуждать. Жиль, предложите мистеру Мэгенхерду что-нибудь выпить. А вам, дорогая, я покажу вашу комнату. — Жинетт подхватила мисс Джермен под руку и увлекла ее за собой.
В шато как будто ничего не изменилось. Зачем чему-то меняться в доме, где мебель собиралась столетиями? Первая от входа комната, справа, все также выглядела гибридом кабинета и гостиной, а спиртное по-прежнему скрывалось в массивном темном буфете времен Людовика XIII, стоявшем против окна.
Я заглянул внутрь, осмотрел содержимое и вытащил бутылку шотландского виски.
Мэгенхерд пригубил и спросил:
— Каковы ваши планы, мистер Кейн?
— Через швейцарскую границу пойдем завтра утром, перед рассветом.
— Перед рассветом? Почему не раньше?
Я отыскал мятую пачку «Житан» и закурил.
— Придется перейти границу нелегально, ведь мы не можем предъявить паспорта. Значит, надо ждать ночи. Если перейти, когда стемнеет, — застрянем на ночь в Женеве. Ночных поездов я не люблю, а взять машину напрокат мы не успеем. Швейцарцы по ночам поездами не пользуются, мы будем выглядеть слишком подозрительно. А если попадем в Женеву на рассвете, нам не придется слоняться там без дела. На улицах появится народ, и мы сумеем раздобыть машину.
Глядя в стакан, он нахмурился.
— Если я верно понял, мсье Мерлен сообщил, что прибудет в Женеву. Если сейчас позвонить ему, он может взять напрокат автомобиль и встретить нас. Значит, можно отправиться в Женеву вечером.
Я устало покачал головой. Ему явно не понравятся мои слова. Он может просто не понять.
— Со времени вчерашнего разговора с Мерленом многое изменилось: кто-то следит за нашими передвижениями. Может прослушиваться телефон Мерлена. Значит, то же самое может случиться и в Женеве.
— Вы говорили, что полиция не решится так поступить с известным адвокатом.
— Это не относится к нашим противникам.
— Разве так легко подключиться к телефону?
— Нет, в городе чертовски сложно. Потому вчера я и не беспокоился. Но сегодня мы узнали много нового. Если они работают с такими профессионалами, как Бернар, то им доступно все.
— Мистер Лоуэлл считает, что нас предали в Динадане.
— Мистер Лоуэлл не подумал как следует. Мельо могли нас выдать только полиции. Никто не мог войти с ними в контакт заранее, ведь мы не собирались там останавливаться.
Он выпил виски, чтобы легче переварить услышанное, потом сказал:
— Мсье Мерлен должен быть со мной в Лихтенштейне.
— Хорошо, мы позвоним ему, когда пересечем границу. Отсюда никто никуда звонить не будет. Я запрещаю пользоваться телефоном.
Я залпом допил виски.
Открылась дверь, и Морис сообщил:
— Мсье, кушать подано!
За столом мы оказались втроем: Жинетт, Мэгенхерд и я. Харви, видимо, было не до еды, а мисс Джермен сразу отправилась поспать.
Жинетт хмуро спросила:
— Что вы сделали с бедной девушкой, Луи?
Я пожал плечами.
— Всего-навсего убил на ее глазах нескольких людей.
— Утром?
Я кивнул и тяжело вздохнул.
— Возле Динадана нам устроили засаду. Среди них был Бернар.
Жинетт хорошо его знала по войне.
— Я слышала, что они с Элайном занялись такими делами. Так что неважно, от чьей руки он пал.
Я хотел было сказать, что это Харви, но решил, что она сама догадалась. Когда-то она неплохо думала обо мне, но никогда не считала, что я могу справиться с Бернаром.
Общая атмосфера за столом была, как на поминках в богадельне. Когда Морис поставил на стол блюдо с форелью на рашпере, я почувствовал, что должен срочно выдать что-нибудь бодрое или просто сунуть голову в духовку. И сказал:
— Спасибо за рыбу. Теперь нам не придется пить ваш «Пинель».
Жинетт откинулась на спинку стула и с упреком взглянула на меня.
— Ты же всегда говорил, что форель — единственная рыба, которую нельзя портить причудливым соусом. Потому я ее и приготовила.
— Я по-прежнему того же мнения. Кто пытается проделывать всякие фокусы с форелью просто растлитель малолетних, осквернитель могил и к тому же карточный шулер. Но сейчас я приветствую ее вдвойне, ведь с форелью я могу не пить твое ужасное вино.
Она с отчаянием махнула рукой и переключилась на Мэгенхерда, который усердно разделывал свою рыбину, стараясь не принимать участия в разговоре, — видимо, не забыл своего заявления о дутой репутации вина «Пинель».
— Милая Жинетт, — сказал я, — попроси ты от меня честного совета, я бы предложил тебе бросить виноделие и засадить все холмы капустой. Но еще сто лет назад графы де Мари осознали, что «Пинель» никогда не сделать лучше, и все силы положили на то, чтобы сделать его знаменитым. Теперь вы торгуете самой дорогой бурдой, а между прочим, гостей могли бы угощать настоящим вином.
Она чуть улыбнулась и позвонила в колокольчик. Появился Морис, собрал тарелки и поставил на стол сыр и бутылку «Пинель». Я поморщился.
Жинетт повернула бутылку так, чтобы я мог разглядеть этикетку.
— Как тебе наш новый рисунок?
Изображение шато исчезло, этикетка была уже и длиннее обычной, надпись выполнена каллиграфическим почерком. Фактура казалась плотной, но почти прозрачной, — как у дорогой бумаги с водяными знаками.
С невинным видом она спросила:
— Узнаешь?
Я покачал головой. Она улыбнулась.
— Старый пятифунтовый английский банкнот. Точный размер и шрифты. Никогда не могла понять, почему вы перестали выпускать эти красивые бумажки.
Я мрачно заметил, повернувшись к Мэгенхерду:
— Говорили, что их легко подделать. И теперь я этому верю. Жинетт в Сопротивлении занималась подделкой документов: пропуска, продовольственные карточки. Приятно видеть, что кому-то военные навыки в мирное время пошли на пользу.
Он изобразил улыбку лично для меня и встал.
— Как я понимаю, у вас тот же случай, мистер Кейн. Прошу извинить, графиня, но мне нужно отдохнуть. И как следует подумать.
Жинетт любезно кивнула.
— Морис вас проводит.
Я вмешался:
— Стойте!
Мэгенхерд замер, еще не выбравшись из кресла.
— Полагаю, пришло время рассказать мне, зачем вам так нужно в Лихтенштейн.
— Не вижу необходимости.
Но он сел.
— Тогда поясню. Этим утром нас всех могли убить. Бернар всегда котировался выше Харви Лоуэлла, думаю и те, кто были с ним, котировались выше меня. К счастью, на деле вышло наоборот, но кто-то чертовски серьезно старается вас убрать. Это — во-первых. А во-вторых, они знают, чего вы добиваетесь, а я — нет. Все вместе дает слишком уж большой гандикап. Наши действия дважды предугадывали. В третий раз… — я пожал плечами.
Он посидел, изучая меня своим стальным взглядом, потом спросил:
— Что вам нужно знать?
— Всю вашу историю.
15
Он хмуро покосился на Жинетт. Я сказал:
— Мы оба умеем хранить секреты.
Он опять нахмурился, потом сообразил, что все равно пропадать, и повернулся ко мне.
— Что вы знаете про «Каспар Акционгезельшафт»?
— Только то, что компания владеет контрольными пакетами акций и является посредником в сбыте, что она зарегистрирована в Лихтенштейне и контролирует множество электронных фирм. И что вы имеете к ней отношение.
— Совершенно верно. Мне принадлежат 33 процента акций корпорации.
— Треть.
— Нет, мистер Кейн, — он позволил себе улыбку на два цента, но для него это было максимум возможного. — Вам известно преимущество регистрации в Лихтенштейне? Кроме налогов?
Я пожал плечами.
— Наверно, хранение в тайне фамилий владельцев.
Он снисходительно кивнул.
— Совершенно верно. Никого не интересует, кто владеет компанией. Позвольте объяснить. У меня — 33 процента. Остаток делится так: 33 и 34 процента.
Он испытывал наслаждение, вскрывая мое невежество.
Я заметил:
— Значит 34 процента побьют 33 ваших или другого партнера, но не обоих вместе. Кто же ваши партнеры?
— 33-мя процентами владеет гражданин Лихтенштейна, герр Флетц. Он ведет текущие дела и обеспечивает соблюдение нового закона, по которому в совете компаний обязательно должен заседать гражданин Лихтенштейна.
По его тону можно было судить, что соблюдением закона ценность герра Флетца и исчерпывается.
Поскольку Мэгенхерд умолк, я спросил:
— А кому принадлежат 34 процента?
— Проблема в том, что мы этого не знаем, — заявил он.
Я глотнул вина, отметив, что оно терпимо, но и только, и покачал головой.
— Не понимаю. Как основные держатели акций вы всегда могли посмотреть документы компании и выяснить. Или речь идет об акциях на предъявителя?
Он солидно кивнул.
— Вот именно.
— А я думал, что они канули в Лету вместе с хористками и поклонниками, пьющими шампанское из туфелек. Все понятно. Акции на предъявителя. Лоскутки бумаги — сертификаты, удостоверяющие владение каким-то числом акций какой-то компании. Но без вписывания в сертификат фамилии владельца или внесения ее в книги регистрации. Клочки бумаги, принадлежащие кому угодно. Никаких документов, подтверждающих права собственности, никаких сборов при смене владельца. А потому никаких следов такой смены — даже в том случае, если кто-то просто запустил руку в чужой карман.
Он снова кивнул.
— Прекрасно. Кому могли бы принадлежать 34 процента?
Мэгенхерд вздохнул.
— Человеку, который больше прочих хочет оставаться в тени. Максу Хелигеру.
Я о нем слышал. Судя по Жинетт, и она тоже. Одна из туманных, легендарных фигур, чьи племянники попадали в газетные колонки только потому, что были племянниками. Но никогда ничего о самом Хелигере — даже если вам и удавалось раскопать что-то пригодное для печати, например, что он — владелец газеты, в которой вы работаете.
Тут я кое-что вспомнил.
— Он же погиб в авиационной катастрофе около недели назад!