В последний раз.
– Прости меня, Шази-джан, – прошептал Тарик. – Если бы я мог повернуть время вспять, то никогда бы не выстрелил, ни за что на свете. И лучше бы сам вместо этого умер тысячу раз. – Он опустил голову так, что они едва не соприкасались лбами. – Когда мне показалось, что ты погибла, то был готов на все в обмен на твою жизнь. Не могу передать, насколько сожалею о своем поступке, любовь моя. Я не в состоянии позабыть о ненависти, как сумела ты, но клянусь в следующий раз прислушаться к тебе, какими бы неприятными ни счел твои слова. Обещаю, что прислушаюсь, Шази. – Тарик выпрямился, потом склонился, чтобы поцеловать спящую девушку, и прошептал на ухо, нежно отводя от ее лица непокорную прядь: – Жизнью клянусь, что никогда больше ты не пострадаешь от моей руки.
Приглушенное восклицание из дальнего угла заставило Тарика вскинуться и резко обернуться. Ирса аль-Хайзуран с застывшей гримасой ужаса смотрела на вход в шатер.
В проеме стоял халиф Хорасана.
И наблюдал за разворачивающейся сценой.
Тарик не смог прочитать на лице соперника ровным счетом ничего. Ни намека на эмоции. Ни малейшего признака, что он слышал хоть слово.
Спустя пару мгновений халиф медленно прошел внутрь, все так же неторопливо подобрал лук с двойным изгибом и колчан со стрелами, опустил на лицо капюшон риды и направился наружу, так и не произнеся ни слова.
Тоже молча Тарик последовал за ним в пустыню.
Там халиф остановился, вручил спутнику лук со стрелами, отошел на двадцать шагов и обнажил свой шамшир, одним плавным движением разделив клинок надвое. И все это проделал спокойно, как спокойно бывает при затишье перед бурей.
– Три стрелы, Тарик Имран аль-Зийяд, – произнес противник негромко, однако его бесстрастные слова каким-то образом без усилий далеко разнеслись по воздуху. – И три выстрела. Никто не станет тебя останавливать. Никто не будет меня защищать. Воспользуйся тремя шансами закончить начатое возле колодца.
– Почему именно тремя? – поинтересовался Тарик, подражая безразличному тону собеседника и одновременно вскидывая колчан со стрелами на плечо.
– Один я должен тебе за твою двоюродную сестру. – Халиф воткнул один из клинков в песок перед собой так, что украшенная драгоценными камнями рукоять закачалась, блестя в лунном свете, другим же описал сверкнувшую дугу. – Второй – за тетю. И последний – за потерянную любовь.
Взгляды противников встретились и скрестились.
Даже на расстоянии странные глаза халифа мерцали, как у потустороннего существа.
– Но когда ты потерпишь неудачу – а ты непременно ее потерпишь, – поклянешься никогда не повторять того, чему я только что стал свидетелем.
– Неужели ревнуешь? – не удержался от усмешки Тарик, и эхо его громких слов разнеслось над холодными песками.
В небе плыли светло-фиолетовые облака: достаточно быстро, чтобы привлечь внимание, но слишком медленно, чтобы вызвать серьезное беспокойство.
Завтрашняя буря разразится без предупреждения. Если разразится вообще.
– Ревность – слишком мелочное, детское чувство, – отозвался халиф, молниеносно перебрасывая оставшийся клинок из правой руки в левую плавным, текучим движением. – Я не испытываю ревности. Только ярость.
Тарик помедлил. Слова противника противоречили его действиям. Неужели наконец удалось обнаружить его слабость? Нечто, что делало его не чудовищем, а человеком?
– Опасаешься меня, Халид ибн аль-Рашид?
– Раньше, возможно, так и было, – отозвался халиф после секундного колебания, которое говорило больше, чем слова. – Но ты дождался, пока Шахразада заснет, чтобы к ней прикоснуться, и этот факт указывает: она бы не одобрила подобного поступка. Поэтому ты никогда больше не проявишь такого неуважения к ней. И ко мне.
– Я не желал оскорбить Шази. – Тарик с тяжелым вздохом качнул луком. – И больше не пытаюсь вернуть ее. Так как знаю, что в этом сражении уже проиграл.
– Однако по-прежнему стремишься убить меня, – утвердительным тоном произнес халиф и снова взмахнул саблей.
– Конечно, – решил все же ответить Тарик.
– Тогда можешь воспользоваться предоставленным шансом.
– Зачем? Ты же сам сказал, что я потерплю поражение.
– Так и будет. – Халиф быстро выдернул из песка второй клинок и крутанул обоими в воздухе. – Глупо думать с твоей стороны, что я решу сражаться в битве, которую не способен выиграть.
– Поэтому ты все никак не осмелишься выступить против меня на поле боя, высокомерный ублюдок?
– Отчасти, – криво ухмыльнулся соперник.
– И каковы же другие причины? – Тарик достал из колчана стрелу.
– Я пока не знаю своих врагов в лицо, сын эмира аль-Зийяда. И не горю желанием сражаться с неизвестным противником, в отличие от тебя.
– Я прекрасно знаю, кто ты такой, – прорычал Тарик.
– Нет. Ты только считаешь, что знаешь, кто я такой.
– Возможно, тебе стоит приложить усилия и переубедить меня.
– Возможно, мне действительно стоит так поступить, – не стал спорить халиф, описав обеими саблями изящные дуги. – В твоем распоряжении три стрелы. Целься как следует.
Тарик сделал глубокий вдох и натянул тетиву.
Нужно метить в сердце этому подонку. Какими бы пафосными заявлениями он ни разбрасывался, никто не способен уклониться от трех стрел, выпущенных друг за другом. В лучшем случае удастся отпрыгнуть от одной и сбить саблей вторую, если действовать очень быстро. Но последняя настигнет наверняка.
Не настолько хорошо этот юнец обращается с клинками. Да и никто не в состоянии провернуть подобный номер. Одна мысль об этом смехотворна. Соперник просто пытался сбить Тарика с толку своей самоуверенностью. Шахразаде такая же тактика постоянно доставляла проблемы.
В этом отношении они с халифом походили друг на друга.
Оба заносчивые. Дерзкие.
Однако, как ни странно, непоколебимо уверенные в своих убеждениях. И благородные.
Нужно целиться в сердце этому подонку и убить его. Ради Шивы. Ради тети.
Ради себя.
Вспыхнувший в груди гнев заставил Тарика оттянуть тетиву еще сильнее, к самому уху. Он ощущал привычную мягкость оперения между пальцами и будто наяву слышал шепот ветра, обещавшего положить конец страданиям.
Необходимо лишь решиться. Все получится. Высокомерие халифа-юнца делает того слабым. Заставляет считать, что Тарик не способен на жестокость. Что он не обладает нужными навыками.
В бесполезном прицеле обсидиановый наконечник слегка поблескивал, зловещий и прекрасный в свете луны.
Такой же, только запятнанный кровью, Тарик совсем недавно извлек из спины Шахразады. Единственной девушки, которую он любил. И которой совсем недавно пообещал никогда больше не причинять боли.
Казалось, это произошло всего мгновение назад.
Мгновение и целая жизнь.
Как же поступить? Смерть Халида ибн аль-Рашида не просто причинит Шахразаде боль, а полностью ее уничтожит. Нанесет рану, которую не описать словами. Не излечить временем. Когда-то Шази волновалась так за Тарика и говорила, что не переживет его гибели от рук халифа Хорасана.
Похоже, порочный круг так и будет повторяться.
Если только кто-то не решит положить ему конец.
Тарик опустил лук.
– Ветер мешает.
– Подобная мелочь не должна стать преградой для столь умелого стрелка.
– Да, не должна, – согласился Тарик. – Но стала.
– Возможно, ты не так искусен в обращении с луком, как я считал, – прокомментировал халиф, в свою очередь опуская клинки.
– Возможно. – Тарик метнул взгляд на собеседника. – Или же я просто дожидаюсь более благоприятного ветра.
– Не забывай, сын эмира аль-Зийяда, что это я вручил тебе шанс выстрелить в меня, – соперник помрачнел, на его челюсти заходили желваки. – Сегодня ты уже попытался это сделать… и взамен сразил ту, кто важнее жизни. Когда совершишь нечто подобное в ее присутствии в следующий раз, я спущу с тебя шкуру, а останки брошу собакам.
– А я едва не поверил, что ты не такое уж чудовище, – вскинув брови, прокомментировал Тарик.
– Я сын своего отца – чудовище по крови и по праву рождения, – тон халифа оставался ледяным, несмотря на то что слова сочились горячей яростью. – И не разбрасываюсь пустыми угрозами. Запомни это.
– И ты еще желаешь убедить меня, что лучше подходишь Шахразаде? Что заслуживаешь ее? – Тарик с трудом удержался, чтобы не усмехнуться.
– Я бы никогда не посмел высказать столь дерзкое предположение. И позволь заверить: в тот день, когда мне будет интересно твое мнение, луна взойдет на небе вместо солнца. А еще знай: я буду сражаться за то, что мне дорого, до последнего вздоха.
– Шахразада дорога и мне! Я никогда и никого не любил так, как ее.
– Позволь не согласиться, – на губах халифа снова заиграла насмешливая улыбка. – Себя ты любишь гораздо больше.
– Не… – начал было Тарик, ощущая, как в сердце снова вспыхивает негодование.
– Пока ты не научишься править ненавистью, она будет править тобой. А это самое эгоистичное чувство на свете.
Тарик невольно расхохотался, горько и язвительно.
– Ты можешь честно заявить, что не испытываешь ко мне ненависти?
– Да, – после небольшой паузы кивнул халиф. – Однако глубоко возмущен твоим прошлым. Больше, чем способен описать словами. – Он соединил клинки и зашагал к Тарику. – Ты хоть представляешь, сколько раз я мог тебя убить? И сколько раз страстно этого желал в самых темных уголках своей души? Мне давно известно, кем ты являешься и из какой происходишь семьи. Мой отец приказал бы казнить тебя за один-единственный взгляд на Шахразаду. Я и сам хотел бы так поступить. Но ради нее забыл про свой гнев. – Шамшир вернулся в ножны с тихим металлическим шорохом. – И никогда бы не убил тебя… если бы не сегодняшние события, – последнюю фразу халиф добавил после паузы, словно она пришла в голову уже потом.
Тарик сжал лук, принимая признание собеседника к сведению, и, как ни сложно было смириться с этим, пришел к выводу, что тот не лжет. И, очевидно, вообще не казался склонным к обману. Что ставило под сомнения многие подозрения, которые так давно питал Тарик по отношению к халифу. Подозрения, которые уже так давно следовало подтвердить или опровергнуть.