орому я могу, наконец, все объяснить, потому что, уверяю вас, у меня слишком тяжелое бремя на душе. Посмотрите мне в лицо, мадемуазель, и скажите, похож ли я на Иуду?
– Конечно нет! Нисколько!
– В таком случае, клянусь вам честью, по совести, что я был поражен не менее вас этим внезапным появлением полиции. Чтоб я занимался ремеслом предателя… да я лучше бы согласился сгнить в тюрьме…
Он говорил взволнованным голосом, искренним, в котором чувствовалась неподдельная честность его молодости.
– Как же вы могли попасть в это собрание? Ведь вы должны были знать пароль пропуска, известный условный знак.
Лорис открыл было рот, чтобы отвечать, но вдруг вспомнил, что для того, чтоб себя оправдать, он должен будет обвинить мадам де Люсьен.
– Не спрашивайте меня, – пробормотал он, – прошу вас, удовольствуйтесь словом честного человека… Я попал на это собрание, руководимый только любопытством. Что касается слова пропуска и условного знака, я узнал их благодаря чистой случайности… клянусь вам… Неужели вы еще не верите мне?
– Мне дедушка сказал, что у вас лицо честного человека, я всегда верю дедушке.
– Так что если бы дедушка не заступился за меня…
– Я никогда вас не обвиняла.
Оба замолкли. Марсель села, склонила голову, и разговор прекратился. Лорис не нашелся его возобновить. Но через несколько минут Марсель самым равнодушным голосом заговорила снова:
– Дама, которую вы сопровождали, очень хорошенькая. Как мне послышалось, она маркиза.
– Она громко назвала себя, и потому не будет предательством, если я повторю его. Ее зовут маркизой де Люсьен.
– А ее имя?
– Регина.
– Она ваша сестра? Ваша родственница?
– Моя невеста, – сказал серьезно Лорис.
В этом открытом заявлении был точно протест против подозрений заранее обдуманного поступка. Марсель захлопала в ладоши.
– Как я рада, что она такая хорошенькая, – и, понизив голос, она прибавила с комичной таинственностью: – Значит, она ярая роялистка?
– Да, мадемуазель.
– Не подумайте, что я ее осуждаю за это, главное, надо любить свое отечество, а там все убеждения хороши… Дедушка не любит Наполеона, но он выносил бы его, если бы его военная гениальность помогла ему изгнать иноземцев.
– Я слышал его взгляды и, признаюсь, был ими тронут.
– Дедушка так хорошо говорит… да и отец тоже, не правда ли?
– Моя лучшая похвала им будет, если я скажу, что, несмотря на разницу наших убеждений, я забывал это, когда они говорили о Франции.
– Как это хорошо. Как видите, мы с вами совсем не такие большие враги, как вы говорили. Вы солдат?
– Я получил чин поручика, чтобы участвовать в этом походе.
Как странно, в эту минуту он совсем забыл о своей нерешительности, и ему казалось вполне естественным идти защищать границы, хотя бы под предводительством Наполеона.
– Прекрасно. Может быть, мы с вами там встретимся.
– В армии? Что вы хотите этим сказать?
– Не бойтесь, я не буду маркитанткой. Но, может быть, – все это должно решиться сегодня, – дедушка примет предложение Карно – стать во главе интендантства. Ведь дедушка был одним из великих организаторов армии при Жемапе, Флерюсе, а еще в 93-м[16] и до самого 18 брюмера[17].
– И если ваш дедушка уедет?
– Я еду с ним. Что же он будет делать без меня?
– Вы его очень любите?
– Еще бы! Кроме него и отца, у меня никого нет на свете.
– А ваша мать?
– Я ее не знала, – проговорила растроганная Марсель. – Моя история печальная: я найденыш.
– Но у вас отец, дедушка?
– Отец – да. Но дедушка не мой дедушка: он больше этого. Он нашел меня в овраге, умирающую, совсем, совсем маленькую. Мать моя была убита, отец пропал без вести, и только позже, много, много позже, Картаму удалось разыскать моего отца. Зато теперь я так счастлива, они такие добрые.
– Они сделали из вас маленькую отчаянную республиканку, – сказал смеясь Лорис, желая отвлечь девушку от печальных мыслей.
– Это случилось само собой, но главное, не подумайте, что я занимаюсь политикой. Это их дело, родителей. Я только люблю их и восхищаюсь ими, и если бы потребовалось, готова была бы умереть за них, как храбрый солдат.
Все это было сказано без всякого хвастовства, просто с детской наивностью.
Теперь Лорис мог хорошо ее разглядеть, лучше, чем во время свалки с полицейскими или в минуту уличной ссоры, и он был поражен врожденной грацией, изяществом этой прелестной белокурой девушки, ее ручками герцогини, ее гармоничным голосом, который можно было только сравнить, выражаясь античным стилем, с пением птичек. Все ее лицо, ее нежные черты, нарисованные точно пастелью, дышали энергией и искренностью. Марсель не могла лгать, Марсель была преданная. Это можно было прочесть на ее спокойном веселом лице, на котором, казалось, еще никакая забота не оставила следа. Совсем не кокетка, тем не менее ее косыночка была очень грациозно повязана вокруг талии, платье ее падало красивыми складками, ногти были тщательно вычищены, ножки хорошо обуты, на них не было ни капли грязи, несмотря на ночной поход, – все это свидетельствовало об уходе за собой. В ней не было и тени того дурного кокетства, которое она могла бы проявить, оставшись одна в обществе молодого человека; ни одним движением, ни одним словом она не проявила желания показаться ему лучше, чем она была на самом деле.
Она говорила просто, как в присутствии своего отца, и даже слушатель менее деликатный, чем Лорис, не нашел бы повода ни к какому банальному комплименту, более или менее удачно выпрошенному.
Лорису казалось, что он в обществе младшей сестры, быть может, более благоразумной, чем он сам, которая на него имеет влияние. Никакая банальная любезность не приходила ему на ум.
Его разбирало любопытство. Ему очень хотелось расспросить девушку об ее прошлом, которое казалось ему таким печальным; не зная его, ему уже было жаль ее, он чувствовал к ней искреннее сочувствие благодаря невольной симпатии, которую она ему внушала.
– В таком случае, – воскликнул он, – ваше имя не Марсель Картам, как вы мне сказали?
– Марсель – да, Картам – нет. Но так как я долго жила с дедушкой, мне дали его фамилию. Я ношу ее пока. Я люблю ее: это фамилия человека с чудным сердцем, который много страдал. Да, мой дедушка, Гракх Картам, великий человек по своей честности, по своей доброте.
– Какая вы восторженная! Ваш отец не ревнует вас к месье Картаму?
Марсель покачала головой:
– О нет, они оба любят меня, и я люблю их обоих, но люблю их каждого по-своему. Видите ли, не знаю, как вам это даже объяснить; если бы такая девочка, как я, смела бы судить о старике, я бы сказала: Картам, – мы называем его попросту Картам, без месье, – добродушнее… мягче… удивительно снисходителен, добр, мил…
– Тогда как месье Жан Шен…
– Отец – солдат, – ответила серьезным тоном Марсель, – солдат Франции, республики. Я вижу его не более нескольких недель в году и тем не менее постоянно о нем думаю; для меня он олицетворяет собой тип древних рыцарей, которые дрались с чудовищами.
– С чудовищами! – воскликнул смеясь Лорис. – С такими-то роялистами, как я?
– Вы смеетесь, а вы совсем не так далеки от истины, – ответила весело Марсель. – Но я только говорю, что отец мой внушает мне глубокое восхищение, что я преклоняюсь перед его ежеминутным отрешением, его беспредельной преданностью… О, я убеждена, что во всех моих взглядах на отца и дедушку я вполне справедлива.
Затем, понизив голос, она прибавила:
– У него столько горя, такая печаль, он никогда не утешится… Дело в том, что я очень напоминаю ему мать.
Она вздрогнула и провела рукой по глазам:
– Я вам рассказываю все это… Я думаю, вам надоело меня слушать…
– Как можете вы это думать? – воскликнул Лорис. – Мне представляется, что вы моя сестра, и все, что близко вам, близко и мне.
– Слова! Слова! По выходе отсюда, когда вы очутитесь около вашей хорошенькой, очень хорошенькой невесты, вы, конечно, скоро забудете о нашем братстве! И чего доброго, когда вернется ваш король, – она так важно произнесла это монархическое слово, – вы, пожалуй, даже велите арестовать дедушку, отца и меня!
Лорис быстро встал.
– Это очень не любезно с вашей стороны, – проговорил он, – и не знаю, где повод к тому, чтоб вы меня оскорбляли. Я ненавижу все, что даже издалека походит на преследование, я бы скорее позволил себе отрубить вот эту руку, чем подписал бы четыре строчки, которые лишили бы кого-нибудь свободы. Вы считаете меня за очень дурного оттого, что я роялист? Разубедитесь в этом, я тоже понимаю великодушие и преданность, и я такой же добрый, как Гракх Картам и Жан Шен.
– О, насчет этого… – заметила Марсель, качая головой.
– Вы сомневаетесь во мне? В таком случае я вам докажу это на деле. Во-первых, вы, кажется, сомневаетесь в моей любви к родине. Разве я не уезжаю сегодня? Я офицер. Я исполню мой долг, и, если меня убьют, я надеюсь, что тогда мадемуазель Марсель Картам согласится не обвинять меня.
Какой удивительный переворот совершился в душе Лориса, он гордился в настоящую минуту тем, что накануне еще казалось ему унизительным для его достоинства. Говоря о будущих сражениях, он становился смелее, искренность так и просилась наружу из его облегченной души.
Он не пытался увлечь девушку своими речами, он желал только одного страстно, честно: чтобы она простила ему его двусмысленное поведение этой ночью, желал только восстановить свое честное имя в ее глазах.
– Значит, вы будете на Шан-де-Мэ?
– Конечно, – ответил он, – если только Фуше не вздумает продержать меня до конца света.
– Разве у вас нет никого, кто бы похлопотал за вас?
Он медлил с ответом.
– Конечно есть… но дело в том, что партия, к которой я принадлежу, не пользуется влиянием у этих людей…
Он закусил губу и остановился, он вспомнил, что в течение вечера имя Фуше было произнесено маркизой и что между роялистами и цареубийцами было заключено нечто вроде договора.