Замятин любил пропустить рюмочку в этом заведении, наблюдая за такими разными людьми, прислушиваясь к их смеху или оживленным дебатам. От Петровки до Столешникова было рукой подать, и он иногда захаживал сюда после работы, устраивался за барной стойкой и болтал с барменом Сашей, потягивая портвейн «Массандра» или опрокидывая пару стопок водки. Саша, высокий крепкий парень лет тридцати с небольшим, почти ровесник Замятина, всегда был весел и дружелюбен. Он чем-то напоминал майору актера Леонида Утесова из старого фильма «Веселые ребята».
Сегодня его развлекала большая компания молодых людей, оккупировавших уличную барную стойку и высокий бордюр вдоль клумбы, которая широким полумесяцем тянулась во дворе. Столик им был без надобности. Замятин махнул приятелю рукой, за что был вознагражден широкой улыбкой.
Погодин появился минут через десять. Поискал майора взглядом, кивнул ему и легкой поступью направился прямо к бару. Пошептался о чем-то с Сашей, сунул бармену коричневый бумажный пакет, а потом уже двинулся к Замятину.
— Что это вы передали бармену? — удивился майор.
— Вино. «Шато Марго» коллекционное. Будете?
— Изжоги мне только не хватало.
От этой реплики с Мирославом случился приступ восторга. Внешне он постарался сдержать свои эмоции, но глаза его так и лучились весельем. Как же здорово, что он придумал скоротать этот вечер в компании Замятина!
— Я смотрю, вы чем-то сильно озадачены, Иван Андреевич.
— Ага. Сильно. Озадачен. Да… Нет у меня пока поводов для веселья, Мирослав Дмитриевич, — сказал Замятин и поднял на Погодина печальные глаза. — Что вы делали в вечера убийств Заславского и Соболь?
Спонтанно майор решил, что будет действовать прямо. Не любил он ходить кругами да юлить. Не любил и не умел.
— Вы что, меня подозреваете? — Погодин расхохотался. — Как что делал? Кромсал человеческую плоть, разумеется! Хобби у меня такое — макраме из людей делать.
Замятин устало потер лоб.
— Я серьезно, Мирослав Дмитриевич.
— Ну, если серьезно, то, когда потрошили Заславского, я ужинал с девушкой в ресторане в присутствии многочисленных свидетелей. Подтвердить это будет несложно. А вот когда убивали Соболь, находился дома, работал над докторской диссертацией. Свидетелей у меня нет, но вы можете просмотреть видео с камер наблюдения в подъезде и убедиться, что я вернулся домой около восьми вечера и не выходил на улицу до следующего утра.
Замятин облегченно вздохнул и опрокинул стопку водки. Как минимум один неприятный вопрос закрыт. Осталось прояснить вопрос номер два.
— Я не просто так спросил вас об этом, Мирослав. Дело в том… В общем, выяснилось, что на прием к Заславскому приходил ваш отец и разговор с профессором у него был о вас.
— Папа приходил к психиатру? — ошеломленно переспросил Погодин. — Да быть этого не может!
— Ошибка исключена.
Мирослав молчал и смотрел в бокал с красным вином, покручивая в пальцах тонкую ножку.
— Я вас понял, Иван Андреевич. Позвольте мне самому пообщаться с отцом. Но уже сейчас я могу заявить совершенно точно, что к этим убийствам он никакого отношения иметь не может. Я говорю это не потому, что я его сын, а потому, что очень хорошо знаю этого человека, — уверенно сказал Мирослав
Сказать — сказал, а сам поймал себя на мысли: а так ли уж хорошо он знает своего отца на самом деле? Нет-нет, его причастность к убийствам Мирослав отрицал категорически, никаких сомнений в этом быть не могло. Насторожило его другое: еще секунду назад он и подумать не мог, что отец обратится к психиатру. Он всегда казался уверенным и спокойным, довольным жизнью. Зачем ему психиатр? Неужели Мирослав чего-то недоглядел? Неужели его отца что-то мучило, а он понятия об этом не имел? Пока Погодин размышлял, разглядывая бордовую жидкость, майор принял решение.
— Хорошо, давайте так. Но я попрошу вас сообщить мне алиби вашего отца в даты убийств, которые я мог бы проверить.
На том и сошлись. Мирослав решил для себя, что обязательно поговорит с отцом и все выяснит, а пока отпустит неприятную мысль — проблемы надо решать по мере поступления. Зачем портить себе вечер мнительными размышлениями?
Как раз в этот момент к их столику подбежала запыхавшаяся девушка. Копна ее вьющихся мелким бесом светлых волос топорщилась во все стороны. Одета она была в джинсы и заправленную в них голубую рубашку с закатанными до локтей рукавами. На слегка загорелой коже золотились тонкие волоски.
— Иван, — накинулась она на Замятина, — Суслик говорить, что ты встречаться здесь эксперт, обсуждать мой версия. Я хотеть слушать.
Увидев гримасу на лице Замятина, Мирослав окончательно смирился с тем, что минорным мыслям не найдется места в этом вечере.
— Не Суслик, а Сусликов, — бесстрастно поправил майор и указал рукой на свободный стул. — Это моя коллега из Норвегии, опытом приехала обмениваться, — пояснил он Погодину.
— Я есть Лис. По-русски Василиса, — она энергично пожала Мирославу руку.
— Василиса? — удивленно перепросил он.
— Да, мой бабушка был русский и очень смешной. She has chosen my name.[1]
— I see,[2] — с улыбкой кивнул Мирослав. — Предпочитаете вино?
— Нет. Я буду пить водка, как русский людя, — ответила норвежка, взглянув на Замятина. Тот ее порыв, кажется, не оценил. Так и остался сидеть с кислой физиономией.
— Наша иностранная коллега выдвинула версию, что убийца выбирает своих жертв по принципу грехопадений, как в фильме «Семь». Если исходить из этого предположения, то Соболь убили за похоть, Заславского — за гордыню. Но при чем здесь Таро? — перешел к делу Замятин.
Погодин задумался.
— Скорей всего, ни при чем, — наконец ответил он. — Во-первых, убийца сообщил, что в Бога не верит, помните надпись: «Бога нет»? Во-вторых, как соотнести смертные грехи по христианству с картами, я пока не понимаю: карт двадцать две, грехов — семь. Но я подумаю над этим предположением.
Замятин кивнул.
— Давайте про орден.
Мирослав начал рассказывать про свое посвящение. Лис слушала, как завороженная, майор поигрывал желваками.
— Значит, право на убийство вы в этом ордене все-таки получили? — уточнил Замятин, услышав пересказ телемитской декларации прав человека: «Человек имеет право убивать тех, кто воспрепятствует этим правам…»
— Да, но выводы о причастности членов ордена к этим убийствам делать пока рано. Каждая сатанинская организация признает убийство нормой. Пока еще я слишком мало выяснил о том, что там происходит. Однако их одержимость идеями Кроули наводит на мысль, что след правильный. Еще у них есть школа, про которую я вам уже говорил, «Воля-39», там готовят неофитов для этого ордена, изучают труды Кроули вдоль и поперек. Я думаю, там тоже следует осмотреться. Но если я, уже посвященный, заявлюсь на занятия, это будет выглядеть несколько странно.
— Мирослав, я передам вам список клиентов Заславского. Постарайтесь, пожалуйста, выяснить, не состоит ли кто-нибудь из этих людей в ордене. А мне, наверное, придется прощупать школу.
— Да куда вам, Иван Андреевич, в школу магии? — рассмеялся Мирослав. — Вы только посмотрите на себя.
— А чего? — майор приосанился и провел рукой по ежику золотистых волос.
Погодин потешался, потягивая вино. Он так и видел, как в школу магии вламывается здоровый детина, косая сажень в плечах, коротко стриженный, с белесыми, еле различимыми бровями и прямым, ясным взором светло-голубых глаз: «Здравствуйте, я пришел у вас магии учиться!» Смех, да и только.
— Ты похожа на мышка, — выдала Лис.
Она сидела справа от Замятина, упираясь подбородком в ладонь, и неотрывно смотрела на него с улыбкой.
— Чего? — напрягся майор.
— На болшой русский мышка, — пояснила она.
На щеках майора проступили красные пятна. «Болшой мышка — это что же получается, крыса, что ли?» — туго соображал он.
— Да не напрягайтесь вы так, Иван Андреевич, — вмешался проницательный Погодин. — Наша заграничная гостья пытается сообщить вам, что вы ассоциируетесь у нее с русским медведем, с мишкой то бишь. Только и всего.
— Yes, yes! Болшой мышка.
— Ну, это другое дело.
— Я могу прошупат школа, — выступила с инициативой Лис.
По тому, как она это сказала, как заерзала на стуле, с какой надеждой уставилась на Замятина, было ясно: Лис просто мечтает по-настоящему приобщиться к расследованию. Майор вздохнул. Можно ли сейчас сказать ей категоричное «нет»? Еще расплачется. Лис была совсем еще молоденькой двадцатичетырехлетней девушкой, впечатлительной, открытой, эмоциональной. И конечно, она была идеалисткой, которая романтизировала свою профессию, окружающих ее людей и мир.
— Посмотрим, — обтекаемо ответил майор.
Лис поникла, от нахлынувшего оживления не осталось и следа. Нервно покусывая губу, она махнула официанту и заказала триста граммов водки в графинчике. Майор от такой прыти только глаза закатил. Через сорок минут посиделок норвежка выдала:
— You should give Crimea back! [3]
Замятин тяжело вздохнул.
— Гитлер капут, — устало ответил он, а про себя подумал: «Ну, началось!»
Крымским вопросом норвежская оперативница за месяц уже всему отделу мозг вынесла. Позиция у нее была непримиримая: Россия — захватчица и оккупант. Майор этот бред выносить не мог. Ему так много всего хотелось на это ответить, но от негодования перехватывало дух и не находилось терпения вести конструктивный диалог в размеренном тоне. Да Замятин и не был мастером долгих дебатов. Тем более что его аргументы, какими бы убедительными и адекватными они ни были, Лис воспринимать отказывалась. Она в неистовстве тыкала майору под нос свой IPhone, на дисплее которого высвечивались англоязычные заметки и кричала: «Do you see?» [4]
Однажды она заявилась на работу и предъявила Замятину: «Русский людя подбить самолет! Я читать Нью-Йорк Таймс!» У майора от этого заявления даже челюсти свело. Был бы перед ним мужчина, Замятин, наверное, с ходу вкатил бы ему в бубен, на том бы и покончили. Однако перед ним стояла девушка, и он лишь в сердцах выдал: «Дура!»