Не отвечая ему, Регина сказала:
– Если лошади устали, надо дать им отдохнуть, а я буду рада выйти и немного пройтись пешком.
– Еще несколько метров, и подъем кончится, – уверял Гектор.
– Я желаю выйти, – проговорила сухо маркиза.
– Вы наша королева, – заметил Маларвик в восторге от своей игры слов, думая, что Регина ничего подобного никогда не слышала. – Позвольте вам предложить руку.
– Маркиза уже обещала мне свою руку, – объявил аббат, которому Регина сделала знак. – Она, вероятно, не пожелает изменить слову, данному ее покорному слуге.
«Странно, – подумал Маларвик, – где и когда могла она дать ему слово».
Но аббат уже высунулся в окно и крикнул ямщику остановиться.
– Однако, маркиза… – начал Гектор.
– За месье Блаш право давности, – заметила Регина, придерживаясь за плечо аббата и выскакивая из кареты.
Вся в черном, закутанная в коричневое шелковое манто с капюшоном, который ниспадал на лоб, Регина была точно в трауре.
Она подхватила аббата под руку и увлекла его вперед. Убедившись, что их не услышат, она внезапно спросила:
– Жив ли он?
– Клянусь честью, маркиза, это мне неизвестно.
– Скажите мне правду, молю вас. Вы, конечно, получили мое письмо; раз вы были в назначенном месте свидания, у вас было время навести справки о нем, – скажите мне все, что вы знаете. Не буду говорить вам, что я тверда духом и что весть о несчастии перенесу спокойно, это была бы ложь, недостойная меня. Вы, месье Блаш, который знали его, любили его, вы поймете меня. Жив ли он?.. Не…
Она не могла выговорить ужасного слова. Аббат взял ее за руку и, сжимая ее, проговорил:
– Вас тоже я знаю лучше, чем вы сами себя знаете… так же хорошо, как я знал этого бедного Жоржа…
– Вы говорите о нем, точно… его нет в живых.
– Вы хотите знать правду, так слушайте. С той минуты, как он покинул штаб Бурмона, этого негодного изменника…
– Что вы сказали?
Аббат сжал с новою силою ее руку.
– Дитя мое, вы молоды и живете в мире лживых и обманчивых иллюзий. Мне шестьдесят лет, я все видел и все понял и пришел вот к какому выводу: «то, что справедливо, то справедливо, что несправедливо, то несправедливо». Как видите – банальность. А между тем из нее вытекает, что человек, который изменяет данному слову, – преступник. Присягал Бурмон или нет Наполеону? Да, и он изменил ему, он преступен…
– Ради короля!..
– Прошу вас, замолчите, или я буду резок. Вы были воспитаны в особом почтении к второстепенным принципам, тогда как существует только один главный, несомненный: это – честность. Бесчестно изменить делу, которому дал клятву служить.
– Но ведь Бурмон не дрался против…
– Против французов – договорите это слово, оно просится у вас на уста, и вы не решаетесь его произнести. Он, действительно, не дрался. Что значит дезертировать накануне битвы, поселить в армии беспокойство и отчаяние? Это не значит стрелять по ней из ружья… Это более подло!
– Месье Блаш, зачем говорите вы мне все это?
– Зачем? А вот зачем: если Лорис убит, бедный Лорис, которого вы любите, человек редких душевных свойств, если нам не суждено его более видеть, его смертью мы обязаны этим злым и фальшивым теориям. Он был наивен… Вспомните, он не хотел служить Бонапарту, вы его заставили. Он послушался вас, но с той минуты, как он веялся за шпагу, этот честный ребенок сказал себе, что он взял на себя известное обязательство. Ему непонятны были эти придворные тонкости, в которых вы считали его таким опытным, а между тем вы ему верили, когда он говорил вам, что вас любит. А что, если бы он вам солгал, что бы вы сказали?
– Я была уверена в нем.
– Хорошо, что вы к нему справедливы. Но разве есть два толкования верности? Всякое слово священно. Вы хотели, чтобы он изменил только одному своему слову, и он на это не согласился. О, я знаю все, что там происходило в тот позорный час… и то преступление других, в котором вы, увы, виноваты более всех, он пожелал искупить, пожертвовать своей личностью.
– Ради Бога, замолчите… вы меня терзаете…
– Он обещал отдать свою жизнь, и он решил предложить ее не как офицер, а как темный солдат, смешаться с последними рядами, страшась быть узнанным, страшась услыхать: «Вот он, бывший сообщник Бурмона!» Его видели в Катр-Бра, его видели с Неем в Э-Сен рыдающим, что он не убит… Безумец, но благородный, честный безумец, которого я люблю всей силой моего старого сердца. Я проследил его до деревни Женап, в которой друзья короля, ваши друзья, всех перебили. Его убили в общей свалке, очень просто!..
И аббат остановился, вытирая слезы рукавом.
Регина не плакала, с сухими устремленными очами она внимала, сердце ее сжималось от боли. Она не совсем поняла, что говорил аббат… Она так верила в правоту своего дела, что ей казалось, что все, делавшееся во имя его, заранее имеет оправдание, а между тем оно преступно, если Лорис умер из-за него. Заметив, что она дрожит точно в агонии, он продолжал более мягко:
– В сущности, я ничего не утверждаю… Ничего не знаю. Как кажется, тело Лориса не найдено. Несколько храбрецов в Женап могли и уцелеть… Конечно, таких немного! А может быть, он и попал в число их?
– Ах, если бы это было так! – воскликнула несчастная женщина. – Я не знаю, хорошо ли я поступала или дурно, не спорю об этом, но если бы вы знали, как я страдаю… а между тем вы правы, да… был момент, я думала, Лорис изменил данному мне слову, и мне казалось, я не переживу этого. Это было бы преступлением с его стороны… Конечно, преступлением. И то, что вы мне говорили, стало мне отчасти понятно в тот день, когда он во Флоренне на меня так накинулся. О, я это ему, конечно, сейчас же простила. Но, увы! его уже не было. Друг мой, вы, которого Лорис часто называл отцом, молю вас, продолжайте ваши поиски его… Представьте себе – вдруг он ранен, умирает, призывает меня. Я спасу его. Вы его найдете, не правда ли? И тогда призовите меня. Как бы далеко мне ни пришлось бежать для этого, я всюду приду. Вам, как духовному лицу, которому исповедуются, я могу сказать, как я его люблю!
Месье Маларвик подошел и, остановясь на почтительном расстоянии, сняв шляпу, заметил учтиво:
– Маркиза, время дорого, гроза быстро приближается.
И действительно, начинали капать крупные капли дождя. Регина прикрыла своим манто руку аббата.
– Не забудьте, – прибавила она тихо, сжимая ему руку изо всей силы.
– Рассчитывайте на меня. Дайте мне руку и сядемте в карету.
Через несколько минут все четверо снова сидели в карете, которая быстро помчалась в Роканкур.
Регина молчала, отдаваясь вся своему молчаливому горю.
Надо сознаться, что она по натуре была искренняя, хорошая: она это доказала.
Брошенная в жизнь без всякой подготовки, не руководимая никем, только злобой близких людей, не сознавая себя женщиной, а только воительницей, она шла прямо без отклонений к тому идеалу, который она сама себе создала и который казался ей великим. Ради своей цели она всем пожертвовала, забыв себя, не поддаваясь ни первым проблескам разума, ни первым биениям сердца. Она замкнулась в своем веровании, как в монастыре, мечтая о мученичестве. Явился Жорж Лорис, такой же наивный, но с большей страстью. То, что влекло ее к нему, как ей казалось, были только их обещания, надежды и честолюбие. Но вот однажды, по откровению, которое природа хранит для самых бессознательных натур, ее глаза раскрылись; надо было, чтобы она случайно встретилась на своем пути с другой женщиной.
Отчего вдруг так больно сжалось ее сердце от ревности? Значит, Лорис для нее не только товарищ по оружию, союзник, случайно избранный среди стольких других. Она прислушивалась точно к эху непонятных прежде слов, к словам любви, которые он сказал ей на ухо, и во всем ее существе зазвучала мелодия, к которой прежде она была глуха!
И вот в первый раз она созналась ему в этом, и он ее оттолкнул! Голос его, прежде столь нежный, вдруг стал жестким, мстительным.
Она умоляла его остаться, следовать за ней, – он уехал!
А между тем он любил ее, она это чувствовала, ей говорил это внутренний голос… Какая сила вдруг оказалась сильнее ее любви? – допрашивала она себя.
На другой день кто-то сказал при ней:
– Месье де Лорис бесчестит себя, – он дерется за Бонапарта.
Она вздрогнула, удивляясь, что не может присоединить своего голоса к голосу его порицателей. Она сознавала только одно, что Лорис дерется, что пули свистят над ним, что его убьют!
Какие это были мучения страха!
Когда разнеслась весть о поражении под Ватерлоо, победа против Бонапарта, за короля, у Регины, среди ликования царедворцев, из которых ни один не читал в ее сердце, была одна только мысль, жив ли он.
Когда до нее доходили рассказы ужасающие, с перечислением гекатомб мертвецов, она замирала в ужасе; она ожидала услышать каждую секунду его имя, и тогда вместе с надеждой, казалось ей, вырвут и сердце из груди ее. Там в Генте, куда она последовала за генералом Бурмоном, ее окружало всеобщее поклонение. Какой-то любезник назвал ее мадам Варвик, делательницей королей, и это название обошло все салоны.
Король не был неблагодарным: она была возведена в звание фаворитки… политической. Он публично благодарил ее за оказанные услуги, посматривая при этом в сторону Маларвика. После свадьбы – важное положение при дворе, право восседать на табурете при короле. Вокруг нее теперь восторги и зависти.
Она, улыбающаяся, чувствовала, как плачет ее сердце.
Нет вестей: о Жорже Лорисе ни слова, хоть бы дурное что кто сказал. Он был забыт. Она нашла возможность черкнуть словечко аббату Блашу и открыть ему свою тайну.
И добрый старик храбро отправился на поиски, всюду бегая, всех расспрашивая, везде разыскивая. В Женапе всякий след Лориса исчезает. Тогда Регина пожелала вернуться во Францию. Отец и сын Маларвик вызвались ее сопровождать. Ей было так безразлично, кто бы с ней ни ехал. Аббат находился на месте заранее назначенного свидания, и теперь несчастная женщина, уткнувшись в угол каре