— Двадцать плетей! — командует Халид. — Немедленно!
— Нет, пожалуйста! — кричу я. — Не надо!
— Тебе жалко его, барга?
— Он ничего не сделал!
Ничего такого, за что стоило бы так…
Так же нельзя! Я все понимаю, но это не справедливо!
Я начинаю метаться, не знаю, куда бежать, но Халид ловит меня, хватая за запястье.
— Стой, — холодно говорит он. — Дома ты тоже свое получишь.
Я?
Меня тоже? Плетью? За что? За то, что этот парень ущипнул меня?
Даже слегка подкашиваются ноги. Я смотрю в небесно-синие глаза Халида и не могу понять, как же быть. Он смотрит равнодушно. Нет… Я еще дергаюсь, но это бесполезно, его пальцы словно железные, держат так, что не вырваться и не разжать.
Маджина тащат на другой конец площади, стаскивают с него рубашку, привязывают к столбу. Он оглядывается на меня.
Не просит пощадить его, ничего не просит, не пытается объяснить.
И я не могу поверить, что вот сейчас, на моих глазах… До слез…
Но плеть — это ведь не кнут, больно, конечно, плохо, но не смертельно?
Мне очень хотелось в это верить, уцепиться хоть за что-то успокоительное. Ведь когда Халид пришел тогда от айнара ночью, его ведь тоже били плетью? И уж точно никак не меньше. Он пришел сам, он… Ему было очень плохо, поднялся жар. Но утром его вылечили, теперь даже следов не осталось. А Маджина будет ли кто-то лечить?
Вряд ли услуги муари тут доступны каждому.
— Нет… — тихо говорю я.
Пальцы Халида держат меня крепко, но вот большим пальцем он осторожно поглаживает мою руку, словно успокаивая. Я поворачиваюсь к нему. Он качает головой.
— Тебе не стоит переживать о нем, барга. Думай о себе.
О себе? Но ведь он не может так же со мной? За что? Этот Маджин хотя бы делал что-то, причем делал сознательно, он понимал, что так будет. Волновался, боялся, но делал все равно. Возможно, у него не было выбора, его заставили, но… Он крепкий парень, я думаю, он как-нибудь переживет. А я? За что я?
Маджин почти висит, руки привязали высоко. У него широкая мускулистая спина…
К нему подходит человек. Берет плеть. Расправляет. Разок щелкает в воздухе, пробуя. Потом смотрит на Халида.
Халид кивает ему. Начинать.
Человек размахивается и бьет. Маджин вздрагивает под ударом, на его спине вспухает алая полоса.
— Идем, — говорит Халид, разворачивается и тащит меня прочь.
Он не собирается смотреть.
Наверно, это и к лучшему…
— Тебе стоило убить его, Халид, — говорит Керуш нам вслед. — Иначе это сочтут проявлением слабости.
— Возможно, мне стоит убить тебя, идар-деке.
Краем глаза я успеваю заметить, как у Халида дергается щека. Но это не раздражение, это довольная ухмылка. Всего на мгновение. И у него снова каменное лицо.
За спиной я слышу свист плети… глухой удар… и потом еще, в третий раз. Потом Халид уводит меня слишком далеко. Маджин не кричит. Терпит, стиснув зубы. Это ужасно.
Мне хочется расплакаться, хочется потребовать объяснений, но я не могу.
То есть, плакать могу, конечно, но объяснять мне не станут.
Это ведь какая-то игра, причем игра для меня или, вернее, для того, кто смотрит моими глазами. Маджин знал. Его заставили? Как понять? Или…
— Идем, — Халид тащил меня прочь.
К лошадям. Закинул меня в седло и запрыгнул сам. Все так же обняв одной рукой.
«Но потом мне не захочется забирать свой подарок назад. Женщина, которой прямо при мне попользовались другие… — он морщится. — Ну, скажем, теряет для меня свою привлекательность».
Вот сейчас — тоже? Он будет иначе относиться ко мне? Или для этого не достаточно просто слегка ухватить за попу? Или это вообще только слова?
Все так запуталось, что я не понимаю уже ничего.
Халид обнимал меня нежно и, хоть убей, я не чувствовала, что он злится на меня.
Тронул бока лошади ногами, мы поехали.
— А что будет со мной?
— Ты же понимаешь, барга, что я не могу этого так оставить. Двадцать ударов много тебя, но пять, я думаю, будет в самый раз.
— Плетью? Меня?
— Ты боишься?
Его губы рядом с моим ухом, и я ясно чувствовала его улыбку.
То ли все это совсем не так, то ли он просто хотел…
Не знаю… но дрожь пробирала все равно.
— Тебя когда-нибудь наказывали, барга? Плетью? Розгами? Я не знаю… ремнем по попе за плохое поведение?
Насмешка.
— Нет.
— В твоем мире это не принято? Или ты была хорошей девочкой?
— В моем мире насилие запрещено.
Он фыркнул.
— Даже так? Боишься? — сказал он.
Да.
У меня перед глазами так и стоит — спина Маджина и алые полосы на ней. Да, я боюсь боли.
Закусила губу…
— И ты накажешь меня сам? Или тоже позовешь кого-то?
— Хмм… Сам. Я не доверю тебя никому. Но если ты так боишься, барга, и если ты хорошенько меня попросишь, то я, может быть, передумаю, или заменю это наказание чем-нибудь другим.
Это отдавало какими-то извращениями.
— И что я должна сделать?
— А на что ты готова?
— Да пошел ты!
Одно дело — чтобы спасти свою жизнь, другое — так.
Он усмехнулся, довольно, как мне показалось.
Я дернулась из его рук, все это как-то…
— Не дергайся, — сказал он. — Упадешь сейчас. И постарайся, все-таки, следить за своим языком, а то я решу наказать тебя еще и за неуважение к своему хозяину.
— Ублюдок, — буркнула я.
— Я вот думаю, может зря снял с тебя ошейник? Стоит снова надеть? Десять плетей, барга.
16. Плеть
— Стой здесь, — велел он дома.
Позвал своих людей, дал им какие-то указания.
Я до сих пор не могла поверить. Не могла потому, что ехала вместе с ним, и он обнимал меня. И в его прикосновениях… в них не было злости на меня, ничего такого не было. Только нежность и тепло. Словно это игра.
Или он как раз любитель таких забав? Не верилось. Просто потому, что это проявилось бы раньше, у него была масса возможностей. Здесь что-то другое.
Но ему принесли веревку и плеть. Играть мы будем по-настоящему.
— Сейчас? — тихо спросила я, голос дрогнул.
— Сейчас, — сказал он. — Идем во двор.
Так тихо, по-деловому, сухо, совсем чуть-чуть напряженно.
Снял свой темно-синий кафтан, оставшись в сорочке. Повел плечами.
Задний хозяйственный дворик. Столб у края двора, в столбе закреплено кольцо. Халид подошел, жестом подозвал меня.
— Снимай рубашку.
У меня дрогнули губы.
Он больше не предлагал мне расплатиться иначе, загладить вину… Попросить самой?
— Что я сделала?
— Вела себя неосмотрительно, — сказал он. — В следующий раз будешь умнее.
— Не надо…
Он покачал головой.
Взял и снял с меня рубашку сам. Просто снял, как с ребенка, спокойно.
— Не надо, пожалуйста!
Алые полосы на спине Маджина, плеть разрывает кожу… Для Халида это ничего не значит? Его самого так наказывали, и скорее всего не раз. Он привык, не боится и ему все равно, в его мире это, вероятно, нормально, но…
Это не значит, что не боюсь я.
Слезы наворачивались.
Не надо…
Халид быстро глянул мне в глаза, потом взял мои руки, принялся связывать. Крепко, но не слишком туго, не перетягивая. Не больно. Потом развернул лицом к столбу, поднял руки и привязал к кольцу.
— Я очень надеюсь, — сказал он, — ты будешь громко кричать. Громко и с чувством. Мне нравится слушать женские крики, так что постарайся.
Что-то было во всем этом…
У меня колени тряслись.
Он развернул плеть, попробовал в руке, щелкнул раз, другой… облизал губы.
— Отвернись, — сказал он, — чтобы я не задел лицо.
Что? Я даже зажмурилась.
— И приготовься. Я буду считать, а ты кричи. Готова? …Раз!
Я вся сжалась в ожидании удара. Свист плети и звонкий хлопок… и только легкое касание плеча. Я вздрогнула, дернулась, скорее от страха.
— Не слышу, барга! Мне надо бить сильнее?
Не надо.
Это игра!
— Два! — громко говорит он.
Свист и хлопок за моей спиной, но в этот раз я даже не чувствую прикосновения. Но дергаюсь все равно, так, словно плеть прошлась по моей спине, просто от звука, тихо вскрикиваю.
— Громче! — довольно говорит он. — Три!
При следующем хлопке я дергаюсь и кричу громче, жалобно… так жалобно, как только способна. Тут главное не переиграть и не потерять достоверность. Вот черт! Он затеял игру. Он не собирался наказывать меня по-настоящему, это спектакль. Айнар отлично видит моими глазами, видит, как меня привязали, видит, как я дергаюсь, слышит, как я кричу. Но он не может знать, что я чувствую. И назад, за спину, лучше не смотреть, тогда никто не узнает.
Я не понимаю точно, для чего эта игра, но мне лучше подыграть, как и обещала.
— Четыре! — считает Халид. — Пять!
Где-то на пятом я так вошла в роль, что начала громко всхлипывать и просить не бить меня больше, плакать, что не могу. Обещать вести себя хорошо-хорошо и делать все, что прикажет светлейший Эле-энке.
На седьмом он надо мной сжалился.
— Ладно, хватит с тебя.
Подошел, провел рукой по моей спине, погладил… и чуть по плечу. Там что-то теплое и мокрое… я невольно скосила глаза… на моем плече кровь.
Халид перерезал веревку, и тут же ловко поддел мои ноги своей ногой, как подножку. Я покорно свалилась на него. И он взвалил меня на плечо.
— Я сейчас позову врача, — сказал он. — Умирающая рабыня мне ни к чему. А ты лежи не дергайся.
Он принес и положил меня на свою кровать, на живот, лицом вниз. Дал мне водички попить. А потом ушел куда-то. Я осталась. Не двигалась. Только старательно всхлипывала, мне ведь должно быть больно.
Видела, как капелька крови стекает по моему плечу и падает на простыню. Он намазал меня кровью? Своей? Или это какой-нибудь томатный сок?
И ведь, пользуясь случаем, пропал надолго. Свои дела, подальше от моих глаз, сейчас я точно не могу пойти за ним. И не придерешься.
Потом вернулся, и вместе с ним все тот же муари с чемоданчиком. Халид с тазиком воды подмышкой.