В данную минуту он сознавал только одно: он любил. Регина, женщина или героиня, овладела им всецело, и если в глубине души его еще держалось какое-то необъяснимое чувство беспокойства, он не хотел ему поддаваться. Регина ведь сказала ему, что близок час, когда она будет принадлежать ему, когда он получит награду за свою преданность.
Какое же ему дело до всего остального? Он с наслаждением отдавался тому вихрю, который его увлекал, и если буря должна была его уничтожить, он мечтал об этой смерти от руки, которая превратит ее для него в радостную.
В одиннадцать часов он снова был у дверей маленькой гостиной мадам де Люсьен.
Она сама открыла ему, и Лорис вскрикнул от удивления.
Регина была одета не то в мужское платье, не то амазонкой. Черная шелковая шляпа, низкая, с загнутыми полями, была надета на высоко зачесанных и спрятанных волосах.
Он только смотрел на нее с восторгом, не расспрашивая.
– Виконт, – начала она, улыбаясь, – быть может, не откажет предложить мне свою руку?
– Вы собираетесь со двора?
– С вами вместе! – ответила она утвердительно.
– В такое позднее время?
– О Боже! Неужели вы никогда не выучитесь повиноваться без договоров!
Он-то! Никогда Регина не казалась ему более красивой, оживленной, вероятно, под влиянием мысли о предстоящей ночной экскурсии.
– Помогите мне, – обратилась она к нему.
Он помог ей надеть легкое манто, в которое она вся завернулась.
Их пальцы встретились. Он взял эту маленькую ручку и поцеловал ее долгим поцелуем; она не отдергивала руки.
– Отчего же вы не спросите, куда мы собираемся?
– Не все ли равно, раз вы идете.
– Наконец-то, вот так я согласна, чтобы вы меня любили!
Разговаривая таким образом, она открыла шкатулку, вынула из нее два маленьких пистолета с рукоятками из слоновой кости и спрятала их в карман.
– Разве мы идем сражаться? – спросил Лорис, видя в этом женскую безосновательную предосторожность.
– Почем знать, – сказала она, смеясь, – а вдруг наткнемся на диких зверей?
– А моя шпага?
Не отвечая ему, она взяла молодого человека под руку, повела его в парк, отворила калитку, и они очутились на улице.
Была глубокая ночь. Собиралась гроза, молния беспрестанно сверкала.
Конечно, Лорис предпочел бы этой экскурсии во тьме хорошую, мирную беседу в будуаре наверху.
Но он поддавался романической прелести этой ночной прогулки, которую приближающаяся гроза делала еще своеобразнее.
Они шли медленно, не разговаривая.
Сверкнула молния, Регина вздрогнула и крепче прижалась к своему спутнику.
– О, какая храбрая героиня, – проговорил он. – Боится молнии.
– Упрек?
– Конечно нет, напротив. Вы не могли придумать для меня, Регина, большей радости, как отдать себя под мою защиту: в эту минуту вы настоящая женщина, и благодаря вашей обаятельной слабости я ощущаю всю гордость от моей любви и моей преданности. Куда мы идем, я не спрашиваю вас, не хочу знать. Пойдемте все дальше, дальше, куда глаза глядят, без конца, опирайтесь на меня хорошенько, пока, изнемогающую от усталости, я не понесу вас обратно, как малое дитя на руках.
Снова сверкнула молния, снова она вздрогнула.
Это была какая-то нервная вибрация всего существа. Склонив голову, она внимала нежному и вместе убедительному голосу молодого человека, которому, быть может, впервые приходилось убаюкивать ее словами любви, полными прелести. Она слушала, не прерывая его, поддаваясь сладкому опьянению, которое навевал на нее этот молодой, музыкальный голос.
Он сказал верно, в эту минуту она была женщиной, и только женщиной: мрак, электричество, которым был пропитан воздух, все это действовало на нее, она не делала даже попыток сопротивления, она даже ничему не удивлялась, она вся отдалась своим новым ощущениям, каких до сих пор никогда не подозревала; она не анализировала их, а покорно переживала их и только наслаждалась. Он говорил словами неясными, неопределенными. Это был настоящий язык страсти, это был какой-то шепот, который ласкал ее слух, но для нее он был понятен; она понимала его с той чуткостью, которая придает значение даже биению сердца.
Сильный удар грома, хотя еще далекий, пробудил ее из сладкой истомы. Она оглянулась.
– Где мы? – спросила она.
– Разве я знаю? Идемте дальше…
Но очарование точно разом исчезло.
– А, теперь понимаю… Мы взяли верное направление. Знаете вы улицу Эперон?
Лорис с трудом мог скрыть неудовольствие. Неужели у них была какая-то цель, а не просто экскурсия в мире фантазии.
– Эта улица в двух шагах отсюда, – сказал он, – нам стоит только повернуть направо.
– Так пойдемте.
Они быстро прошли по улицам между парком отеля Шатовьё и старым замком Сент-Андре.
Регина остановилась.
– Тише, – проговорила она: – мы пришли.
Лорис посмотрел кругом. Вдали, в конце улицы, неясно виднелся маленький домик, по-видимому, не жилой.
– Пришли? Куда? – спросил он.
– Друг мой, – проговорила она, – быть может, нам предстоит опасность, вот отчего я просила вас сопровождать меня. Вы видите тот дом?
– Скорее догадываюсь о его существовании.
– Заметили ли вы, что за эти несколько минут, что мы здесь, какие-то тени проскользнули в него и точно исчезли в стене.
– Это прохожие, которые спешат и которых мы теряем из виду.
– Нет, Жорж, это заговорщики, которые собираются в условный час на тайное сборище, и я хочу узнать их тайну.
Тот, кто взглянул бы в эту минуту на лицо Лориса, увидел бы на нем ясные следы самого горького разочарования.
Как! В то время как он со всей своей юношеской наивностью поддавался иллюзиям, воображая, что Регина тоже под обаянием той поэзии, которая распространялась от всего его существа, появилась опять эта проклятая политика, точно выскочила откуда-то, точно чертик в детской игрушке при нажатии ребенком пружины.
Она стала объяснять ему, что тут собираются якобинцы для какого-нибудь преступного замысла и что ее обязанность знать, как далеко заходит дерзость этих людей. Быть может, надо предупредить какой-нибудь заговор… быть может, грозит опасность королю…
Лорис прервал ее со вздохом.
– Идемте, – проговорил он.
Снова она преобразилась. Она передала ему слово пропуска, условный знак. Главное, чтобы он не выдал себя, просила она. Он отвечал за себя, он был готов на все. Он надел маску, которую она ему вручила.
– Идем, – сказала она. – За Бога и за короля!
Какое-то неосторожное восклицание чуть было не сорвалось с уст Лориса, но он промолчал.
Они без всякого труда нашли маленькую дверь, кто-то шел впереди их, постучался и скрылся. Лорис постучался в свою очередь. Они прошли без всякого затруднения, не возбудив ни в ком подозрения. Они очутились в низкой комнате, дурно освещенной несколькими нагоревшими свечами. Довольно многочисленная публика терялась в полумраке.
Лорис, которому было не по себе, который стыдился той роли, какую на себя взял, заметил, что все присутствующие сняли маски.
Это ему понравилось. Раз он взялся за роль шпиона, он хотел, по крайней мере, подвергнуть себя всем опасностям.
Он тоже снял маску. Регина храбро последовала его примеру, но так как они пришли позже всех, то были в самом конце комнаты, куда не проникал свет.
Впрочем, на них никто не обращал внимания. Кто-то говорил громким, сильным голосом. Лорис взглянул на говорящего и невольно подпрыгнул.
Ему был знаком этот человек, говоривший стоя перед маленьким столом, очевидно, президент этого собрания. Не к добру он сюда попал – надо же, чтобы он встретил здесь именно того старика, на которого за несколько часов ему указали, как на ярого бунтовщика 93-го года… Картам… дедушка той прелестной молодой девушки-революционерки… И невольно Лорис стал искать глазами своего хорошенького врага, которому в душе, – он сожалел об этом, – он был другом.
Комната была плохо освещена, он ее не нашел.
Он стал слушать, нетерпеливо ожидая возвращения своей свободы.
Картам, бодрый старик, слегка сгорбленный, с широким, плоским лбом, который, как серебряным венком, был окружен седыми локонами, говорил зычным, сильным голосом:
– Хорошо ли вы поняли, граждане? Или завтра, во время торжества, мы свергнем с трона, мы, новые Бруты, нового Цезаря, человека, который вторично присвоил себе власть, или, покорные другому голосу, эхо которого вы слышали здесь, вы поклянетесь не человеку, а Франции, что вы дадите убить себя на границах под начальством того, кого изберет себе войско Наполеона. Выбирайте…
Все молчали.
– Что скажет Жан Шен? – раздался чей-то голос.
Встал человек, опять знакомый ему; Лорис сейчас же признал его, хотя видел всего несколько минут: это был спутник старика, тот самый, который при встрече пожимал руки Марсель. Ему было на вид лет тридцать пять – сорок, лицо у него было воинственное, коротко остриженные волосы, черные густые усы над толстыми губами.
– Соратники дю Ги, – сказал он, – вы знаете мою ненависть к человеку, который убил республику, убил свободу… Вы знаете также, что я был другом, сотоварищем по оружию того, чья память поныне живет между вами – Жан-Жака Уде, предводителя филалетов[13], умершего на моих руках в Ваграме…
Он замолк. Пронесся шепот. Все помнили…
– Из сохранившихся филалетов в настоящее время образовалось общество Соратников дю Ги, готовых умереть за свободу и отечество, и вы дали мне верховное право. Я не хочу им пользоваться. Я даю вам не приказание, но обращаюсь с советом к вашей совести солдат, французов и республиканцев. Без сомнения, если вы захотите, я первый буду готов схватить за мантию величия этого человека, которого мы все ненавидим, чтобы покончить с ним. Но заклинаю вас мне ответить на следующий вопрос: когда его не станет, кто будет командовать армией? Вы знаете положение вещей, иностранные державы угрожают нам и уничтожат нас, присоединясь к роялистам, которые готовы пожертвовать отечеством ради отживших взглядов короля. Если Наполеон падет в этой катастрофе от наших рук, кто соединит воедино эту разбросанную армию, чья воля, сильная и единичная, двинет ее вперед, под каким знаменем соединится она последним усилием, от которого будет зависеть самая жизнь Франции? Я спрашиваю вас, отвечайте.